Слабоумные зеленые мальчики набросились на Джонни, точно древесные лягушки, присосавшись к его груди лапками-хоботками, губчатые жабры и красный грибовидный пенис пульсировали в ритме сексуальных волн из глаз Джонни. теплый спермовый запах лампы и кинофильмы нанизанные на миллион пальцев общие пища и отрыжка и глаз-объектив выпил сперму. сокращение ректального полета: «Была не была, Джонни. Один полет вырезан». Экран: другая прямая кишка голая в панамской ночи.
Призрак Панамы прилип к нашим гортаням, кашляющим и харкающим на самостоятельные судороги, фосфоресцирующее дыхание замирает в разреженном воздухе… больная плоть, нанизанная на миллион пальцев, общие пища и отрыжка… здесь уже ничего нет, только кружащая словесная пыль… мертвая почтовая открытка падает в пространство между мирами… эта дорога, в этом резком запахе мертвечины…
Мы медленно повернули к черным лагунам, увитым цветами платформам и гондолам… ненадежный кристаллический город, переливающийся всеми цветами радуги на рассветном ветру… (Подростки извергают семя над приливными равнинами.)
Голубым ветреным утром мастурбировало грязное идиотское тело из холодной шрамовой ткани… крепко сжимая кататоническими известняковыми руками свою страсть… друг любой мальчишеской структуры, отхваченной одним из видов моллюсков… собрались уличные зеленые мальчишки… замедленные бронзовые улыбки из страны лугов, где нет памяти… дерзкие, легкомысленные маленькие призраки юношеских спазм… металлические экскременты и темные кристаллические закоулки рыбьего города… в лиловом сумраке рассыпалась наша одежда, бесформенная груда белья на обсидиановых полах… Панама прилипла к нашим телам…
— Пойдете со мной, ми-истер?
Зеленые мальчики-таксисты едут до самого конца любым маршрутом…
Зеленые мальчики… невменяемые идиоты… валяются в теплом иле дельты, ебутся в разноцветных вспышках сквозь зеленую студенистую плоть, которая дрожит, сходясь и расходясь в священном танце красок. «Забористые нотки до самого конца, мы все — одна прозрачная зеленая субстанция, вроде мягкого янтаря, меняющего цвет и консистенцию, чтобы приноравливаться к любым условиям».
— Это гиблое место, ми-истер. Вы что, с ума сошли, разве можно разгуливать здесь в одиночку! Куда вы идете?
Проводник: бесстрастная маска, сметаемая разноцветными ветрами, светится зеленым, красным, белым, синим. уши-антенны из упругого металлического хряща потрескивают голубыми искровыми сигналами, оставляющими запах озона в блестящих черных лобковых волосах, которые растут на розовом черепе проводника. кровь и нервы — крепкий нож мясника, все его тело сочло бы ниже своего достоинства носить оружие. а внутри был он и еще кое-что. лицо рассекали образно-зенитные бесстрастные глаза юного пилота, скользившие за лучами света, пульсировавшие в голове.
— Перепихнуться, Джонни? В жопу?
С помощью электрического покалывания в позвоночнике и половых волос он повел Карла через щелкающие калитки и турникеты, эскалаторы и фуникулеры на синхронизированном ходу. скользил бесстрастный взгляд юного пилота. синяя тишина перетасовала Карла в железную кабинку с выкрашенными в голубой цвет стенами, на полу соломенный матрас, медный чайный поднос, трубки для гашиша и банки с фосфоресцирующей зеленой сексуальной массой. стена над матрасом — двустороннее зеркало, противоположная стеклянная стена, выходящая на соседнюю кабинку, и так далее, половые акты в голубой дали. Проводник показал на зеркало:
— Мы хорошо ебаться, Джонни. Уже в эфире. — Он натирал жопу Джонни сексуальной массой, забористо касаясь белых нервов и жемчужных гениталий… губы и язык Карла набухли кровью, и лицо его сделалось фосфоресцирующим, пенисно-лиловым… медленно проникающие внутрь трубы плоти перекачали его тело в пульсирующую сферу из голубого желе, плававшую над погребенными в известняке скелетами. Кабинки сместились… Карл перетек обратно сквозь проводника и плавно приземлился при перетасовке кабинок: ебущиеся тени сквозь потолки из ног и половых волос, черные спирали фантомных задних проходов, извивающиеся, как канзасский циклон.
— Пойдете со мной, ми-истер?
Зеленый мальчик-ящерица с замедленной идиотской улыбкой позирует на берегу стоячей речушки, под железнодорожным мостом. В его глазах мерцает спящая тоска по мертвечине, одна рука расслабленно покоится на заплесневелом кожаном суспензории. Голый черный мальчик, насмешливо жестикулируя, непристойно ходит по кругу с засаленной ермолкой.
Американские туристы смущенно переминаются с ноги на ногу. Им не терпится понять туземные обычаи, но это, похоже, уже перебор. Розовощекий человек откашливается и поспешно отворачивается, когда мальчик-ящерица одним неторопливым пальцем скребет по суспензорию.
— Сколько мы должны дать?
— Да, этого хватит.
— Хорошо бы найти какой-нибудь город… приличную гостиницу… Маме нехорошо.
Туристы нерешительно дрейфуют прочь, ворча:
— Не могу понять, почему в аэропорту нас не встретил представитель “Американ-экспресс”.
Рыжеволосый американский мальчишка по имени Джерри отделился от группы туристов, подошел к зеленому мальчику и спросил:
— Вар сильвин венд?
