— Чего я никогда не мог понять, — заметил Стефан, — это почему у вас, англосаксов, Маргарет и Пегги — одно и то же?
— Съюлил в кусты!..
— В кусты, — согласился Стефан. — В деревья. В камни. В озера. И очень хорошо сделал, что съюлил. Я вот что думаю: хорошо, что нас тогда из Канала обратно выбросило. Я крокодилов не люблю — что мне на Тверди делать?
— Это ты так думаешь. Отец как — здоров?
— Здоров, что ему будет. Вышел в отставку аж в шестьдесят, живет в Тарту. Мы иногда созваниваемся. Крепкий старик и упрямый. Все пытаюсь подбить его на мемуары, а он: кому это нужно? Мне, говорю, нужно. Обойдешься, отвечает. Для внуков он, может, и написал бы, а для меня ему неинтересно.
— Ты второй раз так и не женился? — спросил Питер.
Стефан махнул рукой и успел поймать блюдо с рыбой.
— Одного захода хватило. Какой только глупости не сотворишь по молодости.
— За холостяков! — провозгласил Питер, поднимая стакан. — До дна!
— Что-то вы быстро спелись, — сказала Маргарет. — Он что, уже нажаловался?
— Ему-то грех жаловаться, — возразил Стефан. — Отбил вот, не спросив… В жизни не прощу! Дуэль!!
— А ты где был, когда я отбивал? — парировал Питер. — У кого и отбивать-то было…
— А? — прищурилась Маргарет. — Что скажешь?
Джеймайма хихикнула.
— Э, так не пойдет! — закричал Стефан. — Что дурак был — да, согласен, он самый, а вот что слепой — извините! Все видел! Если не приставал к тебе, то только потому, что ждал, когда ты ко мне приставать начнешь!
— Нет, вы видели! — возмутилась Маргарет. Питер откинулся на спинку стула и заржал. — Каков фрукт! А знаешь, я тебя побаивалась тогда, на корабле: как же — сын капитана! в рубку вхож! А вот на него совсем не обращала внимания, надоел он мне до смерти…
— Спасибо, — поклонился Питер.
Вспомнили Ронду, Людвига и остальных, поспорив о том, кто на кого обращал тогда внимание и во что это вылилось впоследствии. Отбивая ладонями такт, спели хором «Контрабандные товары», потом Стефан спел «Грызет меня комар» и сорвал аплодисменты, а чуть погодя появился вареный лосиный язык, нарезанный ломтиками, и его съели, хотя казалось, что больше ни единой крошки впихнуть в себя не удастся, вслед за чем Маргарет сообщила, что непременно умрет на месте от разрыва кишечника, а Питер, нашедший место еще для стаканчика клюквенной, вдруг бодро заявил, что готов подумать о месте младшего смотрителя после выхода в отставку, чем привел Стефана в ликование. Было в этом что-то такое, что могут оценить лишь старые друзья — сидеть за столом, наблюдая в окно катящийся по склону холма колобок солнца, и изводить время на пустой треп, скрещивать выпады и контрвыпады, пресекать всякие воззвания к здравому смыслу, с неутомимой легкостью накручивая одну глупость на другую, и при этом чувствовать, что все трое абсолютно, немерено счастливы и нет во всей Вселенной ничего такого, что могло бы помешать этому счастью. И не может такого быть.
По небывалой тишине фона заподозрили неладное и, разумеется, опять хватились внучки. Процедура поисков и ауканья повторилась с той незначительной разницей, что Джей-майму на сей раз обнаружили не в сенях, а в стенном шкафу, и опять-таки с любимой игрушкой на коленях. Реконструктор был включен и показывал картинку, звука не было слышно за педагогическим хором, а Джеймайма, увернувшись от шлепка, показала язык и объявила, что готова лечь спать при условии, что завтра ее покатают по озеру, но только чтобы там и в помине не было водяного слона, а рыбе разрешено быть, пусть плавает.
— Что еще за водяной слон? — спросил Стефан, когда Джеймайму удалось уложить в кровать. — Мы в свое время больше историей увлекались, помнишь, Пит? Саламин там, Канны и прочее. Одну Фарсальскую битву прокручивали раз тридцать с разными вводными, и, насколько я помню, Цезарь побеждал только раза два…
— Один раз, — уточнил Питер. — Я точно помню.
Перебивая друг друга, вспомнили и то, что в одном из прокрученных вариантов Цезарь после поражения бежал в панике в Египет, а настырный Помпей получат в дар его голову и путался с Клеопатрой, и то, что республика в Риме вскоре гибла — с большим или меньшим кровопролитием, в зависимости от вводных, но гибла неизменно, сколько вариантов ни прокручивали… Да, а что за водяной слон-то?
— Она нас прокручивает, — объяснила Маргарет. — Я когда первый раз увидела, прямо в ужас пришла. Думаешь, почему она на тебя поначалу букой смотрела? Ума не приложу, что с паршивкой делать, какой-то совершенно извращенный ум. Знаешь, какие вводные? Мол, нас — тех еще! — вышвырнуло из Канала где-то у черта на рогах, причем взрослые дружно перемерли на какой-то ненормальной планете, а дети перестали взрослеть. Представляешь?
— Это как — перестали взрослеть?
— А вот так.
— Любопытно, — ухмыльнулся Стефан. — Я бы лично не возражал найти такую планету, где не взрослеют: на шестом десятке взрослеть что-то уже не хочется… Хм, это она сама додумалась? С фантазией внучка, поздравляю. А в чем, собственно, ужас? Нормальная групповая робинзонада, увлекательно даже… — Маргарет передернуло. — Нет, а что? Я бы взглянул одним глазом.
