Вечером 16 декабря повсюду шли уже штыковые бои, боеприпасов почти не оставалось. В это время Пржевальский получает донесение, что левый фланг прорван турками, и он бросает туда две свои последние сотни. Командовал ими полковник Термен. Он приказал идти в атаку без выстрелов, и казаки дрались штыками уже в темноте. Турки не выдержали и бежали. Ободренные этим известием и на правом фланге русские перешли в контратаку, вернули вокзал и высоты над ним.
Наконец наступил перелом. Турки прекратили атаки на Саракамыш, но ненадолго. 17-го декабря они снова атаковали, теперь уже в центре русской обороны, но все их четыре атаки были отбиты. Положение Пржевальского становилось все устойчивей, но связи у него ни с кем не было. Единственная радиостанция получила повреждение еще 12 декабря, и ее смогли восстановить только 17-го. Сразу же Юденич послал в Тифлис сообщение о действительном положении дел в войсках, о том, что создалась такая обстановка, при которой турки больше не могут наступать и уже можно разрабатывать свою наступательную операцию. Когда ему сообщили, что из под Варшавы снята и перебрасывается на Кавказ кавалерийская дивизия, он заявил, что кавалерии «работы нет», и отказался от нее. Он прекрасно понимал, что в тех условиях кавалерию можно было напрасно погубить.
Свое наступление Юденич и Пржевальский начали 19 декабря. Вскоре полковник Букретов вернул Бардусский перевал, а на следующий день продолжил наступление и, заняв все дороги, отрезал основные пути отступления турецким войскам. Из частей были выделены лучшие стрелки, метким огнем они не подпускали противника к перевалу. Энвер-паша понял, что проиграл сражение за Саракамыш, рассчитывая взять его обходом справа своими 9-м и 10-м корпусами. Он принял новый план — решил наступать с фронта свежими силами своего 11-го корпуса. Теперь уже и Берхман стал предлагать Юденичу помощь в отражении нового натиска турок, но тот посоветовал ему заняться теми их силами, которые остались на флангах Саракамыша. Генерал Берхман активно взялся за выполнение этой задачи. К этому времени около Саракамыша скопилось уже более 27 батальонов и 14 сотен русских войск. 21-го декабря они перешли в наступление на фланговые турецкие корпуса.
Погода не благоприятствовала наступлению. Сильно мешал туман. Прибывшие, наконец, артиллеристы ничего не видели, конница была вынуждена все время держаться возле пехоты, наступление шло вяло. 22-го началась небывалая даже для этих мест метель, но наступление русских войск продолжалось. Юденич и Берхман справедливо рассудили, что противника, пока он деморализован, даже в этих условиях добить будет все же легче. И действительно, части 10-го турецкого корпуса начали сдаваться, хотя главные его силы все же вышли из-под удара. На левом фланге дела тоже пошли хорошо. В плен попал сам командир 9-го турецкого корпуса Исхан-паша со всем своим штабом, затем сдались и все части этого корпуса, три начальника дивизий и тоже со своими штабами. Богатой была и захваченная у турок добыча.
Атаки с фронта силами 11-го турецкого корпуса продолжались, но успеха они не имели. В многодневных боях, по 5 января включительно, русские войска спасли Кавказ. Измотанные тяжелым походом по снежным хребтам, голодные и полузамерзшие, турки не могли овладеть Саракамышем; отступление же, как всегда случается в подобных случаях, было равносильно гибели. Отброшенные турецкие части по преимуществу рассеялись; большинство замерзли в занесенных снегом балках и оврагах, остальные были взяты в плен. В одном только районе Сарыкамыша за эту зиму было обнаружено свыше 30000 замерзших турецких трупов.
Когда в Саракамыш из Карса стали возвращаться спешно эвакуировавшиеся туда по приказу Мышляевского тыловые части и госпитали, то при приближении к городу из окон поезда им представились страшные последствия, разыгравшегося здесь накануне сражения. Вот как об этом пишет Х.Д. Семина:
«Тут я опять увидела турок! Около каждой сосны, прижавшись апиной к стволу дерева, обхватив ружье руками крест-накрест, а кисти рук спрятав под мышки, стояли турки!
— Турки! Турки! Смотрите, турки! — закричала я. Но мои спутники не посоветовали ложиться на пол. И сами не легли. Они прильнули к окну и смотрели…
— Замерзли! Все замерзли… Присмотритесь внимательно, — говорит чиновник. — Вон один присел в снег, только голову и ружье видно.
Теперь и я ясно вижу! Их всех занесло снегом.
— Снег ровный, не примятый. Так около живого человека не бывает.