Зеленый мальчик улыбнулся и погладил свой выпирающий суспензорий.
— Что ты хотеть, Джонни? — спросил черный мальчик. — Моя говорить хороший английский, работать американский база, знаете, ми-истеры? — Он провел рукой по промежности и выпихнул наружу эрекцию. — Ми-истер, меликанские хуесосы… Что ты хотеть, Джонни? Черный плодик?
Джерри зарделся и кивнул. Черный мальчик отвернулся и что-то сказал зеленому мальчику. Зеленый мальчик стоял и молча улыбался.
— Он изрядно долго думать… много думать не нужно… турист изрядно платить — просто его смотреть… Деньги иметь, Джонни? Десять американский доллар, он сбросить кожу.
Джерри достал из бумажника десять долларов и дал их черному мальчику. Черный мальчик помахал купюрой перед кожаным суспензорием:
— Он это понимать.
Очень медленно зеленый мальчик расстегнул сбоку крючки своего суспензория и снял его. Его член вскочил, пульсируя, медленно выдавилась капля розовой жидкости…
— Он пихаться десять часов, брюшко медленное, брюшко хорошее… Ты хотеть черный плодик? Стоить пятьдесят доллар — за ты, он, я и одна милая девчушка…
— Годится.
— Ты показать деньги.
Джерри достал пятидесятидолларовый банкнот… мальчик промямлил:
— Пятидесятидолларовый банкнот, а потом… идем, Джонни.
Они направились вдоль железной дороги, которая заросла сорной травой. Мальчик-ящерица передвигался на четвереньках, хватаясь за ржавые рельсы. Железная дорога была проложена по известняковому горному кряжу, со всех сторон, до самого неба, окруженному стоячими речушками и болотами. Черный мальчик показал на гряду фосфоресцирующих облаков на западном горизонте:
— Фосфорная буря… изрядно плохо… жечь меликанских туристов!..
Он сделал робкое круговое движение черной рукой. Мальчишка провел рукой по лицу и с беспомощно-глуповатым видом огляделся:
— Мама, что это? Прежде чем проснуться, он поджарил картошку… patatas fritas[70]…
Они спустились по известняковым ступеням и по тропинке, идущей вдоль речушки, направились к мосту, который вел на маленький островок. Джерри увидел несколько крытых соломой хижин. В центре островка стоял небольшой павильон, открытый с одной стороны. Пол был выстлан известняком, и на нем стоял ряд сидений с отверстиями посередине — вроде туалетных стульчаков — одно против другого. Сиденья были гладко отполированными и пожелтевшими от частого использования, а рядом находились углубления, проделанные напружинившимися ногами. К решетчатой перегородке была приставлена лестница из полированного дерева.
— Моя сейчас сходить за черный плодик и милая девчушка. — Он показал на зеленого мальчика: — Его сестра.
Джерри подошел и посмотрел на зеленую воду, зеленый мальчик — ящерица, деньга иметь, с замедленной идиотской улыбкой сбросит кожу, спящий Джонни стоить пятьдесят доллар за ты, черный плодик, островок, изрядно хороших спазм, расстегнул свой ми-истер, ну и что за ворчащие, медлительные люди-ящерицы, ну и что за тоска, что за голод у него в животе, так что идем, Джонни, на четвереньках.
— Идем Джонни, черный плодик готов.
На полу расстелены кожаные тюфяки, на большом листе — четыре фосфоресцирующих черных плода. Сестра мальчика — зеленая тень, сквозь ее тело ему была видна решетчатая перегородка.
Черный мальчик протянул ему кожаный суспензорий…
— Надень это, Джонни.
Джерри зарделся, бормоча “хорошо”, и начал расстегивать рубашку, чувствуя, как кровь приливает к промежности, ну и что, подумал он, скинул сандалии, спустил брюки и трусы, встал нагишом, все его тело заливалось краской.
Черный мальчик затолкнул пенис Джерри ему между ног и нежными насмешливыми пальцами приладил суспензорий.
— Теперь Джонни ебать кожу.
Они сели на тюфяки, и мальчик передал ему черный плод. Его тело болью пронзил сладкий гнилостный вкус.
— Теперь плодик скоро действовать. Ты увидеть.
Пара ящериц расстегнула свои суспензории, а черный мальчик расстегнул суспензорий Джерри. Они сели друг против друга на туалетные сиденья, сладкий гнилостный запах, мягкие клейкие пальцы ласкали изнутри его простату, булькая всеми грязными словами. Он дрожал мелкой дрожью, брыкался и хныкал, тело его покрылось гусиной кожей, горячее дерьмо и весь процесс, совместно почувствовали плод, его мягкие пальцы могли бы быть Огайо, по его телу дрожью пробежали грязные слова, разрушенный туалет, погожий денек, не к спеху, что ты хотелось, изрядно долго.
— Госсекретарь Разрушенного Туалета, черт побери, что ты пытаешься здесь продать, Фермер Бурый?
Когда они все вместе кончают, он отключается, сладкий и гнилостный этот их нервно-паралитический газ, Герти, утрачиваешь контроль над всеми физиологическими процессами, они толкали его вверх по лестнице, кто-то поцеловал петлю у него на шее, в глазах его вспыхнул серебристый свет, проводник знает ми-истеров в приличной гостинице, лижущих друг друга, поглаживая его известняки, расстегнул свой ми-истер, ну и что, подумал он, сбрасывая медлительных людей-ящериц, ну и что, подумал он, подбрасывая до самого неба тоску, знаю, ми-истер, Джонни вверх по лестнице…