отмеченный.
Сомнений быть не могло. Третья стадия. Последняя.
К такому повороту я не был готов.
— Вы не удивлены, что к вам пришел функционер? — спросил я, чтобы как-то начать.
— Не удивлен. О чем вы хотите со мной говорить?
— О Филине. Матвее Вениаминовиче.
— Ах о Моте? В первый раз слышу.
— Простите?
— Не знаю никакого Матвея, говорю вам.
Я вздохнул.
— Во-первых, можно сесть? Спасибо. — Я сел, не дожидаясь приглашения. — А во-вторых, зачем вы пытаетесь упорствовать? Установлено, что вы имели с Филиным регулярные контакты в течение длительного времени. Может быть, вам это безразлично, Эраст Христофорович, зато далеко не безразлично мне.
Он молчал. Стоял, ссутулившись, и смотрел в никуда. Отсвечивала белая склера над радужкой глаз.
— Да вы присядьте, в ногах правды нет. Если у вас какие-то проблемы, я помогу вам, обещаю. Само собой, при условии, что вы поможете мне.
Правую руку он держал в кармане, и чувствовалось, что там не просто кукиш. Не нравилось мне это.
— Выпить хотите? — спросил он.
Бутылка водки была весьма початая. И никаких признаков закуски, вообще ничего постороннего не было на этом столе по правую руку от меня, кроме глубоко въевшихся в полировку следов от стакана.
— Нет, не хочу.
— Я уже тоже. — Он все-таки сел. — Что ж, рано или поздно… А лучше бы никогда. Право слово, лучше. Вы откуда — из Духовного здоровья?
— Из Санитарной службы.
— Один черт. — Но тон его несколько изменился. Как видно, сильно его допекла СДЗН. — Все вы из одного инкубатора. Дети малые в «живом уголке», один ежика принесет, другой птенчика — живите, мол, зверюшки… А если зверюшки не хотят? Птенчик подбитый, чахленький, из естественного отхода, а ему червяка силой в клюв пихают — кушай, пушистик, не огорчай деточек…
Кручкович помотал головой и опять надолго замолчал. Мои надежды на то, что мне удастся разговорить его, таяли.
— Когда вы в последний раз видели Филина?
— Вчера.
— Не мелите чепухи.
— Каков вопрос, таков ответ.
Я сосчитал про себя до десяти.
— Напрасно вы не желаете сотрудничать, Эраст Христофорович. Только зря теряем время, а времени у меня мало. Если вы думаете, что вас оставят в покое, то очень сильно заблуждаетесь. Я хочу вам помочь. Никто, кроме вас, не будет виноват, если мне придется сейчас уйти.
— Что ж, уходите. Вы хотите мне помочь?! Вы?!! — Он снова заухал. — Глупо. Мне ничто не поможет.
— Почему?
— Поздно. И не хочу.
Можно было не сомневаться, что он вполне адекватно оценивает свое состояние. Одной ногой он был уже там. По ту сторону.
— Пить точно не будете? — спросил он. — Тогда я вылью.
Вместо ответа я налил себе полный стакан с мениском и ухитрился донести его до рта не расплескав. Водка была плебейская, с резким вкусом — как раз то, что мне сейчас было нужно. Можно и без закуски, с одного стакана не развезет.
— А вы храбрый, — заметил он. — Нервы в порядке, как будто и не функционер. Странно, что о совести еще не заговорили, проникновенным таким голосом, из чрева… Только зря вы старались, никакого разговора у нас с вами не будет.
— Какие дела у вас были с Филиным? — спросил я.
— Не знаю ни филина, ни сыча. Уходите.
Уйти действительно хотелось страшно — пусть сюда придут люди Штейна и займутся тем, что они лучше всего умеют. Команда взломщиков человеческих душ. А я рвану в Коломну. Никто не обещал, что сын придет в сознание раньше чем через несколько дней, но я хоть посмотрю на него, постою на пороге палаты…
Затылок кольнуло: сиди, не рыпайся.
А кроме того, Кручкович мог покончить с собой до появления опергруппы.
— Постарайтесь меня понять, прошу вас. Кстати, меня интересуют не столько ваши воспоминания о работе с Филиным, сколько задокументированные материалы. Может быть, у вас что-то отыщется, Эраст Христофорович? Если поискать?
Внезапный рев показал, что я попал в точку. Такая удача мне даже не снилась.
— Убирайся вон, подонок! Застрелю.
Пистолет оказался неуклюжим «ТТ» — излюбленное оружие комсостава в середине прошлого века и бандитов — в конце его. Я такие штуки только в музее видел, в одном зале с седельными пистолетами. Теперешние мокрушники предпочитают бронебойную «гюрзу» или новомодный «тарантул».
— У вас и патроны к нему имеются? — спросил я.
— Не беспокойся. Вынь руки из карманов. Медленно.
Пришлось чуть помешкать, изобразив, будто рука зацепилась за подкладку, — поисковая головка мозгокрута не сразу взяла моего собеседника. Режим воздействия я настроил заранее.
— Положите пистолет на пол, — сказал я.
Он положил.
— Подтолкните его ногой ко мне.
Он повиновался, словно заводной болванчик. Оружие оказалось в приличном состоянии. Тусклая табличка на рукоятке гласила: «Батальонному комиссару В.В. Кручковичу от командования. 1941 г.». Я трижды передернул затвор — два желтых бочоночка покатились по давно не чищенному ковру. В третий раз затвор щелкнул вхолостую.
