— Вилецкий, ты не то, — перебил его Фоменко, — тут не насчет киргиз, тут, чтобы всех, значит, разоружать…
Невротов злобно глазами сверкнул на Фоменко, перебил торопясь:
— То ли, не то ли, об этом никто не спрашивает. А крепость требует потому, что в штабе, в дивизии много оружия, крепость требует отдать его все населенью… Мы его отвоевали — нам и должно быть передано…
— А не киргизу, — ввернул ехидно Вилецкий.
— У меня никакого оружия нет, — четко выговорил Иван Панфилович (Белов). — Никаких огромных запасов не имеется. Это вранье. А то оружие, что есть, необходимо для дела, и пока я начальник дивизии — я взять его не позволю…
Откровенная, но резкая речь его могла иметь двоякое влияние: разжечь страсти, поднять мятежников на дыбы или же, наоборот, урезонить, оборвать возможность дальнейших пререканий. Она подействовала благотворно.
— Оружья нет? А если мы проверим? А если мы сами найдем? — хихикнул Невротов.
— Найдете, — значит, ваша взяла, — добродушно, без улыбки, скрепил Панфилов. — Только вот что надо помнить: я за это время части перевооружал, — что было, туда все ушло… А проверить можно, что не проверить, — добавил он после короткого молчания.
Зная, что все равно ничего нигде они не найдут, а в то же время будут заняты и отвлечены, мы предложили избрать комиссию. Они вынуждены были согласиться. Постановили:
Ввиду того что оружия незначительное количество и начдивом принимались меры к использованию этого оружия для перевооружения частей, решили избрать комиссию из товарищей Невротова, Халитова и Проценко, которой и поручается выяснить этот вопрос с начдивом 3-й Туркдивизии.
Постановления мы принимали с теми подчас неуклюжими поправками и формулировками, которые настойчиво предлагали они; но это их успокаивало, получалось даже впечатление, как будто это сами они свое же предложение и подтверждают.
Пусть, что мы теряли от этого?
Третий вопрос:
Об удовлетворении красноармейцев обмундированием.
Вопрос как будто вовсе деловой и безобидный. А на самом деле крыли они в этом пункте нас за то, что все мы тут одни только воры и собрались, обмундирование растащили себе, а красноармейцу нет ничего, что за счет красноармейца мы пузо себе растим, а он вот разут и раздет, — значит, за дело, дескать, и самое восстание произошло.
Вот мы еще вам покажем, как обращаться с нами надо!
Мы отбивались от упреков и обвинений, мы утверждали, что воровства не было, а где и было — мы же сами крепко за это карали виновных. Напирали мы на приказы центра и вынудили крепостников признаться, что «приказы центра надо исполнять…», а то, дескать, какие же вы и защитники Советской власти, раз центр не признаете?
По третьему постановили:
Поручить Военному совету принять самые решительные меры к скорейшему снабжению красноармейцев, наблюдая за снабженческими органами, чтобы они распределяли это равномерно, а в смысле удовлетворения командного состава и сотрудников — строго придерживаться существующих приказов центра, а виновных в нарушении — отдавать под суд…
Близкий к этому вопросу был и следующий, четвертый:
Об улучшении питания красноармейцев.
Тут, конечно, опять о воровстве, о том, что «вы там жрете, наверно, колбасу, а нам и хлеба нет… Известно, тут один другого моет, все вместе воруют красноармейское наше добро…»
И тут побранились немало. Постановили неплохо.
Существующим снабженческим органам, а также и продовольственным организациям принять все меры в самый наикратчайший срок, принять самые решительные (?) революционные шаги к улучшению питания красноармейцев, а в частности госпиталей, а Военному совету 3-й дивизии наблюдать за проведением в жизнь. Комиссарам же и Политоду всячески прийти на помощь контрольно-хозяйственным советам частей в их работе, а где таковых нет, то организовать.
В повестке дня всего двенадцать пунктов. Они их так расположили, что среди невинных и «законных» вопросов втыкали как бы вовсе незаметно какой-нибудь особо злободневный, основной, — из тех, которые и подняли восстание. А остальные тут вопросы, вроде вот двух предыдущих, декорация, одна попытка глаза отвести.
Пятый вопрос уже соленый.
Разобрать все дела красноармейцев, находящихся под следствием и судом, а также и в заключении, согласно представляемого списка.
Этот вопрос, как видите, совсем иного порядка. Кто у них в списке? А все сами же главари на первом плане и есть. За трибуналом и особотделом кто ж тут не числится или уже не пострадал? Петров, Караваев, Вуйчич, Букин, Вилецкий… Все они — кто за что: за бандитизм, за зверство, за хулиганство…
Так что вопрос этот в известном смысле был и «личным», — разбирать его надо было с особой деликатностью.
