как ты этот кусок снова сделаешь клейким?
Как его снова сделать тягучим и белым?
Этот кусок обгорелый и твёрдый,
о который сломаются любые зубы.
Если ты хоть раз спал в коридоре одетым,
если ты хоть раз вжимался в асфальт всем телом,
если ты хоть раз бежал домой под обстрелом,
ты это никогда не забудешь.
2021 год, Донецк
«Здравствуй!..»
Здравствуй!
Я пишу тебе с какой-то невменяемой глубины,
из ещё не получившей официальное имя впадины.
Глянешь вверх – не видно луны
сквозь толщу чёрной воды.
Говорят, вода точит камень.
Камень в свою очередь точит нож.
Им вырезают нам память
и выковыривают землю кровавую из подошв.
Только я всё равно не забуду, не имею права,
как приходил к нам дьявол.
Переодетый.
Как однажды с нами случилось не божье лето,
а страшный суд.
Как в городе роз, угля, балета
Людмила Ивановна добоялась до диабета.
Всё это происходит со мною тут —
в городе, который восьмую зиму
облит бензином
и ждёт, подпалят его или подожгут.
2022 год, Донецк
«А в Донецке цветёт магнолия…»
А в Донецке цветёт магнолия.
Наш Донецк – моя внутренняя Монголия.
Я хожу по нему раскосая.
И ни одного вопроса.
Все ответы здесь.
В этом раю военном.
Нет здесь слова «месть».
Лишь работа в четыре смены.
На-гора поднимают правду —
донбасское злато.
Слышь, работают Грады, —
аккомпанемент для русского мата.
А в Донецке цветёт магнолия
на бульваре солнца русского ямба.
Моя внутренняя Монголия
вне бессовестной пропаганды,
вне всего, что имеет цену,
бесценная моя родинка
на израилевом колене,
на руке, не закрытой броником.
А в Донецке цветёт магнолия
медовая бесконечная.
Много ль знаю о боли я,
много ль знаю о смерти я?
На бульваре торгует ландышами —
цветами из Красной книги —
просто женщина ненакрашенная.
Приглядишься – глаза Марии.
Все там будем, в той книге Красной,
вымирающий вид растений.
Во дворах ландыши – рясно —
нашим мёртвым постели стелют.
2022 год, Донецк
Соседка с первого этажа
Пока была жива Розанна,
в подъезде было всё исправно,
висела лампочка над дверью,
мальчишки не катались в лифте,
и пахло вкусно пирожками,
а дворник Михаил Семёныч
не пил с утра пораньше горечь,
пока жива была Розанна.
Смеялась мама над Розанной,
следящей зорко, чтобы двери
закрыты были от случайных
людей. «Идите мимо, мимо, мимо, —
им говорила всем Розанна
и добавляла, – здесь не место
для ваших дел, делишек стыдных».
Пока жива была Розанна…
Пока жива была Розанна,
от глаз её семитских карих
ничто не укрывалось, веришь.
Ни папа мой из магазина,
ни мама с кожею медовой —
так черноморский лёг загар.
Ни наша новая машина —
металлик мокрого асфальта.
Пока была жива Розанна,
все знали, камер нам не нужно,
тогда и не было такого,
ни камеры, ни домофона.
Пока жива была Розанна,
был век другой – двадцатый, мирный.
Его последние годочки —
наивные, как эти строчки.
Пока жива была Розанна,
никто не замышлял измену
или ещё какую пакость.
Все были выбриты и трезвы.
И эти, что потом по тюрьмам,
и те, которые в Канаде,
и те, с кем мама нынче в ссоре,
что собирают на снаряды.
Мой папа приходил из шахты,
Розанне говорил он: «Здрасьте».
Розанна отвечала: «Здрасьте».
Всегда-всегда, вот сколько помню,
была Розанна при причёске,
и голова её в окошке и в полдень,
и под вечер, веришь.
Пока жива была Розанна…
И мне казалось, что Розанна
всегда-всегда пребудет с нами.
И папа как всегда ей «Здрасьте».
И мама как всегда ей «Здрасьте».
И мама больше не смеётся,
что день и ночь в окне Розанна.
А где ещё ей быть – Розанне,
как не за шторкою в окне…
2023 год, Донецк
Фортификационная проза
Семёну Пегову
Мы встречались с ним в лобби-баре одного отеля.
