Он никогда не умел ориентироваться в лесу. С какой стороны лепятся к стволам муравейники, с северной или южной, и как здесь вообще все называется. Он не понимал, почему у деревьев столько имен, а ведь есть еще мхи, лишайники и папоротники, которым тысяча лет, – кого это, черт возьми, волнует? Он больше не видел земли из-за всего того, что на ней росло и впивалось ему в ноги сквозь носки. Ели хлестали его по лицу, и останки мертвых деревьев кололи его своими ветками, словно копьями. От этого леса все ноги постоянно были в муравьиной кислоте, когда в детстве они собирали чернику, и все грибы казались ему на одно лицо и походили на какой-нибудь ядовитый. Коварный опасный лес, где под ногами в любой момент могла разверзнуться водопоглощающая трещина и начать засасывать человека под землю, пока тот окончательно не исчезнет, а это место не порастет мхом.
Однажды он видел такое в кино. Один бедолага полностью ушел под землю, ничего больше не было видно, но его голос продолжал доноситься сквозь плотный волокнистый слой мха.
В какой-то момент Улофу показалось, что между двух елей мелькнула тропинка, но едва там оказался, как она снова куда-то пропала, а он вляпался в дерьмо какого-то зверя – большая такая кучка, уж не медведь ли это? Он закружился на месте и увидел вокруг множество притаившихся тварей.
Жестокий смех Лины умолк. Она ушла. Только ее желтая кофточка осталась лежать на земле. Раны на теле Улофа зудят и горят огнем, их надо скорее промыть, чтобы не было заражения крови. Он сидит на камне и ждет, сколько хватит терпения, но когда дневной свет гаснет, появляются комары. В этом году от комаров просто спасу нет, а в этом лесу, как по заказу, полно молодой поросли и вода близко, все как они любят, эти чертяки. Не в силах больше терпеть их укусов, он одевается, надеясь, что ребят уже и след простыл и он с ними не столкнется. Лес здесь не такой густой и дремучий, как у деревни Мариеберг, но все равно сбивает его с толку и пытается обмануть. Куда ни глянь, лес повсюду выглядит одинаковым и в то же время разным, водит его кругами – стоит ему обрадоваться, что он нашел тропинку, как она снова возвращает его на прежнее место.
Шоссе почти не слышно, лишь изредка пронесется машина, и снова тишина. Он трет руки о штаны и видит, что одно колено разодрано.
Ветки трещали и ломались, куда бы он ни поставил ногу, как будто деревья в этом лесу росли как попало в разные стороны, вывороченные из земли, с торчащими вверх корнями, они били его по лицу, но он больше не чувствовал боли, не видел своих ног, с которых уже давно слетели носки, сейчас его больше волновали змеи и все то, что ползает и ютится на мертвых деревьях – однажды его отец разрубил одно такое дерево надвое и показал ему кишащее море гусениц и отвратительных букашек. Вот видишь, сказал он, так из мертвого рождается живое, таков природный круговорот.
Они никуда не делись и все так же стоят на дороге. Может, ждут его, а может, торчат просто так, от нечего делать, маются от скуки, повиснув на своих мопедах, – как бывает, когда ты уже вырос из детских игр, но еще не знаешь, что должно происходить дальше.
Они стоят там, тесно сомкнув головы, и в благоговейной тишине разглядывают какой-то журнал. Должно быть, снова один из порножурналов Рикена. Улофу же хочется только домой, но тут кто-то замечает его.
Ух ты, да это же маменькин сынок Улле! Это сколько же тебя не было. Мишку, что ли, встретил?
Деваться некуда. Он запихивает кофту под футболку и идет к ним, а что еще ему остается делать? Весь грязный, перепачканный в земле и с обожженным крапивой лицом.
Да вы только поглядите на него! Вы что, катались по земле? Ха-ха! А штаны-то, штаны – ты что, поимел ее, стоя на коленях? Вот ведь чертяка!
Он чувствует их одобрительные хлопки по спине. Видит их широко распахнутые глаза.
Вот черт, восклицает Рикен, а это что у тебя – следы от засосов?
И Улоф усмехается и горделиво расправляет плечи. Черт возьми, да он же почти самый высокий, а ведь младше их всех.
Да, выдавливает он и пытается вытереть землю вокруг рта, хотя от этого его лицо жжет еще сильнее.
Да, парни, она была классной. Лина, какой же она была классной.
Из-под ног резко ушла земля. Под ним ничего не было. Пустота. Улоф попытался за что-нибудь ухватиться, но под руку подвернулся только мощный корень, который под его весом оторвался, и он упал вперед, ударился лбом о что-то острое, что впилось ему возле глаза, и следом лес рухнул на него. Что-то тяжелое надавило ему на череп, и следом стало нечем дышать.
Остался только вкус земли во рту.
Черные рулонные шторы были опущены, и поэтому она не знала, что сейчас – утро или до сих пор ночь. Природа, казалось, пребывала в той же растерянности. Вечный немеркнущий свет вдали, и плотная тьма там, где лежала она.
Эйра нашарила на ночном столике мобильный, но сослепу смахнула его на пол, и теперь он лежал там, высвечивая на экране чье-то имя.
