И дальше мимо жестяного сарая в самый дальний конец причала, с по-прежнему болтающейся куклой, чьи руки безвольно раскачивались, словно били его по спине.
Там было место, где детям строго-настрого запрещалось играть. Тридцать метров глубины. Поговаривали, что когда лесопилка еще процветала, здесь причаливали большие суда. И все же это было еще не самое глубокое место на реке, кроме него имелся обрыв в сто головокружительных метров глубиной, скрывавшийся под предательским блеском воды, где что хочешь могло исчезнуть навеки.
– Ты здесь ее бросил? Или там, дальше?
– Нет, нет.
– Значит, все-таки здесь? Можешь показать, как ты действовал?
Улоф отбросил куклу от себя.
– Так ты ее швырнул? И Лина упала в воду? Она была мертва, когда ты бросал ее в реку?
– Нет, – жалобно прохныкал мальчик, стоя на причале и глядя на бетон под ногами. – Она не была мертва.
Следовательница присела на корточках рядом. Поправила что-то возле уха и подняла голову. На лице – сомнение и усталость. Эйра увидела, как она ищет взглядом кого-то позади камеры. Ей помогают задавать вопросы, подумала она.
Треск ветра в микрофоне.
– Она еще была жива, когда ты бросил ее в реку?
ГГ прибыл в полицейский участок в Крамфорсе сразу после обеда. Широким шагом миновал коридор, держа возле уха трубку.
Эйра подождала, пока он закончит разговор. После чего вошла в кабинет и положила ему на стол отчет по расследованию.
– Я не уверена, что это сделал он, – сказала она.
– Что? – ГГ растерянно посмотрел на папку.
– Улоф Хагстрём, – за те несколько часов сна, которые Эйре удалось выкроить, ей приснилась комната для допросов с черным кожаным диваном, и еще она балансировала на краю бездонного причала у деревушки Мариеберг. Та бесформенная кукла тоже явилась ей во сне, безликая.
– Ясно, – отозвался ГГ. – Хорошо, я посмотрю.
Он слегка приподнял папку за угол, только чтобы увидеть, что написано на титульном листе. Номер дела. Год.
– Он признался только в том, в чем полиция сама велела ему признаться, – продолжила Эйра. – Они часами допрашивали его одного, без родителей, – она раз за разом прокручивала эти фразы в голове. Страшась поставить себя выше других, в борьбе против всего того, с чем она выросла, когда смиряешься и искренне веришь, что куда тебе до старших, которые знают все лучше тебя. Своими словами она ставила под сомнение компетентность коллег, по сути, выражала недоверие к их действиям, и от этого рот наполнялся соленой слюной и живот сводило судорогой. – Следователи на допросах сами вкладывали ему в рот слова. Грозили ему, что он не уйдет домой, пока не покажет, как он ее убил и в каком месте швырнул труп в реку.
ГГ провел рукой по небритому подбородку.
– Разве ты не должна была всего лишь проверить, не встречается ли в материалах по делу имя Нюдалена?
– Встречается, – сказала Эйра. – В записях протоколов, когда полицейские ходили по домам и опрашивали соседей.
Она рассказала, что у Нюдаленов в тот вечер гостили родственники, что Трюггве не было дома – он рыбачил с детьми на реке.
– Но при этом не было задано ни одного встречного вопроса. Они просто записали его показания и все.
– Это не он, – сказал ГГ.
– Я этого и не утверждаю, но разве это не должно было спровоцировать сотрудников полиции на новые вопросы? Ведь в тот момент они не знали, что он был судим за преступление сексуального характера, а его семья была единственной, кто подтвердил его алиби. В расследовании есть большие упущения.
– Трюггве Нюдален невиновен. Он не убивал Свена Хагстрёма.
– Что?
– Найденный в лесу комбинезон принадлежит не Нюдалену. Два часа назад пришли результаты экспертизы. И тех резиновых перчаток он тоже не надевал. Крови Свена Хагстрёма хватает, но нет ни единой молекулы, которая может привести нас к Трюггве Нюдалену. Напротив, комбинезон сплошь усеян другими отпечатками пальцев и следами ДНК, равно как и резиновые перчатки…
– Чьими?
– В нашей картотеке их нет.
Эйра опустилась в одно из кресел в углу кабинета. На небе за окном собирались тучи. Дождь. Может, наконец-то прольется хоть немного дождя.
Она выкинула из головы прошлое расследование и сосредоточилась на нынешнем.
Убийство Свена Хагстрёма. Которое казалось понятным как божий день. С таким-то мотивом. Человек, скрывающий свою личность, чья жизнь могла покатиться под откос, если бы люди узнали, кто он. Участник группового изнасилования в прошлом.
Нож, идентичный второму ножу.
– А его супруга есть в нашей картотеке? – спросила она.
– Пока нет, – отозвался ГГ.
– Один нож принадлежит ей.
– Я знаю.
Эйра подумала о той силе и в то же время уступчивости, что крылась в Мейан Нюдален, ее желании управлять и сглаживать вину в поисках оправданий. Она подумала о браке, о том, как же сильно все в нем повязаны – прямо маленькая крепость, держащая оборону против остального мира.
