ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕСтихи
ПРОЛОГ
Елизавета и Шекспир
Когда почиют, грешный мир отринув,
Монархи, вознесенные судьбой,
Нам остаются кости властелинов:
Бездушный прах, такой же, как любой.
Покуда мир становится товаром
Других купцов, какие понаглей,
Благодаря — фактически! — фиглярам
Мы (если помним) — помним королей.
По милости бродячего актера
О давнем веке столько разговора,
Что в тьме времен теперь светло, как днем!
Клянусь Шекспиром и Елизаветой:
Не он писал при королеве этой,
А королева правила — при нем.
Стратфордский двойник
Шекспир и Шакспер. Это ж ДВА ЛИЦА!
Два тёзки. Два — почти однофамильца.
А кто-то, между ними всунув рыльце,
Перемешал их судьбы до конца.
Покуда ШАКСПЕР в стратфордских судах
Судился из-за солода в галлонах,
ШЕКСПИР блистал в театрах и салонах,
Быть может, Лондона не покидав.
Уходит ШАКСПЕР, завещая детям
Дом, а жене — «вторую койку». Но
ШЕКСПИР здоров. (Ведь только в двадцать третьем
Друзьям — его оплакать суждено![66])
— А что так странен бюст и стих надгробный?
— Злых пращуров спроси, потомок злобный.
Гимн чердакам
Мир черенков (и черепков
Ползущей с крова черепицы) —
Чердак! Чертог луны-царицы,
Пристанище былых веков!
Здесь мысль плохих учеников
И та — парит, подобно птице…
Рывков незримых очевидцы,
О чердаки! Всех бедняков
Дворцы! Под кровельным теплом
Вийона зреет здесь диплом…
Здесь оперяются поэты
В большой полет… Здесь глобус (весь
В лучах)… Здесь книги, свитки… Здесь
Шекспира университеты!
Дух-постановщик
Тень короля играл Шекспир на сцене.
Мала ли роль, что грозно так весома?
Светло ли ему было в роли Тени?
Тепло ли в неприкаянных — как дома?
Не так уж плохо, если близко к теме!
Певцу, как духу (чу! раскаты грома!)
По собственному опыту знакома
Роль изгнанных из жизни, лишних в деле.
Зачем не взял другую роль? Когда же?
Всей пьесы на себе он тащит бремя:
Подсказывает, правит, вяжет звенья…
Другую роль?! Штурвальному на страже
Движенья судна — трудно (в то же время!)
Играть на арфе и варить варенье!
Великая роль
Он поступил актером в театр, но на этом поприще вряд ли достиг многого. Роу сообщает, что лучшей ролью Шекспира была тень отца Гамлета.
Шекспир, должно быть, ростом был высок.
А следственно — еще и потому
Роль духа-венценосца (видит Бог!)
Не мог передоверить никому.
Роль призрака такому-то отдать?
Но статью царственной он обделен.
А у другого — царственная стать,
Но призрака сыграть не в силах он.
И только он, глядишь, незаменим —
Сей двуединой роли патриарх;
Один (за всех), как дух ночей гоним,
И оскорблен, как свергнутый монарх.
Побойся молний вкруг его чела!
И не скажи, что эта роль — мала.
Великий актер — Шекспир
Все роли — на подбор! Востры. Звучат не глухо.
Ни зритель, ни актер их не толкуют ложно.
Но слишком велика роль Неземного Духа!
Другим ее навряд передоверить можно.
Кому, как не ему, она тиранит память?
Кто так же здесь высок, и легок, и осанист,
Чтоб выступить из тьмы, едва стопой касаясь
Подмостков, — а затем, как музыка, растаять?!
Кто снес так много зла, поборов, слов излыжных,
Чтоб, голос-колокол себе отлив на сцене,
Вскричать: «Я был убит!»? — Кто так страдал за ближних,
Чтоб ропот совести сыграть, глушимый всеми?
Сыграть саму тоску, самих ночей беззвучье,
Изнанку счастия и тайну злополучья.
Тот век…
Тот век, по нашему сужденью,
Красно-зелёной был морковью:
Ботва взлетала к Возрожденью,
А корень пёр к Средневековью,
Страшась расстаться с ним; оставить
В нем то, что многим кайф сулило…
Средневековье никогда ведь
И никуда не уходило!
