Ингела Берг Хайдер взяла трубку после второго гудка.
– Я на совещании, – тихо сказала она.
– Хорошо, тогда вы можете перезвонить позже.
– Нет, погодите, – характер голосов на заднем плане резко изменился. Послышался стук закрывшейся двери. Должно быть, женщина вышла в коридор.
– По новостям передавали, что вы арестовали человека, – сказала она. – Это он сделал?
– Уголовное дело еще не возбуждено. Расследование продолжается. Большего я сказать не могу, – ответила Эйра.
– Зачем же вы тогда звоните, если не можете ничего сказать?
Нет красивых слов, чтобы сообщить о таком, ничего достаточно смягчающего или стоящего.
– Судмедэксперты вчера отдали тело вашего отца.
– И что это значит? Что я должна забрать его? Не выйдет.
– Нет-нет, я только имела в виду, что все следственные процедуры окончены. Это означает, что вы можете начинать планировать погребение.
– Мы? Кто это «мы»? – Ингела Берг Хайдер повысила голос – уровень стресса в нем явно зашкаливал. – Я даже не знаю, как он хотел, чтобы его похоронили. Не думаю, что он ходил в церковь, он не был верующим… Да и кто придет?
– Нет никакой спешки, – заверила ее Эйра. – Если вы свяжетесь с похоронным бюро, то они возьмут все заботы на себя.
Но Ингела, казалось, ее не слушала.
– А хозяйка съемной квартиры Улофа названивает мне почти каждый день и грозится снести все его вещи на свалку, если я не приеду и не заберу их, а потом присылает мне счет. Да куда я дену его вещи? У меня даже машины нет! А с другой стороны, вдруг он очнется, а все, что у него было, окажется выброшенным на помойку – кого тогда он, по-вашему, станет проклинать?
Ингела прерывисто дышала, расхаживая взад-вперед по коридору. Мягкие ковры заглушали звук ее шагов.
– Не понимаю, почему Улоф не убрался оттуда? Почему остался в месте, где все его ненавидят?
– Мы собирались заехать к нему и еще раз допросить, но из-за большой занятости не успели. Я сама не знаю, почему он остался.
– Человека тянет обратно к его корням, – проговорила Ингела. – Пытаешься все бросить, но не выходит. Уезжаешь за полсотни миль и строишь свою жизнь на новом месте, хорошую жизнь, скажу я вам, у меня есть работа, у меня есть дети, все в полном порядке. Я взяла девичью фамилию моей матери – Берг, я вышла замуж за Хайдера, я вылезла из этого дерьма. Вот здорово-то! Так мне казалось. А теперь на меня свалились похороны и сожженный дом, мой брат находится в коме в Умео, и все дергают меня и мучают пустыми разговорами, страховое общество запрашивает бумаги, а его вещи собираются вышвырнуть на свалку, и я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что моего отца больше нет в живых – просто не получается. Я так редко думала о нем, пока он был жив.
Эйра закрыла приложение, которое выискало еще одну кандидатуру.
– Я сейчас в Стокгольме, – сказала она. – Я возьму напрокат машину и сама отвезу вас туда.
Ингела Берг Хайдер ждала на парковке перед зданием телецентра. Эйра никогда бы ее не узнала, если бы в своем время не видела ее собственными глазами. Все же в ней осталось что-то от той семнадцатилетней девушки, за которой она подглядывала из-за кустов еще ребенком.
Выкрашенные в черный цвет волосы, стильная короткая стрижка, пиджак мужского покроя с оранжевым шарфом на талии. В ушах покачивалась пара серег в форме гитар.
– Но я все равно не знаю, что мне делать с вещами, – сказала Ингела. – Мы живем в трехкомнатной квартире. Площадь кладовки – два квадратных метра. У меня просто нет для них места!
– Ничего, на месте разберемся, – успокоила ее Эйра и ввела в навигатор адрес Улофа Хагстрёма, или, точнее, его бывший адрес. – Посмотрим, что лучше забрать сейчас, а с чем еще можно повременить. Думаю, нам удастся договориться с хозяйкой квартиры.
– Я не видела его с тех пор, как ему было четырнадцать, – призналась Ингела. – Большинство моих знакомых не знают о том, что у меня есть брат.
Они выехали на Вальхаллавэген и покатили в северном направлении, пробираясь в шумном потоке уличного движения в «час пик». Радиостанция была настроена на волну, по которой передавали музыку в стиле блюграсс с американского Юга. Перед тем как покинуть номер, Эйра лишь слегка сполоснулась над раковиной и снова надела ту же рубашку. Про возможные свидания она уже забыла.
Сразу после Норртулла движение резко встало. Здесь, южнее, солнце садилось быстрее, отражаясь в бесконечной веренице машин. Эйра рассказала о состоянии Улофа, о том, что говорят врачи, о неопределенности их прогнозов. Они вычистили свернувшуюся кровь из легочной полости и вокруг печени, но на боль он по-прежнему не реагирует.
Они продвигались вперед со скоростью улитки.
– Чем занимается Улоф или, точнее, чем он занимался до того, как все это случилось? – спросила Ингела.
– Вы имеете в виду, кем он работал?
