– Товарищ! Товарищ, о чем вы говорите?
– Они там видят только черную тучу и слышат гром. Им сказали, что позади тучи течет рекой кровь и гибнут люди. Ну и что, подумаешь! Они, сторонние наблюдатели, не боятся крови. В крови – честь. Но знают ли они, что мы купаемся не в крови, а в гное? Послушай, я дам тебе совет. Если вы хотите удержать эту страну в своих щупальцах, то скажите миру, что на завтрак вы отрубаете головы и проводите массовые расстрелы. Пусть мир узнает, что вы являетесь ужасным чудовищем, которого должны бояться и уважать, а уничтожить можно только в честном бою. Но не показывайте всем, что вы не армия героев и не сборище извергов, а всего-навсего жалкие, самонадеянные счетоводы, страдающие грыжей. Не дайте им понять, что вас нужно не стрелять, а обрабатывать дезинфицирующими средствами; что уничтожать вас нужно не пушками, а карболовой кислотой!
В кулаке Морозов сжимал влажную салфетку. Он еще раз вытер лоб.
– Вы правы, товарищ, – как можно яснее и спокойнее сказал Морозов, пытаясь при этом незаметно выскочить из-за стола. – Прекрасные мысли. Я с вами полностью согласен. Теперь, если вы позволите…
– Сядь! – крикнул Тимошенко. – Сядь и выпей. Выпей, а не то я пристрелю тебя, как собаку. Ты знаешь, я не сдал еще свой пистолет. Держи… – Степан наполнил фужер до краев; золотистая струйка потекла по скатерти на пол. – Выпей за тех, кто красным знаменем подтер себе задницу.
Морозов выпил.
Затем он засунул руку в карман и, достав носовой платок, вытер пот со лба. Скомканный клочок бумаги упал на пол.
Резким движением Морозов нагнулся, чтобы поднять его. Заметив это, Тимошенко подался вперед и схватил за руку Морозова.
– Что ты, дружище? – поинтересовался он.
Морозов пнул ногой бумажку, и она закатилась под пустой столик. Он сидел с равнодушным выражением лица; над верхней губой у него проступили капельки пота.
– А это? Ничего особенного, товарищ. Просто клочок бумаги.
– Значит, – произнес Тимошенко и бросил подозрительно-спокойный взгляд на Морозова, – ненужный клочок бумаги? Пусть там и лежит. Уборщица выбросит его в корзину для мусора.
– Пускай, – с готовностью согласился Морозов. – Вот именно. В корзину для мусора. Очень правильно сказали, товарищ. – Он захихикал, вытирая пот со лба. – Уборщица выбросит его в корзину для мусора. Хотите еще выпить, товарищ? Бутылка уже пуста. Теперь за мой счет. Официант! Еще одну бутылку шампанского.
– С удовольствием выпью еще, – отозвался Тимошенко; он сидел не шелохнувшись.
Официант принес бутылку. Морозов, услужливо перегнувшись через стол, наполнил фужер.
– Вы знаете, товарищ, мне кажется, что вы меня неправильно поняли, но я вас не виню, – с каждым произнесенным словом к нему возвращался голос. – Я вижу, что движет вами, и очень вам сочувствую. Сегодня так много подлых – даже можно сказать, бесчеловечных. Следует быть начеку. Мы с вами должны поближе познакомиться, товарищ. Трудно судить о человеке с первого взгляда, а особенно в подобной обстановке. Уверен, что вы посчитали меня за… за спекулянта или что-то в этом роде. Очень забавно, правда?
– Не то слово, – отреагировал Тимошенко. – Что это вы постоянно смотрите вниз, товарищ Морозов?
– Да так, – фыркнул Морозов, вскидывая голову. – Смотрю, знаете ли, на свои туфли, товарищ. Немного жмут. Доставляют неудобство. А все потому, что в своем учреждении я целый день на ногах.
– Да вы что! – посочувствовал Тимошенко. – Ноги нужно беречь. Придя домой, следует принять горячую ванну или попарить ноги в тазу, добавив немного уксуса. Очень полезно.
– Неужели? Спасибо, что подсказали. Как только приду домой, обязательно попробую!
– Уже пора домой, не так ли, товарищ Морозов?
– О!.. Ну, вы понимаете… в общем, еще не очень поздно и…
– Да? А мне показалось, что не так давно кто-то спешил.
– Я, ну, нет, не скажу, чтобы я очень спешил, и, кроме того, такой приятный…
– Что случилось, товарищ Морозов? Что-нибудь боитесь здесь оставить?
– Кто – я? С чего вы взяли, товарищ… товарищ… как вы сказали ваше имя?
– Тимошенко. Степан Тимошенко. А как же насчет того ненужного клочка бумаги, который лежит под столиком?
– А… Вы об этом. Я уже совсем забыл о нем. Подумайте… товарищ Тимошенко, на что он мне?
– Не знаю, – размеренно ответил Тимошенко.
– Абсолютно ненужная бумажонка, товарищ Тимошенко. Еще выпьете?
– Да, спасибо.
– Вот, пожалуйста.
– Что же там такое под столом, товарищ Морозов?
– Да так, товарищ Тимошенко. Нагнулся шнурок завязать.
– Где, покажите?
– Хм, интересно, шнурок вовсе и не развязан. Видите? А я-то думал, что он развязался. Знаете ведь, как бывает. Эти советские… эти шнурки в наше время какие-то непрочные и ненадежные.
