— Гражда… това… подслед… Мил человек, пойдём со мной. Там вещички твои принесли, до начальства треба ходить.
Сан Саныч по привычке опёрся на локоть, вставая, и выпал в осадок — так болью резануло. Сержант дёрнулся к нему, но Милютин махнул и встал с помощью другой руки.
— Пройдёмте, — сержант посторонился.
Потом шли по этажам, дверями железными перекрытым, потом — по переходам. Везде двери — непросто сбежать из Бутырской тюрьмы. Майор был давненько во внутреннем дворе — водили на встречу с одним бывшим спортсменом. На самом деле — памятник архитектуры. Башенка красивая, окна в лепнине или украшениях, да ещё в центре Москвы… Не могут перенести, что ли, а тут какой музей сделать?
Завели в кабинет к полковнику. Ночью сидит, бумаги перебирает. А нет, не бумаги… Закрыл папку. Дело его. Не уголовное. Надзорное, или как это называется? Словом, с которым по этапам гоняют и в тюрьме сидят.
— Присаживайтесь, товарищ Милютин. Сейчас следователя вашего привезут, — полковник впился глазами в тренера.
— Что, опять? — устало, выдохнул Милютин.
— Команду получили… С самого… Самей не бывает. Узнать «просят», — полковник усмехнулся своей шутке, — просто он дурак, или цель у человека какая.
— Не понял ничего, — Милютин мотнул головой. Странный какой-то разговор…
— А и ладно. Главное, чтобы мы поняли — а то через два часа докладывать. Вас сейчас в баню проводят, если есть одежда чистая — поменяйте. Туда отвезём.
— Куда — «туда»? — баня… Уже хорошо.
— На площадь Дзержинского. Красивая. Вот — в красивое здание на красивой пощади. Два часа у нас, так что не спешите — всю грязь тюремную с себя смойте. Да, Александр Александрович, вы лихом-то не поминайте. Видели ведь контингент? Чего с ними в торжество правосудия играть? Большинство неисправимы. Почему честные люди должны страдать? Выйдет — и опять, как ваш крестник, Тощий который, сторожа, ветерана войны, по голове трубой с залитым внутрь свинцом. Бывают щепки. Вы вот, надеюсь… Ну да сейчас следователя вашего поспрошаем. Не возвращайтесь. Нет тут ничего хорошего, — полковник оглядел спартанский кабинет со шкафами, древними, как сама Бутырка. — А мне вот нет хода на волю. До свидания.
После бани вывели Сан Саныча во дворик, загрузили в «воронок» и повезли. И правда, на площадь имени Дзержинского — бывшую Лубянскую. Повели по этажам, почти втолкнули — сначала в большую приёмную, а потом в кабинет с интересной табличкой на кожаной двери.
Лысый, невысокий мужчина, очень похожий на похудевшего Хрущёва, вышел из-за стола и протянул руку:
— Семье уже сообщили, что вы через час вернётесь. Ненадолго. Хочет с вами один человек побеседовать — он, можно сказать, и инициировал интерес к вам, товарищ Милютин. Вчера бы освободили, но меня не было в Москве. Хотел лично извиниться.
— Вы, товарищ генерал-полковник? Вы-то при чём? — удивился тренер.
— А изучаем сейчас всё по вам. Тут всякие интересные бумаги всплыли… Вы ведь динамовец — получается, что я и мои подчинённые хреново работаем, нечутко к мнению людей прислушиваемся. Шучу! Просто и в самом-то деле, могли ведь поднять ваш вопрос, но решили не давать ходу ходатайствам и заявлениям. Я после этого поругал зама — пусть теперь поднимет зад от стула, почитает другие. Вдруг вы не один по сфабрикованному делу сидите?
— По сфабрикованному?
— Да, звонили тут с Бутырки. Афанасьев, следователь ваш, признался — ему скоро майора получать, вот и не хотел висяк на себя вешать. Каламбур… Ну, теперь если только на зоне погоняло «майор» получит. Сейчас все его дела перетряхивает прокуратура.
— Вот вам билет до Алма-Аты — самолёт в час дня. До дома вас, товарищ Милютин, доставят, и машина будет стоять у подъезда. Отвезёт в аэропорт, а в Алма-Ате вас встретят. Ну, извините, и до свидания, — председатель КГБ снова протянул динамовскому тренеру руку.
Глава 13
У генерала, идущего во власть, спросили, знает ли он, как поднять экономику.
— Конечно, — ответил генерал.
— И как?
— Экономика… ПОДЪЕМ!!!
Дом, в который их поселили, был странный. Можно бы назвать теремом древнерусским — но чуть не дотягивал он до этого громкого имени. Петушка там, на коньке, не хватало, ставен с сердечками на окнах, да и вообще резьбы нигде почти никакой не было, а которая нашлась — чёрт знает на что была похожа. И крыт был не лемехом деревянным, а тонким листовым железом, гнутым под черепицу, и в такой же красно-коричневый цвет покрашенным. А вот сложен был из брёвен — да не простых, а явно обработанных на токарном станке. Красиво. Борис Андреевич ничего подобного раньше и не видел. Всех троих ветеранов поселили в одном домике-тереме, но каждого — в отдельной комнате, с выходом в общую залу. Если по коридору пройти дальше, в эту залу не заходя, то там был туалет, ещё дальше — ванная с отдельной душевой кабинкой. Имелась и кухня, однако кормили их в общей со всеми постояльцами этого реабилитационного центра столовой.
