— Жги! — согласился машинально Панфилыч.
Через минуту на дворе заполыхали языки пламени, — Масарский запалил ящики и корзины, доверху набитые «секретами».
В ранних сумерках ненастного дня только искры заметались по двору, и над крышами домов только дым повалил густой и черный, а зарева не было. В отблесках жаркого костра шмыгали здесь и там человеческие фигуры, кто-то зарывал в землю лишний «кольт» — чтоб не достался врагу, кто-то под навесом надворного сарая прятал связки казенных денег. Мелькали хаковые гимнастерки, под гулкий шепот и треск бумажного костра в диком танце метались люди — мимо окон штадива, по двору, по крыше, с крыши долой и мимо изгороди — в штаб. Пугливо, недоуменно озираются кони, фыркают на костер, вертят нервно сытыми крупами, дергают уздечками шаткую изгородь. Бомбы наготове, револьвер за поясом, другой в кармане про запас, винтовка рядом в углу заряженная, а там высунулась гладкая, злая шейка пулемета: ждет…
Штаб переживал агонию…
Позднышев у провода. Он сообщает Ташкенту, что представители военсовета арестованы в крепости, что каждую минуту можно ожидать налета мятежников. Ташкент просит к проводу Белова. Подбежал Панфилыч; оттуда говорили:
— Я — Новицкий. Комфронта приказал спросить вас, как дела… У аппарата Куйбышев и товарищ Фрунзе (они, видимо, внезапно подошли. — Д. Ф.).
— Здравствуйте. Я — Белов. Положение таково: с вашим приказом в крепостной гарнизон пошел в полном составе военный совет дивизии. Сведений от них официально никаких не имели. Получили первое сведение, что конфликт улаживается, потом — что все наши делегаты арестованы, и третье — что крепость, то есть крепостной гарнизон, идет, — сейчас слышно по улицам пение воинских частей. Посланная разведка сейчас донесла, что происходит движение по городу. Со всеми мерами охранения стараемся выяснить: послан специальный человек. Но вообще все в панике и стараются не исполнять официальных указаний. Если через час мы не сумеем подойти к аппарату, то наверняка будем все в западне. Особым отделом сожжены все дела. На всякий случай принимайте меры, какие угодно. Если конфликт не уладится, то впредь… исполнения своего приказа… (тут что-то пропущено. — Д. Ф.). Пока больше сообщить не могу. Нам верными остались человек двадцать ответственных работников… Предатели рассыпались по городу. Город оцеплен, из него выбраться трудно. Я постараюсь пробраться навстречу к полку.
— Говорит Фрунзе. Как только выяснится положение в сторону окончательного неповиновения гарнизона, вы должны выбраться из города и направиться в сторону Джаркентско-Копальского тракта, с задачей удержать в наших руках все части, расположенные там. Туда же вы должны дать приказ направиться и вашим ответственным сотрудникам. Захватите с собой телеграфный аппарат и связывайтесь с Семипалатинском с первого возможного пункта. Северной дивизии мною отдан приказ спешно двигаться на Верный. Думаю, что выбраться из него вполне возможно и что это сделать необходимо. Помните, что если сумеете выбраться, то этим, может быть, удастся удержать от выступления остальные части. Пишпекский район беру на себя. Отдайте приказ по всем частям области о неподчинении их распоряжениям самозваного крепостного совета. Прикажите всем частям севера от Верного перейти в подчинение комгруппы семипалатинской, от коего и получать приказания. Частям Пржевальского и Пишпекского уездов перейти непосредственно в мое подчинение. Эти приказания, особенно на север, должны быть отданы во что бы то ни стало. Как только выяснится положение… (Видимо, пропуск. — Д. Ф.). Имейте в виду, что детальные директивы мы давать вам не можем. Обязательным остается приказание выбраться из Верного и создать военно-гражданский центр в другом пункте области, по вашему выбору. Фрунзе… Там ли Белов?
— Да, здесь. Сделаем все, что сумеем. Постараюсь во что бы то ни стало выбраться из Верного. С вашего разрешения, нельзя ли сделать следующее: пока выясняем — окружат, и выбраться будет безусловно нелегко. В данный момент больше имеется шансов на то, что я выйду из города. Не найдете ли возможным передать командование дивизией, например, облвоенкому Шегабутдинову, а самому выехать из Верного на Копальский тракт?
— Вообще ваш выезд непосредственно к частям дивизии я считаю очень желательным. Передачу командования Шегабутдинову теперь же, пока положение неясно, считаю недопустимой. Может, в крайнем случае командование передать наштадиву, а сами выезжайте, согласно моим прежним приказаниям. Наштадив должен выполнить все ваши распоряжения, вообще же решение вопроса предоставляю вам, сообразуясь с обстановкой. Кто у вас наштадив? Фрунзе.
— Наштадив у меня Янушев. Передавать командование ему нежелательно в том отношении, что — при каком угодно исходе — снова будут провоцировать, что командовать будет неизвестный для них человек, да (к тому же. — Д. Ф.) офицер. В крайнем случае полагаю сделать так: войска Джаркентского и Пишпекского районов передам вам, непосредственно в ваше распоряжение…
— Войска каких районов? Войска Джаркентского — не может быть?