Не пугал, отметил я с мрачным удовлетворением. Будь патрон последним — другое дело. Последний он хотел оставить для себя, или я уже совсем ничего не понимаю, зато предпоследним запросто — нечего терять! — мог уложить любителя соваться в чужие дела.
В чужие?.. Ну-ну.
— Где комп?
Он молчал, как «болван» для битья в камере психоразгрузки. Хорошо еще, что дышал. Неслышно обругав себя кретином, я изменил режим с полного подавления на частичное.
— Где комп?
Говорить он все еще не мог — после шоковой дозы редко кому удается это сразу. Показал глазами. Дрожали бескровные губы. Комп карманного формата отыскался в шкафу между книгами. Самый обыкновенный ширпотребовский комп для невзыскательных пользователей. Наверное, у меня здорово горели глаза, когда я раскрыл его и включил. Мозгокрут аккуратненько лежал на стуле, где я только что сидел, и я старался держаться подальше от прямой линии между ним и Кручковичем, чтобы не произошло перехвата объекта. Такие казусы иногда случаются.
Пусто. Ничего, кроме операционной системы и довольно убогого набора оболочек.
Не страшно. Нашелся подсолнух — найдутся и семечки.
— Где остальное?
Он по-прежнему молчал. Я осторожно уменьшил интенсивность до минимальной.
— Теперь вы можете говорить?
— Могу, — сказал он деревянно. — Да. Говорить.
— Где то, что вы от меня прячете?
Он молчал. Я знал, что с ним происходит: мучительная, отчаянно безнадежная борьба человека, неумолимо затягиваемого в зыбучий песок. Отменно ясное сознание и понимание невозможности изменить хоть что-то. Наверное, нечто похожее должны чувствовать летаргически спящие, слыша, как безутешные родственники заказывают похоронной конторе кремацию мертвого, по их мнению, тела… Под мозгокрутом некоторые седеют в пять минут. Но он виноват сам, подумал я с ожесточением. Он, а не я. Это я выполняю свой долг, а он просто трус. Подонок. Дерьмо. Отрыжка человечества. И подумать только, я, именно я, лично, занимаюсь разговорами с этой подлой, выжившей из ума мокрицей, вместо того чтобы быть сейчас с моим сыном!..
Не сдержи я себя — и его зубы врачам пришлось бы выковыривать из гланд.
Все-таки было немного не по себе.
— Зря вы не согласились помочь мне добровольно, а ведь я вас предупреждал… Простите, мне некогда делать у вас обыск. — Я выразительно указал на мозгокрут. — Это мультирежимный прибор, видели такие? Ну не видели, так слышали. Если я снова включу полное подаачение, минуты через полторы вы умрете от спонтанной остановки сердца. Не страшно вам умирать по чужой воле, не по своей?
Он молчал. Я и не собирался выполнять свою угрозу — просто увеличил интенсивность воздействия на одно деление.
Теперь он был готов отвечать, но опять утратил дар речи.
— Вон там?
Оторвать плинтус руками мне не удалось, пришлось поискать инструмент. Гвоздодер сделал дело в минуту.
Разгибаясь и сдувая с находки пыль, я подумал, что Круч-кович не был так уж неосторожен, храня дискетку дома. Понимал, сколь малы шансы попасть под качественное следствие после самоубийства. На общем фоне. А может быть, рассчитывал уничтожить запись позднее.
Не успел… А возможно — не захотел. Хорошо, что психика самоубийц устроена иррационально!
Дискеточка-монегка при ближайшем рассмотрении оказалась занятная — с явно и грубо сцарапанным «ахтунгом». Разрушающаяся при попытке копирования спецдискета!
Наверняка из хозяйства Филина, больше неоткуда… Я жадно затолкнул ее в дисковод.
В затылке внятно укололо.
— Ах ты!..
Кручкович полз. Черт знает, как это ему удавалось, но он полз к мозгокруту — медленнее, чем ленивец, мучительно оскалившись — десны на виду, — со страшным трудом отвоевывая каждый сантиметр. Он был похож на погибающего в пустыне, стремящегося на грани потери разума во что бы то ни стало выбраться к людям, забывшего все, кроме одного-единственного: ползти, ползти, ползти…
Я даже не ударил его — настолько был поражен. Сильный враг. Обыкновенно даже минимального воздействия мозгокрута в режиме подавления воли хватает, чтобы объект не посмел и моргнуть без приказа. Все-таки люди очень различны. Как любил говорить один мой знакомый патологоанатом с призванием инженера, человеческий организм являет собой классический пример не доведенной до ума конструкции, впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере. Разброс по параметрам прочности колоссальный. Одному для остановки сердца достаточно резкого чиха над ухом — другого пуля в висок всего лишь укладывает на больничную койку сроком месяца на два. Но никогда еще я не видел человека, пытающегося по собственной воле ползти даже при минимальной интенсивности подавления.
Этот — полз…
Пришлось слегка форсировать режим.
— Встать. Кругом. Шагом — арш! Стоп. Сесть.
Он выполнил требуемое. Я выждал секунд двадцать и вновь перевел прибор на минимум. Второй попытки неповиновения можно было не опасаться, ни у какого супермена на такое пороху не хватит.