[96].
Как бы там не было, но популярность Сорокина росла не только в Гассан-Калинском гарнизоне, но и в других частях.
Вскоре командованию полка стало известно о поведении Сорокина и его подчиненных. Сразу же последовала команда приостановить отдых и прибыть с сотней в расположение части в Эрзерум. Получив эту телеграмму, Сорокин с ней прибыл на очередное заседание президиума Исполкома, но получил приказание продолжать охрану работы съезда и остался. Это было прямое неповиновение, и как только Сорокин по окончании работы съезда прибыл в Эрзерум, он был арестован, но его туг же освободили взбунтовавшиеся казаки. Несмотря на все эти явления, основная масса казачьих войск Кавказской армии оставалась политически инертной и особого беспокойства у командования пока не вызывала.
Как уже говорилось ранее, 3-й Линейный полк входил в состав 5-й Кавказской казачьей дивизии. В начале апреля верховное командование приняло решение — эту дивизию как одну из самых боеспособных и надежных в политическом отношении перебросить на север России. Временное правительство рассчитывало использовать ее не столько для борьбы на германском фронте, сколько для поддержания порядка на линии железной дороги, идущей от Мурманска на Петроград.
Однако для начала 3-й Линейный полк получил задачу переместиться на Кубань, в место своего формирования, в г. Майкоп. В Эрзеруме казаки спешно сдавали полковое имущество, сани, дуги, неисправные хозяйственные двуколки и т. д., а в период с 12 по 16 апреля сотни полка стали прибывать в Саракамыш для погрузки в эшелоны. 26-го апреля 1917 г. приказом по армии и флоту командир полка войсковой старшина Кучеров в связи с тяжелым заболеванием был отчислен в распоряжение Кубанского Войскового атамана. Вместо него командиром полка стал полковник 3-го Полтавского полка Штригель. Его помощником был назначен войсковой старшина Толмачев, а на должность помощника командира полка по строевой части прибыл войсковой старшина Люлька. Конечно, все они хотели как можно быстрее заработать авторитет у подчиненных, прежде всего офицеров. Вскоре штаб полка стал ходатайствовать перед штабом дивизии о присвоении новых воинских званий офицерам, проявившим героизм в боях на Кавказском фронте. Так И.Л.Сорокин стал подъесаулом.
Из Саракамыша сотни полка по железной дороге были отправлены на Кубань и к 1 мая сосредоточились в Майкопе. Сотня Сорокина двигалась последней. Казаки, перенесшие большие тяготы и лишения на войне, стремились домой. Как раз вовсю шла посевная страда, мужских рук не хватало, и командование полка по настоянию полкового комитета максимально возможному количеству нижних чинов давало краткосрочные отпуска. К тем, кто не мог побывать дома, на выходные дни приезжали жены и родители.
Это вносило приятное разнообразие в казарменную и лагерную жизнь казаков. Целыми таборами располагались они в отдалении, расстилали на свежей траве холсты и повсти (коврики из грубообработанной шерсти. — Н.Г.), натягивали над ними полог от солнца и пировали привезенной из станиц снедью, выпивали, ходили в гости к соседям, кумовьям, сватам или просто друзьям. Несмотря на некоторые перемены, произошедшие во взаимоотношениях рядовьых казаков и офицеров на фронте, с прибытием на родину все вернулось в обычное русло. Офицеров почтительно приглашали отведать «что Бог послал». К Сорокину тоже приезжали жена — Лидия Дмитриевна с детьми, сыном Леонидом и дочкой Леночкой. Управлял подводой отец — Лука Илларионович. Это была последняя встреча Ивана Лукича со своей семьей в полном составе. Вскоре после отъезда дочь Сорокина погибла. По неосторожности она опрокинула на себя самовар с кипящей водой и умерла от ожогов.
К некоторым родственники приезжали по железной дороге, и тогда казаки просили командование разрешения проводить их обратно до поезда. Кое-кому повезло, им разрешали сопровождать потом жен и родственников до ближайшей станции. Но не всегда это заканчивалось благополучно.
24 мая в полку было объявлено постановление Исполкома за № 33, в котором говорилось:
«Обсудив рапорт начальника службы связи о самовольной отлучке казаков, прибывших на пополнение команды связи полка, Климентия и Федора Воробьевых, Ивана Нартова и Порфирия Чернова, и выслушав объяснения последних, что названные казаки были уволены командиром полка на полдня для сопровождения жен от станции Кавказской до станции Армавир, но они самовольно выехали в станицу Гиагинскую, где прожили четверо суток, чем задержали на сутки посадку команды для отправления ее со станции Кавказской в г. Майкоп, и опоздали на прием полковой комиссией, а потому постановили: упомянутых казаков за указанный проступок подвергнуть дисциплинарному взысканию, назначить на службу вне очереди на 10 нарядов каждого»97.
