— Стой, стой, Караваев, — остановил его Чеусов, — стой, не горячись.
На Караваева действовал окрик, он примолкал.
— Караваев, погоди, а вы, — обратился он к Белову, — вы мне еще на один вопросик ответьте: сколько же это у вас пулеметов в особом и в трибунале?
— Да я-то откуда знаю, они мне не подчинены. У них спрашивайте, при чем тут штаб…
— Да что их слушать, — снова кто-то выкрикнул из толпы, — одно все вранье. В работу их взять…
— Я предлагаю, — рявкнул октавой Букин, — предлагаю все разговоры кончить, а Белова и пришедших с ним посадить в отдельную камеру…
Он грузно поднялся из-за стола, подошел к Панфилычу, взял его за плечо и сказал:
— Ну-ка, идем в кабинет, посидишь, а мы тут сами доделаем.
Белов резко отдернул руку Букина, запальчиво крикнул:
— Это что такое? Не сметь трогать! Знаете, что если вы нас и арестуете, если расстреляете даже — революция от этого не пропадет, не погибнет… Но вам тогда несдобровать… И дело без крови не обойдется: команды особотдела, трибунала и штадива — они даром вам в руки не дадутся… Так и знайте: будет бой, будет кровь! А вы сами присылали делегацию, заявляли, что против кровопролитья.
Все притихли и слушали со вниманием его страстную, обозленную речь.
— Я другое предлагаю, — продолжал Белов, — я предлагаю идти нам вместе к проводу и поговорить с Ташкентом, вызвать командующего; и если он разрешит обезоружить команды — так тому и быть… Тогда без крови. А так идите, попробуйте… Как «они» цукнут!
Речь произвела впечатление. За Беловым тотчас Береснев:
— Ребята, говорю это я — Павел Береснев. Я Белова знаю давно. Это человек хороший. Он не врет. И что он говорит, то дело. Его надо слушать… д…да…
Встал, выпалил, примолк, сел, голову положил на широкие ладонищи.
Тут же случился Мерлин, председатель уревкома.
— Товарищи, вот видите мои худые сапоги? — и он приподнял сапог с отвалившейся подошвой. — Клянусь вам, что не надо никаких насилий. Прошу верить мне, как давно работающему в Семиречье… Миром, миром, товарищи…
Мерлин лопотал что-то ненужное, бессвязное, но уже настроение общее давно переменилось, — от прежнего задора не было следа. Сошлись на том, что вместе с Беловым поедут в штадив представители боесовета и лично будут участвовать в разговорах военсовета с центром.
Выбрали Чеусова, Караваева.
А чтобы с ними ничего не случилось, в крепости оставили заложниками Бочарова и Кравчука. Пацынко уехал с Беловым, с ними Чеусов, а Караваев, взяв человек тридцать конных, догнал их в пути.
И когда подъезжали к штадиву, Караваев и Чеусов, — боясь, что откроют огонь, Белова направили вперед, а сами за ним, зорко озираясь, робко пробрались во двор.
Подступили к проводу. Подошли к ним и мы, остававшиеся в штадиве.
Вызвали ревсовет фронта.
Рано утром этого же дня, то есть 13-го, городская партийная организация собралась около комитета. На руках у комитетчиков было распоряжение обкома явиться к военному совету. Но они и думать про то не думали — развернули знамена и прямым сообщением наладили в крепость. Там их встретили как желанных друзей, торжественно, с музыкой. Партийные представители, по приглашению боесовета, уже работали в нем заодно с мятежниками. Крепость чувствовала себя в некотором смысле «революционной». И в самом деле как это выходило революционно!
Тут тебе и коммунисты как будто заодно, тут тебе можно и «долой коммунистов» кричать, и уничтожать агентов по продразверстке, и требовать разоруженья особотдела и трибунала, свергать все власти военные и гражданские, провозглашать свою мятежную, крепостную власть, — это вот так коммунисты, с такими и дело любо вести!
Потому так торжественно крепость и встретила городскую организацию.
— Свои, — решили там безошибочно.
Были даже при встрече торжественные речи, — обменивались взаимно любезностями. С приветствием от партии досталась «великая честь» выступать Кирпо.
Произошел даже вежливый обмен официальными документами. Крепость писала:
Временный Военно-революционный Совет предлагает партии влить в состав Врем. В.-Р. С. четырех членов партии.
За предс. Врем. В.-Р. С., член Ф. ШКУТИН.
Члены: Кризенко, Прасолов, Караваев.
Последовал ответ:
Городской комитет партии выдвигает во Временный Военно-революционный Совет товарищей: Меньшова, Демченко, Кирпо, Дублицкого.
(Следует девять подписей.)
Словом, соблюли все необходимые «формальности». Один из командированных партией, Дублицкий, настолько усердно, рьяно взялся за работу, что уже вскоре сидел в боесовете над столом, за картой, вместе с мятежниками и разрабатывал план налета на особотдел. Правда, это был всего-навсего юноша лет девятнадцати. Потом, на суде, он сознался в ошибках своих и прегрешениях, но все же вреда натворил немало, — и не только в этом деле, он участвовал и в других, столь же зазорных и пакостных. Одним словом, крепость чувствовала себя в «контакте» с городскими «коммунистами» и начинала даже на них покрикивать. Так, например, тому самому почтенному собранию, что заседало в Доме свободы, крепость послала довольно отчетливое… извещение.
