И уже кто-то, спеша, поднимался по лестнице — не один, несколько. Спешащие шаги были человеческими; кто-то, споткнувшись на ступеньках, загремел оружием и на весь подъезд матерно покрыл идиота, швыряющего себе подобных из окна на крышу казенной машины. Кто-то поддержал в том же духе. Это были люди. И что бы они ни говорили, что бы они ни делали — они были люди, и теперь для меня этим все было сказано.
III. Февраль
Банки с говядиной были большие, одна на двоих, судя по всему, родом с какого-нибудь стратегического склада, сытные внутри и солнечно-золотистые снаружи, самодовольно блестящие и смазанные тавотом лучше, чем боевые торпеды. Отстояв очередь, я кое-как обтер тавот, заново раскурил потухшую сигарету, отыскал глазами своих и кивнул Вацеку. Тот уже получил и теперь прижимал к груди три полкирпича хлеба, тоже один на двоих. Кофе пока не подвезли, но говорили, что будет. На всякий случай дядя Коля разломал на дрова первый попавшийся на глаза ящик и теперь уминал в котелке снег.
В подвале стрельба слышалась глуше, зато труднее определялось, куда перемещается эпицентр перестрелки, и это нервировало: стаю, взятую вчера в кольцо на участке девятого отряда, не сумев добить сразу, теснили к нам. Говорили о каких-то новых снайперах, то ли наших, то ли совсем наоборот. Скорее, наоборот. Курили, сплевывали, кашляли, отходили после ночного боя, и каждому было понятно, что поспать сегодня опять не удастся. Кто-то из дубоцефалов влез на протянутую вдоль стены мерзлую трубу дерьмопровода и, соря инеем, тянулся к забитой снегом отдушине, пытался проковырять смотровую щель. Заметнее других дергался длинный, унылый и гнутый, как отмычка, студент — малый, по общему мнению, безнадежно заторможенный и то ли за свой чудовищный гранатомет, то ли за особую бестолковость получивший в отряде прозвище Дубина Народной Войны. Даже в подвале он мерз и ежился — не иначе, в его комбинезоне шалил термостат. Кроме студента, гранатомет здесь был только у меня, и то жалкий подствольник, зато шею каждого оттягивал автомат десантного образца с подогревом ложа и ночным прицелом в придачу. Ручные гранаты были без подогрева — вчера ночью один мобилизованный из молодых и краснощеких в самый разгар драки, когда часть дубоцефалов, ошалев от страха, с животным ревом дала деру под свой же пулемет, а потерявшие голову новички, не слушая команд, орали и палили в темноту кто во что горазд, схватил гранату голой рукой и, швырнув изо всех могучих сил, потерял по лоскуту кожи с каждого пальца. Гранат побаивались.
Я как раз пронес банки мимо Дубины Народной Войны — он вскинул на меня воспаленные глаза в контактных линзах, споткнулся о гранатомет и засуетился, выражая немедленную готовность как можно точнее выполнить повеление начальства. Хрена ему сейчас, а не повеления. Обойдется. Дубина — он дерево и есть, ему бы кого-нибудь по маковке с богатырского размаху… Так он себе войну представляет, а городскую почему-то в особенности, и вот что обидно: не дурак парень. И думать умеет, и излагать, поспорить об отвлеченном тоже горазд, зато намертво убежден в том, что на войне нужны рефлексы, а не мозги, — и комплексует, потому как с рефлексами у него от природы негусто. С навыками тоже. По ночам свои линзы он вымачивает в пластиковой кружке с водой, а чтобы никто не выплеснул, привязывает кружку к ноге специальной веревочкой. Если ночь прошла тихо, что иногда все-таки случается, студент еще проснуться не успеет, как к нему так и бегут отовсюду, так и шустрят на утреннее развлечение — давать советы насчет научного поиска этих самых линз в этой самой воде и научной их поимки. Один раз надорвали животики, когда поутру обнаружилось, что за ночь вода в кружке замерзла по самое дно. Потом-то стало не до смеха: в тот день из одной только нашей группы накрылись сразу шестеро. Самое поразительное, что в бою Дубине Народной Войны везет, а за компанию и тем, кто возле Дубины находится, надо только знать специфику и пореже торчать у него за спиной — он ведь сначала выпалит из своего гранатомета, потом с интонациями ослика На прокомментирует результат, а потом уже обернется посмотреть, кого там позади ветром сдуло…
Для роты отряд был велик, для батальона мал и слаб. В обширном подвале люди жались кучками вокруг еды, сидели прямо на полу и на корточках, подпирали спинами промерзшие стены. Жевали. Просто удивительно, насколько велики подвалы под гаражами в современных домах, непонятно, зачем они такие и кому нужны, но сейчас это было хорошо: отряд, кроме боевого охранения, разместился в подвале весь.
В дальнем углу царило оживление: наверное, убивали крысу. Крысы теперь интересные: крупные, с кота, агрессивные и все в густейшей шерсти, включая хвост. Два пожилых дубоце-фала из вчерашнего пополнения молча дрались, не поделив термокостюм. Третий претендент, выбывший из борьбы в полуфинале, с хныканьем размазывал по лицу розовые слюни. К дерущимся придвигались болельщики.
Кто-то давал полезные советы. Кто-то, опустив в банку лицо, отчетливо чавкал.
Я пробрался к дяде Коле и с сомнением посмотрел на дрова:
— Прямо здесь разжигать и будешь?