И он выглядел, как домашний кот, зачем-то надевший хаки.
Мельницы этой войны слишком быстро мелют.
А от воды этой войны после первого кипячения накипь.
Мы потом с ним ездили туда,
где уже по-настоящему страшно.
Не так, как в центре, в центре – это цветочки.
Ты помнишь розы?
Для меня, пятисотой гражданской, любое оружие —
это Калашников.
А любые стихи – это фортификационная проза.
Не хочу забывать тебя. Как ты смотрел и щурился,
как сидел вальяжно, как ел, как держал приборы.
И мне кажется или не кажется, что скоро в Донецке
на улицах
останутся только раненые поэты и бронзовые военкоры.
2022 год, Донецк
Дети роз
Первое, о чём ты потом будешь трещать без умолку.
Самое первое, что захватит дух твой ещё на станции.
Это то, что здесь на всех площадях, улицах, в переулках
/заполняют собою даже не приспособленное
пространство/
небывалой красы, огромные, в мужскую ладонь размером,
бархатистые, сонные, пахнущие лобово и протяжно,
даже не розы – а символы нашей несокрушимой веры
в то, что однажды нам перестанет быть страшно.
В то, что однажды всё это перемелется, но не забудется.
Памяти нашей памяти воздвигнут высокие стелы,
отстроят дома, расчертят и нарекут новые улицы
именами врачей, скрипачей и, конечно же, самых смелых.
Тех, кто по воду ходил далёко с пустыми баклажками,
кто всей душою желал, чтобы хоть дети дожили до мира,
кто вещи стирал в рыжей воде и сушил вверх тормашками
на сквозняках февраля, в лишённых стёкол квартирах.
Не поверишь, но всё же цветут наши розы донецкие
вопреки, словно бы говорят нам, жителям города
и завода,
что однажды все уехавшие вернутся на Университетскую
и снова войдут в эту реку, дважды войдут в эту воду.
2023 год, Донецк
Фабрика игрушек
«Будет день, и будет сводка», —
говорят в Донецке.
Мы с тобой лежим, как в лодке,
вспоминаем детство.
Помнишь бабушку и деда,
шашлыки в посадке,
гнутый руль велосипеда,
привкус кисло-сладкий
у воды из старой кружки
на цепочке длинной.
Помнишь чёрного краюшку
с чесноком и тмином.
Нет, не помню, всё забыто.
Детство, велик, кружка.
Детство шито, детство крыто.
Фабрика игрушек
заколочена фанерой.
Все ушли в солдаты —
викинги, и флибустьеры,
и медведь из ваты.
Даже клоун краснощёкий
с Танькой из пластмассы
был замечен недалёко
от бахмутской трассы.
Чем играть прикажешь детям,
если на войне все?
Нет ответа. Безответен
мой вопрос. И в прессе
нет ни слова нашей правды —
неприятной адской.
Бьются викинги, пираты
за завод шампанских
вин. За улицы и скверы —
зайцы и петрушки.
Заколочена фанерой
фабрика игрушек.
2023 год, Донецк
Минута молчания
Страшно, когда огромные, смелые,
в балаклавах и камуфляже,
с нашивками, которые уже как наколки,
мужчины плачут по-детски горько.
Словно в пять лет, навзрыд,
самим животом.
Слёзы не кровь, их не выйдет жгутом-бинтом.
Нет в ваших аптечках такого средства,
слёзы текут из детства,
из нежного детства, где мама и папа,
и Динка – собака, дававшая лапу,
вилявшая чёрным хвостом,
погибла нелепо
в самом конце быстроногого лета.
Мы – дети и женщины,
и все прочие пятисотые,
за вашими спинами сильными,
за всеми взятыми вами высотами,
с глазами огромными,
наши мальчики,
мы тоже здесь плачем,
свернувшись калачиком.
А с самого передка,
где крови река,
мне только что дозвонился чел,
он тоже горел,
стоял рука об руку под Бахмутом,
мы молчали минуту.
А потом он сказал,
и голос его был жутко спокоен:
«Погиб великий воин».
2023 год, Москва
«Он не умер, не умер! Ну что вы носы тут повесили…»
Он не умер, не умер! Ну что вы носы тут повесили.
Он уехал в далёкую Африку. В Африке весело.
Там песок раскалённый и солнце, поверишь ли, русское.
Да и похер, что жарко, он идёт в камуфле и разгрузке