— Нам, — заявил Вилецкий, — никаких ваших делов и разбиранья не надо, мы всех арестованных заведем на собранье в крепость, и пусть сами красноармейцы разберут, виноват он али нет… А потом сейчас же всех выпустить… И сейчас же в крепость всех…
— Товарищи, так нельзя, — вступились мы, — так нельзя, это же не суд получается, а черт-те что. Ну, где это видано, чтобы пятитысячная толпа разбирала вся сразу какое-нибудь дело? Это же гвалт сплошной — и больше ничего…
— Не ваше дело, — перебивает кто-то из крепостников, — мы сами знаем, как надо судить, учиться не будем…
— Но это же немыслимо: гарнизон будет судить преступников… А кто его уполномочил, кто ему право дал на это? Разве сами вы не понимаете, товарищи, что судебный орган непременно должен быть где-то и кем-то назначен, выбран. Сегодня судит гарнизон, завтра случайное собрание горожан, потом наедут, может быть, из деревень — и они судить захотят… Да разве это суд? Курам на смех. И кто из вас хотел бы очутиться перед таким случайным судом?
— Не случайный, а свой… народный будет, — ворвался настойчивый протест. — Это свой, а ваш трибунал, — что он нам дал? Расстрел, один только расстрел наших братьев…
— Да, расстрел, непременно расстрел, — покрывали мы протестующих, но этот расстрел был не «братьям», как вы говорите, а врагам нашим буржуям, белогвардейцам, бандитам… Для них эти трибуналы… Только для них… А вы о «братьях» — стыдитесь говорить! Какие они вам братья?! Ну да, не отрицаем — предатель или бандит может случиться и из нашего брата, трудящийся, пусть из рабочих, крестьян, киргизов, казаков — не все ли равно? Да разве такого вы сами-то помилуете, разве не кончите его?
Крепостники сидели смущенные. Притихли.
Мы продолжаем:
— И среди арестованных, товарищи, всякие есть. Очень может быть, ни на минуту и мы не сомневаемся, что есть там ребята, которые попали вовсе случайно.
— И невинные…
— Да, и невинные, — соглашаемся мы. — Но остальные — виновны. И вот, кому-то надо отсеять одних от других: виновных от невиновных, — крепость всем скопом этого не сделает. Надо выбирать какие-то органы, но зачем выбирать, когда уже есть: особый и трибунал…
— Долой, к черту ваши трибуналы… — взорвался снова протест. Перевешать там всю сволочь, только, и знают что расстрел…
— Товарищи, товарищи, о чем мы спорим? Эти органы остаются… Не можете же вы их уничтожить, раз они утверждены центром, а мы ведь только недавно постановили с вами, что решеньям центра будем подчиняться… Их не уничтожить, а только освежить… людей туда, может быть, прибавить новых… И пусть они вместе…
— Своих, одним словом — свой и трибунал в крепости выберем…
— Нет, нет, — поправляем мы ретивых строителей, — не свой трибунал, а освежить надо тот, что есть…
— Держут по году, с…с…вол…л…чь…
— Ну, не по году, это уж лишку… А вот что не успевают быстро, — это может быть… Но мы поторопим, мы им накажем, чтоб быстрей…
Наконец постановили:
Особый отдел и Ревтрибунал обязуются в самом срочном порядке пересмотреть все дела красноармейцев и разобрать, а впредь стараться при разборе дел придерживаться установленных законами сроков.
Вопрос шестой:
Об уничтожении волокиты и формалистики.
Ну, что за серьезный, подлинно советский вопрос? Да разве большевики не против «волокиты и формалистики»? Словом, сказано приятно.
А начали обсуждать, — эге, куда саданули:
— В учрежденье не приди… Слова не скажи… Одна формалистика кругом. А ты пришел по своему делу. Весна. Тебе пахать надо идти, а из армии держут — не пущают… Что это — порядок? А земля — непаханая… Какой ты черт меня держишь, когда побил я казака?
И вся «формалистика» сводилась к одному:
— Распускай армию по домам!
Постановили «вообще»:
Как та, так и другая сторона признает волокиту и ненужную формалистику злом Республики. Предлагается компартии, профсоюзам и всем ответственным работникам бороться с этим злом, отдавая виновных под суд.
Седьмой:
О пропусках, существующих для входа в некоторые отделы.
Тут на первый взгляд как будто и вопроса-то скандального вовсе нет никакого. Да и вопрос сам по себе второстепенный. Но его подняли с нескрываемой охотой, вгрызлись в него оживленно, потому что тут, в суматохе спора, уж очень было легко перескочить в перебранку, поднять демагогический вой:
— Никуда тебе пройти нельзя, красноармейцу: в штаб идешь — пропуск давай, в трибунал — пропуск. На кой они черт надобны, и кто же вас тронет тут в тылу… Нам чтобы везде ходить…
— Нельзя везде ходить без пропуска, товарищи… Это чистые пустяки… Да у себя на фронте — разве вы позволите каждому входить, например, в штаб, где начальник готовит боевой приказ?.. От этого приказа и жизнь ваша зависит… все тут… и раз без пропуска — входи, значит, кто хочет. А почему же тогда и белогвардейцу не войти какому? Почему не смыть вовремя этот приказ, а? Ну, как, по-вашему, возмо