– Прости, что разбудил тебя.
Этот голос. Она еще не забыла, что он с ней вытворял.
– Что случилось?
– А ты что подумала? Что небесные силы решили тебя покарать? – пошутил Август.
Его голос в трубке был разгоряченным и запыхавшимся, словно он куда-то бежал. Вот почему она ни разу не встретила его накануне днем – ему предстояло ночное дежурство. Мысленно она до сих пор видела его голым на постели номера отеля «Крамм».
– Ты разбудил меня в три часа ночи, чтобы обсудить мои религиозные верования? – Эйра спихнула с себя одеяло – было слишком жарко.
– Сегодня вечером гроза подожгла лес.
– Да, я слышала, наверху у озера Сальтшён и где-то возле Мариеберга. От меня-то вам что требуется?
– Пожар случился не только там. – Она слышала его дыхание, потрескивание ветра в динамике, какой-то грохот вдалеке. – Я сейчас стою перед домом Свена Хагстрёма. Точнее, перед тем, что от него осталось.
– Что?
– Не волнуйся, у нас уже все под контролем, просто я подумал – вдруг тебе захочется узнать.
Эйра рывком подняла шторы, и в комнату ворвался солнечный свет. Сдернула со стула одежду. Первым делом сварила кофе и перелила его в термос, чтобы Черстин не пришлось иметь дело с электричеством, и несколько минут спустя уже ехала по мосту Сандёбру, вспоминая свой прерванный сон.
Кошмар, который постоянно преследовал ее еще в детстве, о бревнах, которые плывут по реке, а потом на поверку оказываются мертвыми телами. Пенящаяся ревущая вода перехлестывает через них. Она бредет по мелководью и пытается ухватить очередной труп за одежду, за руку, но в какой-то момент теряет под ногами опору и ее утягивает под воду. Раз – и она уже плывет среди мертвецов.
Возможно, это началось после смерти Лины, если не раньше. Когда Эйра родилась, сплав леса по реке уже успел отойти в прошлое, но до сих пор еще попадались затонувшие бревна и стволы деревьев, застрявшие в иле и прибрежной полосе. Если бы одно такое дерево сорвалось под натиском весеннего паводка и ударило по ребенку, ребенок мог потерять сознание. Поэтому детям никогда не разрешалось купаться в одиночку.
Еще хуже стало, когда она услышала историю о том, как рухнул мост Сандёбру. Потому что там действительно были трупы, которые несло течением. В 1939 году на смену последнему парому, курсировавшему по большим рекам, должен был прийти мост, который протянулся бы с юга и до самой Хапаранды на севере и соединил бы между собой берега. Самый современный и большой в мире арочный мост должен был начинаться в Лунде и подниматься над островами Сандё и Сванё гигантской, еще не виданной доселе аркой, нависающей на расстоянии почти в пятьдесят метров над водой, но вечером в последний день августа мост обрушился. Волна высотой в двадцать метров захлестнула Сандё, когда сталь и бетон рухнули в реку. Восемнадцать человек погибли. На следующий день разразилась Вторая мировая война, и местная катастрофа померкла на ее фоне, оказавшись за пределами внимания журналистов. Но у тех, кто здесь жил, эта картинка навсегда врезалась в память – летящие по воздуху тела, похожие на кукол, вокруг обломков моста, который потом в конце концов все-таки построили.
Дым был виден за километр. Эйра оставила машину на траве позади почтовых ящиков, чтобы не мешать пожарной машине, и проделала оставшийся отрезок пути пешком.
Сначала она увидела опаленные ели. Эйра закрыла рот кофтой, чтобы не надышаться гарью. Часть фасада еще держалась, но крыша обрушилась внутрь. На фоне неба вырисовывались черные силуэты бревен. Грязно-серый пепел дождем падал на землю. Она смотрела на покореженные, обугленные, расплавленные останки вещей, на которые уже никто не покажет и не скажет: «А я помню».
Огонь пожрал даже сарай. Впрочем, «Понтиак» остался.
К ней подошел Август.
– Он был внутри? – спросила Эйра.
– Еще не выяснили. Когда пожарные приехали, здесь уже вовсю полыхало. Они были заняты тушением лесного пожара у озера Сальтшён, поэтому смогли прислать сюда только одну машину. У них не было ни единого шанса пробраться внутрь. Должно быть, он даже не успел проснуться.
Они не глядели друг на друга, их взгляды были обращены к еще тлеющим угольно-черным руинам дома, где пожарная команда боролась с последними языками пламени, которые норовили ускользнуть и вспыхнуть с новой силой.
– Нет, – сказала Эйра.
– Что нет?
– Я не верю в Бога или в возмездие. Я не верю, что молния выбирает, куда ей ударить. Этот дом расположен на возвышенности. У него даже старая телевизионная антенна была на крыше – чем не громоотвод?
Она боролась с желанием прижаться к его груди.
– Пожарные приехали сюда, как только смогли, – сказал Август. – Следом узнали мы.
До времени, когда все обычно просыпаются, оставалось еще несколько часов, поэтому Эйра отправилась в Лунде, чтобы переодеться.
Черстин уже встала и взялась за газету.