Покуда Подвиг, Труд, Веселье
Земной поверхностью владели,
Оно сползало в подземелья,
На срок (примерно в полнедели).
И, зацепив петлёй за шпору,
Прохожих втаскивало в нору…
Божественные скорлупки
Досталось от него не только словоблудам,
Эстетам, деспотам, их прихвостням-паскудам,
Но и философам, должно быть, перепало!
Достоин зависти, кто цел остался (чудом)!
В шекспировских шутах заложен динамит,
Которым не один кумир подорван был.
Та взрывчатая смесь — она и днесь гремит,
Но чьи полопались апломбы — свет забыл.
А в перебранках слуг был мастером заклят,
Как в колбах, не один высокородный спор
Ученых! Но вопрос их осмеянья — снят.
Нет тех философов — и кончен разговор.
Схоласту пущенных вдогонку хлёстких фраз
Повыветрился смысл и ускользнул от нас.
У злободневности старинной нет корней.
Какими ж ядрами он потчевал толпу,
Коли заставил нас влюбиться в скорлупу,
И аромат ядра восстановить по ней!..
«Восток, прошедший чрез воображенье…»
Восток, прошедший чрез воображенье
Европы, — не Восток, а та страна,
Где зной сошёл, как тяжесть раздраженья,
А сказочность — втройне заострена.
Где краски света, музыки и сна;
Шипов смягченье, роз разоруженье,
Жасминовые головокруженья,
В ста отраженьях — комнат глубина.
Сто потолков огнём сапфиров движет.
Сонм арапчат по жёлтой анфиладе
Бежит — и в то же время на коврах,
Далёких, золотых, недвижных, вышит…
А дым курильниц всё мотает пряди —
Не вовсе с прялкой Запада порвав…
Человек из патефона(или Два чуда подряд)
Как бригантина, в путь пускается мембрана
Заливом черного сияющего диска,
Где лунная дорожка моря, как ни странно,
Мне блещет вдалеке и в то же время близко!
О песни! Я могу их слушать невозбранно!
И на суконный круг пластинки класть без риска
Грозы! Как будто бы зарей, пустынно-рано,
Мне вверена с Гель-Гью и Лиссом переписка…
А всё ж дрожит рука! И мнится: человечки
(С мой глаз!) поют внутри машины молодецки,
Но выход им закрыт из впадины зеркальной…
Шло время. Я сама с Утёсовым знакома!
Он вольный, не в плену! Он ростом натуральный!
С ним дочь его Эдит. И я у них, как дома!
Мечтание города
Толпа глядит, бледна и длиннолица, —
Нос-полумесяц остро вздёрнут вверх.
Как в облаках дыхания мелиссы
Зеленоватых — реет судоверфь.
На крышах — кошек чёрный фейерверк.
Спускающихся улиц вереницы…
На вывесках, витающих, как птицы:
Ключ. Апельсин. Башмак. Посуда. Вепрь.
Трёх пансионов лесенки кривые
С половиками красными, как жар,
Скакнут, имея целью мостовые,
Но, не допрыгнув, плавят солнца шар
И странники бредут по эспланадам:
Живые — с нарисованными рядом.
Цветок зла
Больше не могло быть сомнений: это был Тартараграндафлориус!.. На земле показалось несколько трещин… Одна из них мчалась прямо ко мне…
Приснился мне в ребячестве когда-то
(Боявшийся — годами — оглашенья!)
Цветок, что достигал корнями — ада
И созидал земной коры крушенье.
Сверхплотных лепестков его громада
Была отнюдь не флоры украшенье,
А гибель слабым, храбрым — устрашенье,
Разбой на пастухов и мор для стада.
Когда он распускался, вихрь упругий,
Им поднятый, гнул рощи, тряс лачуги…
Снимались птицы с гнёзд, кружа над далью…
Едва, как змей, раскручиваться начал
Могучий стебель, свернутый спиралью, —
Крича, проснулась я… Что сон мой значил?
Мне кажется…
Мне кажется порой, что умерли стихии —
Такие, как Земля, Огонь, Вода и Воздух.
А заменили их… какие-то другие —
Из приготовленных на беззаконных звёздах;
Что до сих пор трава, наш друг многовековый,
Напрасной зеленью сияла перед нами;
Что кто-то изобрёл закон природы новый,
Повелевающий расти ей — вверх корнями!