– Я ничего не знаю о своем брате. Папа оборвал с ним все контакты, но когда родители развелись, мама начала писать ему письма. Но Улоф ни разу на них не ответил. Когда она заболела, я разыскала его адрес. Но он и тогда не откликнулся, даже на похороны не приехал.
– Он перегоняет из сельской местности машины, – сказала Эйра, – которые торговец тачками находит на сайте объявлений и перепродает с выгодой для себя в большом городе. Нелегально, конечно. Какой-либо настоящей профессии у него, кажется, нет.
Они вышли на продавца машин через список входящих звонков. Тот сперва рвал и метал и требовал назад свою тачку, но когда понял, что речь идет об убийстве, сразу сделал вид, что он и слыхом не слыхивал ни о каком «Понтиак Файерберд».
– Как он сам? – спросила Ингела.
– Улоф?
– Да, вы же встречались с ним. До того как он оказался в больнице.
– Сложно сказать. Ситуация была экстремальной, – Эйра попыталась припомнить свое первое впечатление, когда она приблизилась в то утро к роскошной тачке перед домом Хагстрёма, но все, что сумела вспомнить, это чувство дискомфорта. Осознание того, что он сделал.
И потом, у реки, когда они нагнали его, это его странное спокойствие.
– Замкнутый, – наконец проговорила она, – у меня было такое чувство, словно мне до него не достучаться. Растерянный, но это было неудивительно. Думаю, ему было страшно. – Она подумала о его рослом теле, но ей оказалось трудно подобрать для него правильные слова. – Он говорил о лодке, которая лежала на берегу.
– Я помню. Я помню эту лодку. – Ингела посмотрела в окно. Мимо медленно проплывал парк Хага с его рослыми дубами. Она замолчала и молчала довольно долго. Пиликанье скрипок сменилось спокойной мелодией, чистый голос пел о том, чтобы зайти в реку и помолиться.
– Мы, бывало, гребли на ней вдоль берега, где мелко. Выслеживали бобров или просто катались. Я помню, как из воды росли деревья, но не помню, как он выглядел, когда мы были детьми. Ну, разве это не странно?
Движение возобновилось. Они миновали многоэтажки, выстроенные по программе «Миллион»[10], и протянувшуюся полоску зелени природного заповедника Йервафельтет.
– Единственное, что во мне остается, это ощущение присутствия. Ощущение, что вот мой брат был там, а потом его не стало. Я ругаюсь на него, но только мысленно, самого его я не вижу. Чертов придурок, дрянь, сволочь, не трогай меня и прочее. Как еще, черт возьми, я должна была реагировать, мне же было всего семнадцать. Я ничего не понимала. В школе все на меня пялились, хотели знать подробности – неужели он и на меня заглядывался? Помню, как отец разгромил его комнату и увез его вещи. Выбросил все, что ему принадлежало. Я не знаю, как долго это продолжалось. Бессмыслица какая-то.
Она замолчала. К тому времени, как они приблизились к Уппландскому мосту, проезжая часть стала совсем свободной.
– Что вы имеете в виду, говоря про бессмыслицу? – спросила Эйра.
– Все было таким беспорядочным. Запутанным. И я не выдержала. Сменила школу, какое-то время жила в Гэвле.
Навигатор вел их на окраину пригорода, мимо промзоны, по извилистой дороге вниз к Мэларену, через то, что когда-то в прошлом было фермерским краем.
Большая деревянная вилла, выкрашенная в традиционный для Швеции темно-красный цвет, с сараем и яблонями на участке.
Им навстречу вышла женщина лет пятидесяти, на ней был рабочий комбинезон с поддетой под ним сорочкой, волосы забраны в конский хвост. Она улыбнулась им и стянула с рук перчатки для работы в саду.
Они представились, сказали, что приехали посмотреть вещи Улофа.
Женщина перестала улыбаться.
– Полицейские сказали, что уже все здесь закончили. Мы просто сдавали ему одну комнату, вот и все, помогали с жильем – ведь нужно же человеку где-то жить. Теперь-то я понимаю, что, прежде чем его впустить, нужно было сперва разузнать о нем побольше, но ведь так хочется верить людям.
Комната уже была пуста, но Ингела все же попросила разрешения ее осмотреть. Женщина, которую звали Ивонне, неохотно достала ключ и проводила их туда. Комната располагалась в смахивающей на сарай дворовой постройке у подножия склона. Из дома сарай не был виден – его заслоняли кустарники и деревья, поэтому они не следили за тем, в какое время уходил и возвращался домой их жилец, они уже говорили об этом другим полицейским.
– Мы же не какие-нибудь там надзиратели. Как говорится, живешь сам – дай жить другим.
Сарай был практически пуст, если не считать пары банок с краской, табурета и картонок под ногами, разложенных, чтобы не запачкать пол во время малярных работ. Пятнадцать квадратных метров площади, простенькая кухонька с конфоркой в углу. Вода была только в душе, закрепленном в чулане на заднем крыльце.
– Теперь мы должны тут все переделать, чтобы можно было снова сдавать в аренду. Я и понятия не имела о том, какой свинарник он развел здесь внутри. А еще запах. Нам пришлось опрыскать все здесь специальным дезинфицирующим средством.
Вещи Улофа были сложены под брезентом снаружи.