— Взгляни, взгляни, — сказала Маргарет, — не пожалей только. А я лучше уйду, не хочу себе настроение портить…
Но она не ушла, пробормотав: «Хуже наркотика, ей-богу», и, сложив руки на коленях, тоже стала смотреть.
— Ты прости, — сказал Стефан. — Ни о чем другом не могу говорить, понимаешь?
— Ни о чем другом говорить и не нужно, — отозвалась Маргарет.
Они сидели на нагретом полдневным солнцем камне. В двух шагах ниже них озеро глодало скалу. Ворча в камнях, надвигалась вода, облизывала шершавые плиты. Откатывалась. Маргарет казалось, что за два дня, прошедших со времени бегства, кожа Стефана сделалась темной, как камни.
— У тебя пальцы еще не трескаются? — спросила она.
— Что? — не сразу понял Стефан. — А, нет, еще нет. Спасибо.
— Упустишь — будет больно, — предупредила Маргарет, — особенно с непривычки. Хочешь смажу?
Пока она мазала ему руки, он молчал. А когда она, удовлетворенно хмыкнув, убрала коробочку с мазью в карман куртки, он спросил, стараясь придать голосу как можно больше равнодушия:
— Ну и как там в лагере?
— Живем, — так же фальшиво-равнодушно, как Стефан, сказала Маргарет. — Отчего не жить? А хуже или лучше… вот завтра кончится праздник, тогда и увидим, хуже или лучше…
— Какой опять праздник? — Стефан растерялся, не сразу сообразив. — А, ну да, ну да. — Он коротко и зло хохотнул. — В честь избавления праздник. Понимаю. Без праздника нельзя… Неужели целых три дня?
Маргарет кивнула, подтверждая, и Стефан уже прикидывал в уме, насколько придется увеличить ежедневную норму добычи торфа, чтобы в обозримые сроки ликвидировать прорыв. Прикинув, он присвистнул и покачал головой. Н-да… Зря Питер расслабил людей, как бы потом не пришлось кусать локти. Незаслуженные потачки до добра не доводят. И торф будет недосушенный, а синтезатор этого не любит…
— Он что, вправду сумасшедший?
— Вряд ли. — Маргарет улыбнулась. — Знаешь, по-моему, он соображает лучше нас с тобой. Рискует — это да. Пока ему в рот смотрят, можно и рисковать. Он говорит, что теперь каждый должен работать за двоих, чтобы в кратчайший срок накопить запас продовольствия для переброски лагеря через водораздел. И что сильное и свободное общество, сильные и свободные люди… Он теперь вообще много говорит.
— Я уже считал, какой это будет кратчайший срок, — перебил Стефан. — Год как минимум.
— Меньше, — сказала Маргарет. — Они лишат Джекоба молока и высвободят синтезатор. Джекоб им не нужен.
— Питер так решил?
— Не надейся, что он такой осел. Будет голосование. Результат известен заранее даже Джекобу.
— Скоты, — устало сказал Стефан. — Что с быдлом ни делай, оно всегда останется быдлом. До Абби и малышей они тоже добрались?
— Пока нет.
— Доберутся. Кому нужны слабые и душевнобольные, верно? А остальные надорвутся на торфе. — Стефан подобрал кусок песчаника, раскрошил его в кулаке и бросил в озеро. — Вот что с ними будет. Через год от нас останется половина, и не лучшая.
— Через год здесь вообще никого не останется. — Маргарет искоса посмотрела на Стефана. — И большого запаса не нужно: Питер говорит, что намерен поднять «Декарт».
— Ну? — Стефан даже вскочил. В висках часто застучало.
— А что, не получится? — с интересом спросила Маргарет.
Стефан сел. В голове была каша вперемешку с черной пустотой: Питер Пунн в ходовой рубке корабля, почему-то с мокрым веслом в руках, смуглый красавец Питер Пунн, дочерна загорелый первопроходец, рыцарь без страха и упрека; затем полоса пустоты; затем фраза Маргарет: «Видишь ли, у него есть интересные идеи…» — и снова пустота, и яркая, в мельчайших подробностях зримая картина: нудный вой маршевых двигателей на малой тяге, медленно и криво уходящий в небо безносый «Декарт», яростная струя пламени, бьющая в крошащийся гранит из пробитой кораблем дыры в дождевой туче… Брошенный опостылевший лагерь, оставляемое навсегда проклятое болото. Это должен был придумать я, с острой запоздалой досадой подумал Стефан. Я, а не Питер.
— Может получиться, — с неохотой признал он. — То есть я хочу сказать, что теоретически это возможно. Не за год, естественно. Года три на серьезную подготовку — тогда, может быть, даже без носовой надстройки… Опасно, конечно, на маршевых… Надо подумать. Взлететь-то он, пожалуй, взлетит, а вот где и как он сядет?
— Не знаю, — сказала Маргарет. — Ты все еще думаешь, что Питер глупее тебя?
— Никуда он не полетит, — уверенно сказал Стефан. — Именно потому и не полетит, что не глупее. И похода по воде тоже не будет. Зачем он ему теперь?
— Завидуешь, — определила Маргарет.
— Завидую, — легко согласился Стефан. — Роскошная идея, между прочим.
— Видимая цель, — поддакнула Маргарет. — Год энтузиазма. Или больше? Ты с такой идеей сколько времени смог бы поддерж