Что в джунгли отпустил шарманщик обезьянку,
Но джунглей больше нет; их царственное платье
Сорвали, вывернули, с криком, наизнанку!
Мне кажется, о них — век буду горевать я,
И плакать буду я — счастливцам на потеху —
По истинным слезам и подлинному смеху.
Знали, да забыли!
Не стоит понимать уж чересчур впрямую
Улыбки-образы и выдумки творцов!
Суров «Холодный дом». Но я в конце концов
Ещё и в «Ледяном», глядишь, перезимую.
Не верь, что хижины приниженней дворцов.
А там, где Росинант нам кажет стать хромую,
Не нацепляй коню ослиных бубенцов:
Жизнь звёздами ему ещё усеет сбрую!
Не жди, чтобы попал Емелюшка впросак.
Не думай, что Иван действительно дурак!
Что Горбунок — урод (ещё и незаметный!).
Не верь, что всяк Илья — для сна и забытья.
Что Муромцу пророк не брат. И что Илья
Обломов — не свершит свой подвиг кругосветный.
«Вышел из народа…»
Шасть из народа! — тут ему и ода.
А я как раз зашла предупредить,
Что я не выходила из народа,
Да и не собираюсь выходить.
Была ходьба в народ. Настала мода
На выход из! Но если рассудить,
В народе нет ни выхода, ни входа:
Мы заперты; мы все — народ. Как быть?
Спесь — вещь не антикварная. Отныне
Мы в общей массе, точно в карантине,
Дабы зараза чванства не могла б
Осилить нас. Но… приоткрой ворота:
Пусть напоследок выйдут из народа
Патриций-сводник и продажный раб.
Есть гениальность ночи…
Есть гениальность ночи… Сокровенность
Несбыточного властна в поздний час
Дойти до сердца каждого из нас.
Одни её хранят, как драгоценность,
Другие разбазаривают враз,
А третий — впав на радостях в надменность,
Несёт её в дневную современность,
Как личной посвящённости запас!
И говорит: «Не правда ль? — мы с тобою
Возвысились над грубою толпою?!»
Вот как, приятель?! Знай же: есть мосты,
Где всяк батрак пройдёт! Огласку тайны
Не позволяет людям воспитанье.
Но каждый видел то, что видел ты.
«Когда моя, порой размашистая, речь…»
Удержи меня, мое презренье, —
Я давно отмечен был тобой.
Когда моя, порой размашистая, речь
Поскачет кочками, галопом увлечённым,
Ироники всегда спешат меня осечь
Каким-то чопорным прохладно-ровным тоном:
Восторг мой наказать, унять его поток
Отменной сдержанности собственным примером;
«Манеры» мне привить (как если бы к манерам
Безукоризненным… яд относиться мог!).
Им любо вас водой холодной окатить
И как бы скрыть зевок… Ан — всё-таки не скрыть.
Вот так воспитанность! Постойте ж! Дерзость эта…
И вдруг — в неслыханной душевной тишине —
Открытье: все зевки и все «зеваки» света
Отныне и навек неинтересны мне.
Новогоднее
Как в королевстве Пирлипат[69]
Слипаются глаза от смолки
Волшебных снов, — так мысли к ёлке
Уж начинают прилипать,
И полночь бьёт… О, Новый год!
Дай людям отдых безмятежный!
А кто на улицах живёт —
Дай валенки и дом ночлежный!
Сургуч оранжевый — письму,
Цветочным луковкам — горшок
(А злобным нелюдям — по рожам!).
Так пусть же будет хорошо
Всё то немногое, чему
Ещё осталось быть хорошим!
Предзвук
Кто обгонял быстрейших безрассудно?
Кто меньше спал, чем самый чуткий кормчий?
Резная — на носу морского судна —
Фигура, — талисман от зла и порчи.
В далёкий мрак, за страны Трапезунда
Вперяя взгляд вперёдсмотрящих зорче,
В седую рань подводных чудищ корчи
Кто, ей подобно, первый видел смутно?
Кто раньше вышел в море, взяв до срока
Вест? Чьи глаза — как чайки — тень форштевня
Опережали (так же!) — до отплытий?
Кому так зябко, жутко? Так волшебно?
В рассветной тьме кому так одиноко
Ловить предзвуки — вести предоткрытий?