— Вот как?
— Или бездействия, — закончил Бойль.
— Опять нас учат! — с неожиданной злостью сказал Георгий Юрьевич. — И опять заграница. У самих кровь и грязь, а они учат. Сережа, ты скажи ему, чтоб он ушел… Не могу я…
Я сделал ему знак замолчать.
— Значит, шерстистые носороги? Так? Вы уж не стесняйтесь, пожалуйста. Может быть, даже трилобиты?
— Вы зря сердитесь, Сергей, это у вас человеческое. Попробуйте как-нибудь взглянуть на человечество со стороны, это бывает полезно для понимания. Очень интересная штука — человечество со стороны.
— Я не хочу со стороны, — угрюмо сказал я. — Я — внутри. Вы лучше скажите мне и вот Георгию Юрьевичу, чем все это кончится? Что говорит наука?
— Кому?
— Ну, не нам же…
— Наука говорит, что человечеству предстоят тяжелые времена в борьбе за выживание, — сказал Бойль. — И только. Поймите же наконец, что наука не способна предвидеть результат этой борьбы. Она может только приблизительно предсказать срок, в течение которого должно решиться, какой вид двуногих прямоходящих будет главенствовать на планете. Это не очень большой срок, порядка нескольких лет, не более. У вас мало времени.
— У вас? — мстительно спросил я.
Бойль наклонил голову так, что не стало видно морщин. Костлявыми пальцами помассировал дряблую шею.
— Я уже старик…
— А дальше? — спросил я.
— Может быть, человечество выиграет эту борьбу, — сказал Бойль. — Но мы не знаем, какое это будет человечество. Мы уже сейчас в среднем ниже по уровню интеллекта, чем были еще сотню лет назад. Кроме того, не так-то это легко для большинства людей — убивать, даже зная, что уничтожаешь врага, что иначе он уничтожит тебя, — но у врага-то те же две руки, две ноги, лицо, иногда остатки речи… Очень уж он похож на человека, этот враг, вряд ли его уничтожение оставит человечество таким, каким оно было. Может быть, люди проиграют. И тогда закат нашей цивилизации произойдет сравнительно тихо, скорее всего без тотальных ядерных войн и прочих шумовых эффектов. Просто одна большая трагедия рассыплется на множество трагедий индивидуальных и еще один вид сойдет в историю, как сошли до него пятьсот миллионов других видов. Полет человечества прервется, но это будет не как взрыв, Сергей, люди зря этого боятся. Это будет как мягкая посадка…
— Мягкая посадка, — пробормотал я. Хотелось выругаться.
— Серега, — простонал сосед, — я не могу, пусть он уйдет… Серега, я же тебя просил: налей…
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Бойль, мастеря углами запавшего рта британскую улыбочку. — Сергей, вы обещали меня отвезти…
— Конечно, — сказал я. — Пойдемте.
— Д-дорога, — с натугой произнес Георгий Юрьевич. — С-катертью… — Голова его клонилась к рукам, сложенным на столе. Я встряхнул его за плечи и, наклонившись к самому уху, попросил не уходить из квартиры до тех пор, пока я не вернусь, и присмотреть за Дарьей. Он промычал что-то насчет того, чтобы я не беспокоился.
Одеваясь, я проверил оружие — «тарантул» был на месте, в кармане куртки, — и мы с Бойлем спустились по лестнице. Снаружи было морозно и тихо, в гаснущем небе понемногу проступали бледные городские звезды. Где-то стреляли, в частые одиночные выстрелы прихотливо вплетались короткие злые очереди, — но где-то далеко, почти на пороге слышимости. Мой «марлин» стоял на стоянке через квартал, я предложил было Бойлю подождать меня здесь, но он шел за мной как привязанный. Какой-то одинокий прохожий, увидев нас, остановился в нерешительности, а потом быстро юркнул в ближайший подъезд и забарабанил в запертую дверь.
— Давно это с ней? — спросил Бойль, когда мы уже почти доехали.
Я помолчал. Я молчал всю дорогу. Говорить не хотелось.
— Почти месяц…
Резкие лучи слепящих фар метались по домам, по темным горловинам подозрительных переулков. На поворотах машину швыряло из стороны в сторону. Возможно, я был слишком пьян, чтобы вести машину на такой скорости. Впрочем, так оно безопаснее.
— И как вы думаете быть дальше?
— Знаете что, — сказал я. — Оставьте это мне. Дарья вам не объект для изучения. И не надо мне сочувствовать, пожалуйста. Я уж как-нибудь сам.
— Вам будет плохо, Сергей, — сказал Бойль увещевающим голосом. — Поверьте мне. Вы даже не представляете себе, как вам будет плохо.
Я не ответил.
— Лавинное вырождение сознания встречается не часто, — сказал Бойль после паузы. — Собственно, это явление есть редкое исключение сразу из нескольких правил, но оно всегда приводит к одному результа…
Я тормознул так, что он повис на ремне безопасности, как тряпка на заборе.
— Стая. Переждем.
Еще не отдышавшись, он принялся с интересом осматривать перекресток:
— Где стая?
— Нет стаи, — сказал я, трогаясь с места. — Это мне показалось. Собственно, мы уже приехали… — я затормозил около подъезда. — Проводить вас до квартиры?