Мы перешли на другую сторону вагона… И всюду, куда только проникал сквозь лесную гущу глаз, стояли эти мертвые часовые!.. Все замерзли; никто не ушел?.. Потом я узнала, что такими мертвыми часовыми был полон весь лес — до самого Сарыкамыша… Многие пробрались на окраину города. Некоторые дошли до самых домов и тут замерзли. Других убили наши солдаты. […] Дальше идти было нельзя. На рельсах лежали груды трупов. Целые горы их всюду по обе стороны пути. Но больше всего вдоль шоссе, там, где срезанная гора тянется далеко за вокзал. Почти до самого верха откоса навалены эти трупы: босые, окровавленные, смерзшиеся друг с другом. […] Вороты у рубах и пояса штанов были расстегнуты, карманы вывернуты… Ни на одном трупе не было верхней одежды…»[42]
Завершает Семина свой рассказ о том, что они увидели с денщиком ее мужа, подъезжая на поезде к вокзалу, описанием еще одной невероятно страшной картины:
«Вдруг увидела, — пишет она, — что-то странное и дикое! Около самого вокзала была сложена большая красная пирамида из тел в самых разнообразных позах…
— Клюкин! Посмотри! В такой-то мороз, а они в одних рубахах! Кто это?
Но, не успел он ответить мне, как мы уже подъехали ближе, и я увидела, что это были не живые люди! Огромная группа на уровне вокзальной крыши была из… трупов турецких солдат. Они были во всевозможных позах: нижние, как подставка, лежали наваленные, как попало. Но выше некоторые сидели в разных позах. Другие стояли по нескольку трупов вместе, обнявшись. А на самом верху стоял труп с вытянутой вперед рукой, с лицом повернутым к Сарыкамышу и с оскаленными в страшной улыбке зубами. Издали они казались живыми, и я их приняла за живых людей. Такие им были приданы естественные позы… Вблизи эта группа мертвецов была страшна! Страшным видом своим и смыслом… как бы издевательства над жертвами подвига самопожертвования…
— Это казаки сделали! Пущай смотрют на Саракамыш, если взять его не смогли и наших голов порубить не сумели… — сказал Клюкин».[43]
В полк Кучерова в эти дни из штаба корпуса пришла телеграмма, в которой говорилось:
«…Весь турецкий корпус во главе с командиром корпуса, тремя командирами дивизий сдался в плен. 10-й корпус разбит и преследуется генералом Баратовым»[44].
В этой же телеграмме командир корпуса дал оценку действий командования войск Кагызманского отряда:
«…Ваши действия нахожу правильными, благодарю за своевременную присылку Ваших ценных сведений о восстании курдов в селениях Казан и Булахлы»[45].
Находясь все время в боевой обстановке, Сорокин не забывал о своих прямых обязанностях. Не один десяток раненых казаков спас он от неминуемой гибели. Для раненого на морозе, когда кровь почти не сворачивается, если быстро не сделать перевязку прямо на месте боя означало верную смерть. Поэтому кандидат на классную должность Сорокин, несмотря на смертельную опасность, всегда был вовремя там, где в нем больше всего нуждались, и спасал людей. Вскоре он получил следующую высокую награду — Гергиевский крест 3-й степени.
Победа под Саракамышем была достигнута высокой ценой и для русской армии. Она потеряла убитыми и раненными свыше 20000 своих солдат, казаков и офицеров, тысячи были обморожены и серьезно простужены. Работы медикам значительно прибавилось. Сорокин и его коллеги сутками напролет занимались ранеными, заболевшими и обмороженными. Полковые медицинские пункты и госпитали не вмещали тех, кто нуждался в срочной помощи.
Победы под Ардаганом и Саракамышем вывели русскую Кавказскую армию из очень трудного положения. Но для полного поражения турок и более длительного обеспечения Кавказа от их нашествия необходимо было разгромить оставшийся еще боеспособным 11-й турецкий корпус. Он продолжал действовать на Эрзерумском направлении и пытался, хотя и безуспешно, теснить русские части к Саракамышу. После того как были разгромлены турецкие колонны, пытавшиеся действовать обходными путями, этот корпус развил свою активность в районе Караургана. Видимо его командование стремилось отвлечь на себя силы русских войск и тем прикрыть отход своих разгромленных соседей.
Произведя перегруппировку своих войск, русское командование, несмотря на продолжавшиеся сильные метели и снежные заносы, начало наступление. После упорных боев с 8 по 16 января 1915 г. турки были сбиты с сильной Зивинской позиции. Противник быстро покатился назад, сбрасывая свою артиллерию в пропасти и оставляя по пути своего отступления раненых и боеприпасы. Столь сильный натиск русских войск окончательно вывел из строя 11-й корпус противника, а вместе с этим была надолго сломлена боеспособность всей турецкой армии, находившейся под руководством смелого и энергичного Энвер-паши. Таким образом, Кавказ надолго был обеспечен от новых нападений турецкой армии. Получив передышку, командование Кавказской армией немедленно начало перегруппировку своих войск и восполнение понесенных потерь. Нижние чины прибывали более-менее исправно, а вот младших офицеров катастрофически не хватало. Они, как и положено, постоянно находились вместе с солдатами на линии огня, и их потери были наибольшими. Из центра ожидать присылки младших офицеров на замещение должностей было нереально, поэтому командование фронта большие надежды возлагало на подготовку их в открытых специальных школах прапорщиков, и прежде всего в г. Тифлисе.