– И не говорите. Рвутся, как нитки, – согласился Тимошенко.
– Да, прямо как нитки, – подхватил Морозов. – А что это вы подались вперед, товарищ Тимошенко? Вам же так неудобно? Почему бы не пододвинуться сюда, здесь бы вам…
– Нет, мне и здесь хорошо. Прекрасно видно вон тот столик. Он мне очень нравится. У него такие красивые ножки, правда? Сделаны с художественным вкусом.
– Что да, то да. Изящности не отнять. Однако вот там слева от нас у оркестра сидит хорошенькая блондинка. Как вам ее фигурка?
– Действительно, ничего. У вас хорошие туфли, товарищ Морозов. Лакированная кожа к тому же. Могу поспорить, что купили вы их не в кооперативе.
– Вы правы… Откровенно говоря… видите ли…
– Что мне в них нравится – так это выпуклый носок. Напоминает шишку на лбу. И блестит точно так же. Да уж. Эти иностранцы знают, как делать туфли.
– Говоря о качестве импортной продукции, отметим, например, что в капиталистических странах… в капиталистических… в капиталистических…
– Ну и что же, товарищ Морозов, в капиталистических странах?
Морозов рванулся за запиской. Тимошенко перехватил его руку и, как клещами, сжал ее своими пальцами. В мгновение ока оба очутились на полу на четвереньках. Их глаза встретились – два зверя в смертельной схватке. Затем свободной рукой Тимошенко схватил записку. Он поднялся и, выпустив руку Морозова, сел за столик. Степан читал записку, в то время как Морозов продолжал стоять на четвереньках и, подняв голову, смотрел на него глазами осужденного, ожидающего приговора военного суда.
«Морозов, ублюдок!
Если ты не вернешь мне долг до утра, то будешь завтракать в ГПУ.
Надеюсь, ты меня понял.
С наилучшими пожеланиями,
Морозов уже сидел за столиком, когда Тимошенко оторвал взгляд от записки.
Тимошенко разразился гомерическим хохотом и, не останавливая смех, медленно встал. Его живот, кроличий воротник пальто и вздутые на шее сухожилия содрогались. Он стоял слегка покачиваясь, держа записку обеими руками. Затем его смех, подобно граммофонной пластинке, начавшей крутиться с меньшей скоростью, плавно перешел на низкое, сухое кудахтанье. Опустив записку в карман, он неторопливо повернулся; его плечи поникли, движения вдруг стали неуклюжими и робкими. Тяжело волоча ноги, он нерешительно побрел к выходу. В дверях метрдотель покосился на него. Тимошенко ответил ему кротким взглядом.
Морозов сидел за столом, одна его рука, подобно руке паралитика, повисла в воздухе. Он прислушивался к раздававшемуся на лестнице однообразному, обрывистому кудахтанью Тимошенко, напоминающему то икоту, то кашель, то всхлипывания.
Вдруг Морозов вскочил.
– Боже мой, боже мой! – запричитал он.
Забыв пальто и шляпу, он слетел вниз по ступенькам и выскочил на широкую, безлюдную, заснеженную улицу. Тимошенко нигде не было видно.
Деньги Морозов Павлу Серову не отправил. Он также не появился у себя в Пищетресте. Всю первую половину следующего дня он просидел дома у себя в комнате. Морозов пил водку. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок или звонок в дверь, он втягивал голову в плечи и начинал покусывать костяшки пальцев. Пока все было спокойно.
За обедом Антонина Павловна развернула вечернюю газету и, бросив ее Морозову, язвительно заметила:
– Что с тобой сегодня, в самом деле?
Он пробежал взглядом газету. На первой полосе были новости в кратком изложении:
«В селе Василькино, в районе реки Кама, крестьяне, подстрекаемые контрреволюционными элементами, подожгли местный клуб имени Карла Маркса. Под обгоревшими обломками были найдены тела председателя и секретаря клуба, которые являлись представителями партийной организации города Москвы. В Василькино направлен отряд ГПУ».
«В селе Сверское прошлой ночью было расстреляно двадцать пять крестьян за убийство селькора, сотрудника газеты Коммунистического союза молодежи города Самары. Крестьяне отказались сообщить имя убийцы».
На последней странице была напечатана небольшая заметка:
«Сегодня рано утром под мостом, на льду Обуховского канала было найдено тело Степана Тимошенко, бывшего матроса Балтийского флота. Он застрелился выстрелом в рот. Кроме партбилета, при нем не было найдено никаких бумаг, объясняющих причину его самоубийства».
Морозов вытер пот со лба и выпил подряд два стакана водки. Аркан слетел с его шеи.
Раздался телефонный звонок. Морозов с важным видом подошел к аппарату и поднял трубку. Антонина Павловна не могла понять причину произошедшей в нем перемены.
– Морозов… – раздался сдавленный шепот на другом конце провода.
– Павлуша, ты? – спросил в свою очередь Морозов. – Послушай, Павел, приношу свои извинения, у меня есть деньги, но…
– Забудь о деньгах, – прошипел Серов. – Все путем. Слышишь… Я оставлял тебе вчера записку?
– Да, конечно, я считаю, что я заслуживаю этого и…
– Ты ее уничтожил?
– Почему тебя это так беспокоит?
– Ничего серьезного. Просто представь, что может быть… Так ты ее уничтожил?
Бросив взгляд на вечернюю газету, Морозов ухмыльнулся.