А еще она подумала о стыде. Жена насильника, которая все знала, но молчала.
– Мейан тоже есть что терять. Она оберегала эту тайну столь же рьяно, как и он.
– Я тоже так подумал, – согласился ГГ. – Мы уже направили к ним машину.
Эйре больше нечего было сказать. Она уже собиралась уйти, когда он окликнул ее.
– Не забудь это, – и ГГ протянул ей папку, но, прежде чем отдать, слегка придержал ее.
– Ты чувствуешь себя виноватой? – спросил он.
– В чем?
– В том, что случилось с Улофом Хагстрёмом. Небось спрашиваешь себя, сумели бы мы предотвратить случившееся? И нужно ли было предупредить его? Мы ведь знали о травле в соцсети, ты сама мне об этом рассказывала.
Эйра посмотрела на документы в своей руке.
– Мы были заняты расследованием убийства, – глухо проговорила она.
– Имей в виду, если мы что-то и упустили, то все это лежит на моей совести.
– Хорошо.
Мейан вымыла все окна в доме, несмотря на то что делала это меньше месяца назад. Вечно на них следы от мух или прилипшая пыльца, разносимая ветром.
Пыль, естественно, она тоже вытерла и пол отскребла. Особенно тщательно в кухне и гостиной, равно как и в спальне, которую она уже тридцать лет как делила со своим мужем.
Храп Трюггве, который иногда не давал ей заснуть. Светлые прозрачные ночи весной и глухая темень осенних вечеров, бледный ночной свет зимы, когда свет луны серебрится на снегу.
Все эти ночи.
Часы, из которых они состояли.
Она выстирала постельное белье и самостоятельно, как следует, расправила и сложила высохшие простыни, прищемив второй конец ящиком комода. Ведь Трюггве не мог ей сейчас помочь, как он это обычно делал, когда они вместе натягивали и складывали простынь посередине, а потом двигались навстречу друг другу, одновременно продолжая складывать, так что когда они встречались, простыня была сложена как подарочная упаковка, чему Мейан научилась у своей бабушки, у которой ей иногда приходилось жить, когда дома становилось совсем уж невыносимо.
Она знала – то, что начинается как небольшая грязь по углам, в конце концов заканчивается разладом в семье.
Клок пыли, пятно, неубранная постель или слишком небрежно заправленная, когда просто кидаешь одеяло на кровать и все, как это делал Патрик в юности.
Как это мог делать Трюггве, когда они начали встречаться. Мейан помнила его комнату в Норвегии, где они впервые переспали друг с другом – сваленная как попало одежда на полу и грязная посуда, которую она не могла просто так оставить.
Трюггве довольно плохо представлял себе, что происходит в головах у других людей. Он ничего не знал о зависти и о том, что бывает, когда какой-нибудь мелочный старикашка положит глаз на хорошую дичь.
Порой Мейан спрашивала себя, а знал ли Трюггве вообще своего собственного сына?
Рассказать о таком Патрику… Он что, совсем разума лишился?
Их сын, их красавец, в котором, как оказалось, скрывается столько злобы.
– Я ненавижу этого подонка! – проорал он на весь двор, прежде чем сесть в машину и укатить.
– Ты говоришь о своем родном отце, – прорычала Мейан в ответ.
– Ты знала! Ты все знала! Как ты могла с ним спать в одной постели? Как ты могла…
Его слова глубоко ранили ее.
Ей хотелось потрепать Патрика по голове и сказать ему: «Сынок, ты даже не представляешь, каким шикарным был твой отец в молодости». Объяснить: кто еще оставался бы с ней столько лет, был рядом, пока она ждала детей, когда родился ты? Да что ты вообще знаешь об одиночестве, когда рядом совсем никого нет?
Быть может, теперь у нее осталось всего несколько часов или даже день? Мейан примерно представляла, сколько времени требуется для проведения подобной экспертизы. Ведь она, как и все, читала детективы и смотрела сериалы по телевизору. И свой поступок она тоже спланировала, как в детективах.
Она разложила тефтельки по пакетикам. Положила в морозилку контейнер с лазаньей. Суп из брокколи, колбаса и картофельное пюре, венский шницель с соусом и зеленым горошком вместе с отварным картофелем в равных порциях. После заморозки картошка станет сухой и мучнистой, но Трюггве, когда он вернется домой, все равно понравится, что пища уже готова к употреблению. Мейан подписала содержимое каждого пластикового контейнера и пакета. На пару недель ему должно хватить. Только нужно будет периодически заезжать в супермаркет «Ика Розен» в Нюланде за свежими продуктами.
А там, глядишь, и дочка приедет.
Дочь Йенни, которая много лет прожила в Австралии, почти ничего не давая о себе знать. Теперь там негде стало жить, вон какие в лесах бушевали пожары, и теперь, когда ее отец остался совсем один, быть может, пришло время вернуться домой?
Ты услышишь неприятные вещи обо мне и твоем отце, написала ей Мейан.
Не осуждай его. Он был неплохим папой.
Помнишь, как он построил тебе кукольный домик?
Письмо получилось длинным, в нем она просила Йенни подумать и понять, что теперь она должна заботиться не только о себе, но и о других.