Кормили, кстати сказать, ужасно. Что-то овощное, большими кусками. Самое интересное, что хлеб был кукурузным — сбылась мечта Никиты, мать его, Сергеича. Кроме того, давали салаты, но не солёные и даже не сладкие, а пресные и невкусные. Поневоле вспомнишь шутку, мол, ничего слаще морковки в жизни не ел. А ещё мужик, заросший неопрятной, пегой какой-то бородой, заводил их в помещение, которое называлось «фито-бар», и заставлял из огромных, как бы не полулитровых, кружек пить всякие отвары и настои. Были среди них и приятные, кисловатые, но большей частью либо безвкусные, либо горькие.
С кружками вообще интересно! Первые пять дней, ну, может, и шесть — время-то в этом реабилитационном центре неслось со скоростью пикирующего бомбардировщика — кружки были обычные, белые, а тут утром приходят ветераны советского футбола, а на барной стойке стоят эти же кружки, а на них — их физиономии. И это не фотография какая, а рисунок, да не поверх сделан, а внутри глазури, как на дорогих фарфоровых сервизах. Когда и как успели? Чудно!
Обследовал Аркадьева, Жорданию и Карцева немолодой врач с высоким лбом и длинными, зачёсанными назад волосами, начинающими седеть. Говорил он, чуть растягивая гласные, певуче так получалось. Не сказал в итоге ничего, кроме стандартного медицинского: «Алкоголики — это наш профиль. Будем лечить». Андро попытался возмутиться, мол, он не алкоголик никакой, но Александр Романович Довженко — так доктор представился — хмыкнул и спросил:
— Стало быть, печень у вас, товарищ, сама собой такая выросла? А покалывает иногда ведь, правда? Да вы не старайтесь выглядеть лучше, чем есть. Врать лечащему врачу — это какая-то извращённая форма суицида.
От одной болезни их за один день излечили. Спросили так, словно ответ знали: изжога бывает, мол? Так у кого в старости-то не бывает? У вас, говорят, больше не будет — и таблетку дают странную, как бы в полиэтилен завёрнутую. Карцев стал эту оболочку снимать, а второй доктор, который молодой и сердитый — Кашпировский, дал ему по рукам и палец ко лбу приставил: «Тут, — говорит, — за вас подумали. Ваше дело телячье, обоссался и обтекай». Может, и не совсем этими словами, но смысл в точности такой. Капсула нужна, чтобы лекарство не сразу в желудке начало растворяться, а чуть позже. Выпили по одной — и всё, нет изжоги. Таблетки странные, однако, давать не перестали, для закрепления успеха продолжили пичкать каждый раз перед едой.
Утром злой Кашпировский выгонял всех ни свет ни заря на пробежку. Первые три дня они были втроём, а потом случилось очередное, как бы это одним словом выразить, удивительное событие. Заходят после зарядки и душа в фито-бар перед завтраком, а там троица другая стоит, и вид у неё — краше в гроб кладут. И рожи бледные, но знакомые. Футболисты, точно. И Жордания узнал. Двоих из «Зенита» когда-то отчислили, Аркадьев помнил ту историю с Севидовым. Тогда в стране прошлись по многим любителям, хм, спортивный режим нарушать. Вот они были точно из той серии. Один — так вообще легендарная в футболе личность. Немесио Немесьевич, он же Михаил Михайлович, он же просто Миша, Посуэло. И Мишей этот сын сбежавших из Испании коммунистов стал зваться не просто так, а потому, что и по физиономии, и по поведению был точной копией Михаила Квакина из фильма «Тимур и его команда». Тоже любил летом по чужим садам за яблоками лазать. В тот злополучный день, когда Юрий Севидов сбил на машине академика, Миша как раз с ним водку пьянствовал. Года четыре про него не слышно было — вот объявился.
Второй — его товарищ по «Зениту» и любви к зелёному змию Василий Данилов, защитник. Некогда игрок сборной СССР, участник и даже вроде как призёр чемпионата мира 1966 года — ну, это когда наши настояли, что и за четвёртое место медали надо давать. Третий чуть постарше — тоже выгнали пару лет назад за нарушение режима, но из киевского «Динамо», Валентин Трояновский. Потом ещё за «Черноморец» вместе с Лобановским играл, но и там не задержался. Понятно, новый тренер «Кайрата» о друге вспомнил.
16-го апреля день был пасмурным. Вообще, весна на всей территории СССР запаздывала, из-за этого и чехарда с турниром «Подснежник» на Кавказе получилась, да и тут вот, местные говорят, должен уже абрикос цвести, а у санатория ещё кое-где снег не растаял.
Встреча с московским «Торпедо» началась в пять часов. Тридцатитысячный стадион был забит под завязку — накануне в местной газете вышла статья, в которой сообщалось, что футбольную команду «Кайрат» возглавил молодой тренер Валерий Лобановский, и что в матче сыграет восходящая звезда алма-атинского футбола Арисага. Трёх ветеранов и трёх алкоголиков привезли на автобусе на стадион вместе с другими обитателями чудного санатория, причём некоторые находящиеся на излечении надели парадные мундиры — бывшими военными оказались. Целая толпа генералов, увешанных орденами и медалями, в автобус набилась — столько сразу и в Москве на параде не увидишь.
А матч вышел замечательный! Их, именно их «Кайрат» разорвал торпедовцев — 5:1, и три мяча забил этот самый Трофимка Арисага. Нет, им говорил Тишков, что приехавший самостоятельно в Казахстан аж из Перу Теофило Кубильяс Арисага — второй Пеле, но Аркадьев только усмехался. Скольких уже футболистов журналисты, и даже специалисты вторым Пеле окрестили — а эта копия очередная только блеснёт в паре матчей, и исчезает, ну, или, в лучшем случае, становится просто неплохим футболистом.