Вр. Военно-революционный Совет Семиреченской области считает долгом оповестить объединенное заседание всех организаций, состоявшееся в Доме свободы, что ему в полном составе предлагается явиться в крепость не позже восьми часов утра для разрешения наболевших вопросов среди тт. красноармейцев. В случае неявки Советом будут приниматься меры, как к неподчиняющимся Советской власти, во главе которой стоит Вр. Революционный боевой Совет Семиреченской области.
6 часов утра 13 июня 1920 г., крепость.
Председатель Вр. Военно-революционного боевого
Совета Семиреченской области (подпись).
Тов. председателя (подпись).
Секретарь (подпись).
«Партийцы» верненские все переносили молча, крепостная узда им приходилась в самый раз. Недаром председатель угоркома телеграфировал в Ташкент краевому комитету партии, что все спокойно, помощь не нужна.
В самом деле, какая и зачем им требовалась бы помощь? Они во всей этой суматохе чувствовали себя как рыба в воде.
Теперь в крепости во время поскудного допроса Белова Чеусовым — они, представители партии, и не подумали возвысить свой голос против самой недопустимости подобного допроса, они сидели и сочувственно ухмылялись вместе с мятежниками над каждым ответом нашим.
Только Мерлин неловко вмешался со своими «дырявыми сапогами», да и то как-то слезно, просительно, по-христиански.
Заложников — Кравчука и Бочарова — скоро посадили в тюрьму. Разнузданная шпана вела в заключенье партийных товарищей, а «представители партии» стояли в сторонке и ухмылялись, единого слова не вымолвили в пользу заключенных. Ничего себе, — недурны «партийцы»!
На прямой провод вместе с Чеусовым и Караваевым их пожаловало трое: Демченко, Меньков, Дублицкий. Ташкент отвечал.
Еще значительно раньше, тотчас после вчерашнего совещания в штабе Киргизской бригады, мы сообщили центру все наши решения по двенадцати пунктам. И предупредили: решить-то решили, но сами этим решеньям не верим ни на грош, так как делегация крепостная и сама крепость в целом мыслят вовсе не одинаково и плюнуть на любую свою делегацию для крепости — пара пустяков.
Теперь, явившись в штадив, прежде чем говорить по проводу, мы устроили с мятежниками заседанье и на нем предполагали выработать «общее мнение», которое уж и сообщим центру. В ряду множества других подобных заседаний оно ничем не выделялось, и молотили мятежники на нем все ту же и такую же околесицу, как на всех прочих. Кой до чего «договорились». Подошли к проводу. Не все разговоры по проводу сохранились полностью. Иные — только в обрывках[22]. И, видимо, перед тем как всем нам подойти для переговоров, кто-то из наших товарищей имел с Ташкентом следующий разговор:
— Подзовите к аппарату Новицкого, немедленно нужен!
— Здесь у аппарата Новицкий, член Турцика — Ибрагимов и председатель Турцика — Бисеров, остальных членов пока нет…
— У аппарата секретарь уполномоченного… Положение слишком критическое. Самозваным боесоветом выставляется ультимативное требование о сдаче военной власти командующему, выставленному ими… Собираются арестовать ответственных работников… Бунтарями выставлены посты по всем направлениям выезда из Верного… Положение очень тяжелое. Достали спирт в достаточном количестве, и можно ожидать печальных последствий… Скажите: ожидать ли нам здесь ареста или заранее выбраться в горы?
Мы никого не уполномачивали на такой разговор, тем более ставить этот нелепый вопрос: «ждать ареста или бежать в горы».
Откуда Ташкент мог это знать? Нам самим лучше было видно, до какого момента следует сидеть на месте и когда полезно бежать. Но такая была горячка, что к проводу тогда подходили почти все и завязывали самые невероятные, безответственные разговоры. Мы этого сначала вовсе не знали. Узнали только тогда, когда пожаловались телеграфисты:
— Заездили, товарищи: все говорят…
— Как все? — удивляемся мы.
— А так: идет, идет, повернется — и давай.
Впрочем, бывало и так, что какой-нибудь любопытствующий задавал разные вопросы из Ташкента!
— Что нового, как дела?
И тут ему отвечал тот, кто случится у аппарата. Всего разом не предусмотришь.
Разговор этот о «побеге в горы» на этом не закончился. Сохранились и еще обрывки:
— Здесь у аппарата член реввоенсовета — Куйбышев и Ибрагимов, председатель Турцика — Бисеров, председатель Совета комиссаров — Любимов, а товарищ Фрунзе сейчас подойдет…
— Настаивайте на кандидатуре Белова в командующие войсками, советовал Ташкенту некто из Верного, — отвечайте на последний вопрос (то есть о побеге в горы).