Дядя Коля разогнулся, повернулся ко мне всей своей на-быченной громадой («Аки монстра, — пришло мне на ум. — Кого так обзывали? Ромодановского, кажется. Или нет? Шут с ним, с князь-кесарем, куда ему, те бояре дядю Колю не видели…») — и легко, как камышину, расщепил пальцами доску от ящика. Как всегда, это выглядело внушительно.
— Не задохнемся. — Он ткнул щепкой в потолок. — Тут вентиляция.
— А тяга есть?
— Если нет тяги, тогда это уже не вентиляция, — пробурчал дядя Коля.
— Резонно. А если кофе все-таки подвезут?
— А если не подвезут?
Что ж, могут и не подвезти. Честно говоря, горячая вода пригодится в любом случае, не на питье, так на бритье. Хорошо бы и то, и другое… хм, размечтался. Когда это мы брились в последний раз? Не без некоторой гадливости я провел ладонью по щеке и обнаружил то, что ожидал: превращение щетины в дикого вида бороду состоялось — пока еще низкорослую, колючую, но уже более чем грязную. Н-да… Все мы здесь аки монстры. Впрочем, вшивость в отряде, как ни странно, все еще нулевая.
— Ладно, — сказал я, — ты все-таки погоди пока нас травить, договорились?
Вацек сидел на корточках и следил за экраном. Одновременно он успевал строгать ножом хлеб и бережно складывал на сгиб локтя хлипкие ресторанные ломтики. Аккуратист. Ди орднунг юбер аллее… Интересно, на какой я сейчас позиции в его табели о рангах? Не на первой, это точно. Должно быть, опять на второй, только уже не после Сельсина, а после Сашки.
Черт бы его побрал: этот цивилизатор был даже брит!
Если человек, имеющий право питаться лучше других и не пачкать руки тавотом, тем не менее их пачкает да еще стоит за едой в общей очереди, уважения к нему это, разумеется, не прибавит. Зато не вызовет и ненависти, а о том, что важнее, говорить не приходится. Я присел рядом, взял сразу два ломтика, запихнул в рот и учинил первой банке харакири. На вид говядина была вроде ничего, обыкновенная. Съедобная. Пряная. Обрыдлая давно и всем. Некоторое разнообразие меню случалось иногда устроить, разжившись в покинутых квартирах, — но банки стратегической говядины доставлялись регулярно, дважды в сутки. Дата выработки консервов скрывалась в неизвестности, пока на прошлой неделе дотошный Гарька Айвакян, вообще привычный к хорошей пище, не обнаружил на своей банке исключение: 05.98, после чего ходил голодный и злой до визга, отказавшись «в пользу самоубийц» от своей доли. Если он наивно полагал, что забитые в прошлом столетии крупнорогатые стратегические скоты не вызовут в массах энтузиазма, то здорово ошибся: «самоубийц» нашлось более чем достаточно. Теперь-то Гарька все жрет, только подноси, зато нудно бубнит, что уничтожать исторические реликвии — вандализм, и не устает вдохновенно описывать бесценные сокровища национальных кухонь, намекая, какую правильную еду имел бы отряд, если бы он, Гарька, а не кто-то другой занимался снабжением… «Плох тот солдат, который не хочет стать интендантом», — бессердечно комментирует Наташа. «Молчи, гад, убью!» — в гневе ревет дядя Коля, глотая пустую слюну, и Гарька снова срывается на визг…
Я наложил волокнистого мяса на ресторанный ломтик и ткнул им в Гарьку:
— Куси, интендант…
Бутерброд Гарька взял, но и только. Он был занят, а когда он занят делом, с ним вполне можно общаться, есть у него такое ценное свойство. Сейчас он даже вспотел. На грубом экране армейского монитора картинка записи трехдневной давности по-прежнему стояла неподвижно. Мертво. Ни души в ней не было, ни движения. Пустота. Мощный бетонный забор полузатонул в сугробах. Проволочные ряды на заборе уныло провисли. И уже знакомая тонкая ровная строчка извещала: «Анализирую обстановку. Решение о дальнейших действиях не принято». За то время, пока я ходил за говядиной, надпись не изменилась ни в одной букве.
— Не пойму, — сказал Гарька, с отвращением поднося ко рту бутерброд. — И тогда не понимал, и теперь не понимаю: почему он, собственно говоря, остановился?
Я пожал плечами. Мне это тоже казалось странным. Более чем.
— Забор… — высказал банальное предположение Вацек.
— Дурак. — Гарька даже не счел нужным повернуть голову и обращался к экрану. — Что ему этот забор? — забормотал он, жуя. — Стенка как стенка, прошел бы и не заметил… Может, за забором что-то было, он ведь чувствует… он ведь не мы, он был умный… Или токовая защита… проволоку видишь?
— Обыкновенная сигнализация, — возразил я, раскуривая от бычка новую сигарету. — Мухи не убьет. Кстати, тот район неделю как обесточен.
— Ха! — встрепенулся Гарька. — А ты уверен? Сам обесточивал?
— Присутствовал. Разве что автономный источник…
— Автономный бред, — кусая губы, сказал Гарька. — Откуда там автономный источник? Не нравится мне все это, тишина эта скотская… Заметь, уже второй случай: как гоняли его по нашей территории, так ничего, а как полезли на чужую, так сразу с ним какая-нибудь лажа, а адаптантов и не видно. Анализирует он, видите ли… что тут анализировать? Анализатор какой… Стейниц! Вот тут-то я и перешел на ручное: чего, думаю, он стоит… Стоп! Ага, пошел! Глянь: пошел, зар-раза!..