— Извиняюсь, забита голова: Пржевальского и Пишпекского районов. Остальные части передам в подчинение комбригу девять. Это будет лучший выход.
— Хорошо, но комбриг должен быть подчинен Блажевичу. Кстати, как фамилия комбрига и где его штаб? Фрунзе.
— Фамилия комбрига девять — Скачков, штабриг находится в селении Гавриловке. Все же постараюсь как-нибудь уяснить положение, чтобы своим отъездом не испортить дело. Обо всех изменениях положения, если не будем захвачены, будем извещать регулярно и через короткий промежуток времени. Срок между донесениями полагаю установить час. Больше у меня ничего.
— Если даже положение улучшится, все равно выезжайте на север, сдав командование лицу по вашему выбору. Еще вопрос: какова роль Шегабутдинова? Фрунзе.
— Об этом донесем дополнительно; думаю, что он попал туда по несчастью, и он, по нашему мнению, оказал там большое влияние, сдерживая красноармейцев, как надо, от пьянства и тому подобное. Больше у меня ничего нет, разрешите уйти от аппарата и приступить к выяснению положения. Белов.
— Хорошо, секретное слово вставляйте незаметно, в первых двух фразах один раз, мы будем делать то же самое…
Затем, по-видимому, был обмен примерными секретными фразами. Говорил из Ташкента Куйбышев. И та, и другая сторона поняли условность разговора, взаимно расшифровались. Условились еще раз, что ровно через час Белов уведомит о положении, если только вообще это будет возможно, если их всех не арестуют здесь же, на месте…
Затем сохранился обрывок одного совершенно панического разговора по проводу, но кто вел и когда именно — установить нельзя, нет никаких следов. Кто-то из Верного:
— Позовите к аппарату Новицкого, Куйбышева, Фрунзе, всеобщую власть Ташкента…
— У аппарата остальных нет. Я — Новицкий. Начинайте.
По-видимому, штадив повторил свое требование о «всеобщей власти Ташкента». Новицкий отвечал:
— Отлично. Я понимаю, что нужно к аппарату всю высшую власть. Пока никого нет, вызвали в штаб, а потому ответьте: не желаете ли вы начать предварительный разговор со мной и, кроме того, нужно ли присутствие председателя Турцика… крайкома…
— Да вообще я прошу: позовите к аппарату всю высшую власть…
Тут какая-то заминка. А дальше:
— Какую высшую власть, — спрашивает Новицкий, — военную или гражданскую?
— Ну, да, конечно, военную — зачем нам гражданская. Вот, например, Куйбышева, Новицкого (? — Д. Ф.). Председателя Турцика, всех сюда надо позвать поскорей — поняли или нет теперь-то?
— Председатель Турцика — гражданская власть, а не военная, — урезонил Новицкий, — вы сами себе противоречите…
Из Верного огрызнулись, и, видимо, еще крепче повторено было требование «позвать всех».
— Так вы понимаете, — тщетно, хотя и разумно, убеждал паникера Новицкий, — что в скором времени все прибыть не могут, а потому предлагаю вам начать разговор…
Неизвестно, состоялся ли этот разговор. На этом ленты оборваны. Кто себя вел так панически — черт его знает! И даже точно неизвестно, в какой момент мятежа велся самый этот разговор. Наиболее подходящим, по критичности для штадива, является как будто именно этот — когда ждали с минуты на минуту налета, когда жгли бумаги особотдела.
А впрочем, неизвестно.
Белов обдумывал положение в связи с тем, что ему вот-вот придется исчезнуть из Верного. Советовался с Янушевым, начальником штадива. Советовался с Позднышевым. А в открытые окна штаба доносился с улиц тревожный гул скакавших отрядов. И вдруг прибежал из крепости Медведич он там все время был около тюрьмы, пока сидели мы — арестованные:
— Освободили всех, повели куда-то на заседание… Надо быть, в ихний совет…
В штадиве радостно все встрепенулись. Блеснула надежда, что минует благополучно. Кинулись снова к телефонной трубке:
— Это крепость?
— Да. Что надо?
— Позовите освобожденного из тюрьмы Фурманова…
Я был в это время уже в помещении боеревкома. Окликнули меня, передали трубку,
— Это ты?
— Я.
— Освобожден?
— Да.
— Сюда пустят, в штадив?
— Не знаю. Верно, пустят. Подробности потом. Сейчас начинается заседание…
Обстановка в штадиве переменилась. Не ослабляя зоркости, не выпуская оружия, все, однако ж, стали спокойней. Ждали нас. А мы заседали. И только глубокой ночью прискакали в штадив — измученные, усталые, с лицами серыми от пыли, от нервности, от бессонных ночей…
Обрадованные друзья встречали у входа, до боли сжимали руки:
— Живы… Живы… А мы уж думали…
Так гурьбой прошли в комнату, там открыли экстренное заседанье.
Всего два вопроса:
Первый — успокоить дивизию и область.
Второй — переговоры с Ташкентом.
Тут разговоров было немного: набросали приказ, позаботились, чтоб он срочно и всюду мог попасть.