— Нет, спасибо, — сказал Бойль и стал вылезать из машины. — Вы знаете, Сергей, мне кажется, что у вас не все в порядке, у вас самого, а не только у людей, вам близких. Извините меня, если я мешаюсь не в свое дело, но, может быть, я могу как-то помочь?
Только этого еще не хватало. Я покачал головой:
— Все в норме. Спасибо вам за сегодняшний вечер.
— Удачи вам, Сергей…
Наверно, с полчаса я мотался по городу на полной скорости и все никак не мог успокоиться. Первым делом я отцепил из-под лацкана «глаз» и, отключив, убрал его в тайничок. Меня мучило искушение остановить машину, неторопливо выйти, швырнуть «глаз» на асфальт и раздавить, перенести на каблук всю тяжесть и услышать хруст — какое это, вероятно, было бы наслаждение… Черта с два, пусть будет как есть, кажется, Бойль сегодня ничего особенного не наболтал, обыкновенный полупьяный треп, никакого криминала с его стороны, только хорошо бы предварительно прослушать запись, сильно мне не нравится эта многозначительная оговорка — «у вас»… А как прослушаешь, если приставки нет? Ладно, главное — о ГЕП в записи ни единого слова, и я не влезал в эту тему, и Бойль тоже молодец, возможно, он даже догадывается… Хорошо, если так.
Визжали шины.
А вообще за эту работу Сашка мне врежет, думал я, перебирая в уме, что буду говорить в оправдание. Особенно за последнюю фразу врежет — отшил агент клиента, сам снял с крючка и выпустил. Ничего, как-нибудь спишется на интеллигентскую бестолковость… Противно, да? Тебя никто не спрашивает, противно тебе или нет. Работай, коли влез в лямку, тяни, отрабатывай родительский комфорт и свою безопасность, прекрати юлить ужом и думать на тему: отдам — не отдам… Вацека вот взяли, сломали и не спросили, отдам я его или нет. Лучше всего, конечно, вообще не думать, то есть не думать о том, что не одобрено и не предписано, но я этого не умею, дисциплины мышления у меня никакой, так что с точки зрения Сашки я, пожалуй, не самый ценный кадр. Однако, по-видимому, не безнадежный — вот что самое противное. Бойля-то он мне доверил… правда, кому же еще, как не мне? И лучше, конечно, мне, чем кому-то другому. «Акцент у него все-таки деревянный, взгляни на спектральные характеристики, а вот запись одной из ваших бесед — ты удивлен? — тут даже на слух…» Тоже мне, знаток произношения звука ти-эйч…
И какой же это гад, интересно, меня пасет, подумал я. Господи, да кто угодно, перебрать всех невозможно и не хочется. Только теперь к «кто угодно», кажется, прибавился Вацек…
Волки воют не на луну. Они жалуются друг на друга.
Далеко позади, вывернув из-за угла, мелькнул броневик дорожной полиции, коротко вякнул сиреной, требуя остановиться, а потом кинул мне в корму луч прожектора и наддал. Я ушел от него играючи, в три поворота, и заглушил двигатель в переулке с перебитыми фонарями — слышно было, как броневик сотрясает мостовую в некотором отдалении и как эпицентр сотрясания мало-помалу удаляется из поля ощущений. Ладно… В крайнем случае намекну Бойлю, когда буду уверен, что нас не слушают, не запаниковал бы только он с непривычки, вот что опасно…
Как он сказал? «Мне кажется, у вас не все в порядке, у вас самого…» Неужели заметно? Еще бы, как не заметить. Я, конечно, не государство, но с двумя проблемами сразу и мне не справиться, куда там, хорошо уже то, что удалось надавить на Мишку…
Возвращаться на патрулируемую улицу и объясняться с полицией не было никакого желания. Трогаясь с места, я осветил стену дома боковой фарой, надеясь прочесть название переулка, и в этом не преуспел. Вывески не оказалось. Только сейчас я заметил, что у тротуара не припарковано ни одной машины. Зияющие провалы окон с зазубренными стеклянными жвалами по периметрам говорили сами за себя. Этому переулку уже не требовалось название.
Минут через пять я окончательно заблудился. Здесь оказалось какое-то ненормальное количество узеньких переулочков и проездов в щедрой россыпи мусора на асфальте, коротких темных тупиков и арок в сомкнутых стенах домов, открывающих проезд в непроходные и проходные, но все равно непроходимые дворы, больше похожие на снегохранилища. Единая Дорожная тут не действовала. Черт знает что! Часть города, в которую я вляпался, была совершенно мертва и покинута всеми, сюда не манило даже адаптантов, один только раз в далеком окне мелькнул слабый свет и тотчас погас — очевидно, там услышали шум машины. Неужели в городе все еще живет два с половиной миллиона человек? Целых два? И еще с половиной? Врут, должно быть.
А ведь Бойль сказал сущую правду: у нас просто нет времени…
Может быть, и ГЕП выглядела бы разумным средством, а не очередным зигзагом в метаниях ополоумевших от страха народных избранников, будь у нас впереди достаточный временной промежуток? Лет сто…
Может быть.
Совершенно неожиданно машина вынеслась на освещенную улицу. Асфальт под фонарями мокро блестел от натаявшего снега. Ага, вот где я! Улица была знакомая, на периферии владений той стаи, с которой я не раз играл в кошки-мышки. Ну, не так уж далеко меня занесло, через пять минут дома буду…