По прибытии в Майкоп полк осмотрела специально созданная комиссия во главе с атаманом Майкопского отдела генералом Даниловым. Тем самым, который два года спустя без единого выстрела сдал красным г. Майкоп. На осмотр были представлены выбранные по жребию подразделения. Каждый казак должен был представить на нем: коня и седло с полным прибором, шашку, кинжал, переметные сумы, двое шаровар, теплую рубаху защитного цвета, 3 пары белья, 1 пару сапог, холщовый бешмет и папаху. Эта комиссия сделала неутешительные выводы по поводу внешнего вида казаков и состояния конского состава. Как было записано в акте, составленном 3 мая:
«Обмундирование, снаряжение, вооружение казаков сильно изношено, требует неотложного ремонта. Конский состав истощен и требует усиленного питания»[97].
Другая комиссия потом проверила состояние винтовок у казаков и сделала еще более серьезные выводы. В актах по каждой сотне отмечалось, что во время боевых действий зимой 1916 г. в районе Мами-Хатуна у винтовок:
«[…] от усиленной стрельбы при сырой погоде и снеге раздут канал ствола, и они к дальнейшему употреблению не пригодны»[98].
Только в одной сотне Сорокина было обнаружено до 30 таких винтовок.
Исполкому полка работы прибавилось. Под влиянием агитаторов, от большевиков и эсеров казаки стали требовать дальнейшего ограничения прав офицеров, в частности, — отобрать у них денщиков. Сразу по прибытии полка в Майкоп Исполком обсудил этот вопрос, но принял решение в пользу офицеров:
«Мы, Исполнительный комитет 3-го Линейного полка, — говорилось в протоколе, — на заседании сего числа 5 мая, обсудив вопрос относительно поступивших заявлений о денщиках офицеров, постановили: в силу неотмененных еще законов о праве иметь каждому офицеру двух вестовых, таковых сотни не вправе отбирать, в тех же случаях, когда гг. офицеры пользуются услугами не двух, а большим числом, в назначении отказать, впредь до обнародования соответствующих приказов Временного правительства об отмене денщиков»[99][100].
Главное командование отдавало себе отчет в том, что и при Временном правительстве оно все больше теряет контроль над настроениями солдат и офицеров, не может убедительно разъяснить людям, почему надо продолжать войну. Как попытку устранить этот недостаток надо считать приказ по армии № 142 от 22 мая 1917 г., в котором рекомендовалось «для широкого распространения и прочтения в ротах, эскадронах, сотнях, батареях и тыловых учреждениях и заведениях армии» статью генерал-майора Н.А. Потапова. Вот ее основное содержание:
«Вопрос, поставленный мной, не только не лишний, но он крайне необходим, ибо уже раздаются голоса о том, что нужно мириться с немцами, что война нами уже проиграна и что необходимо сдаваться на волю неприятеля.
Boт против этих голосов, быть может, еще и не многих и робких, а также против тех, которые воображают, что призыв нашего Временного правительства и клич А.И. Гучкова о том, что отечество в опасности и Петрограду предстоит выдержать страшный удар жестокого, сильного, сплоченного, верящего еще в победу и прекрасно всем снабженного врага, не соответствует действительности, я поднимаю свой слабый голос в надежде, что к нему присоединятся миллионы голосов любящих свою родину граждан…
Нам нужна победа над немцами в той же степени, как нужен человеку воздух, как рыбе вода, как всякому животному организму — солнце, свет и тепло… Мы вели борьбу при старом преступном режиме, постигали нас жестокие поражения, но были и светлые лучезарные победы (Львов, Перемышль, защита Варшавы, Ивангорода, Эрзерума и др.) Неужели же теперь, когда путы рабства с нас упали, когда вся матушка-Русь, когда все подвластные ей народы вдохнули полной грудью, когда ничто не мешает нам приносить на алтарь отечества все, чем мы владеем, мы вдруг окажемся несостоятельными, опустим руки, не приложим надлежащих усилий и дадим врагу победить себя.
Долг перед союзниками, понесенные неисчислимые потери, позор поражения, возможность дать вернуться из плена сотням тысяч наших людей не опозоренными, а счастливыми, с гордо поднятой головой. Что будет при поражении? Наступит снова рабство, завоеванная нами ценой неисчислимых жертв свобода рухнет, будет восстановлено старое правительство и приверженцы его заликуют, русская земля зальется кровью, а враги наши возрадуются, скажут: «всякий народ достоин только такого образа и правления, который он заслужил». […] Одумайтесь граждане. Берегите вашу армию от врага внешнего и внутреннего… Дезертиры! Возвращайтесь к своим частям! Рабочие! Идите к станкам на заводы и куйте снаряды и оружие. Земледельцы и крестьяне! Везите хлеб и продукты в армию»[101].
Как и требовалось, подъесаул Сорокин зачитал этот приказ своей сотне, но его содержание и призывы духа казакам не прибавили. Теперь они точно знали, что на западном фронте происходят братания с немцами, что в плену у них находятся тысячи и тысячи тех, кто сдался на милость победителя, что в армии процветает дезертирство, что рабочие бастуют, а крестьяне не хотят сдавать хлеб для армии. К сказанному Сорокин добавил также свое понимание момента, переживаемого армией и Кубанью, и посоветовал внимательно слушать то, о чем говорят агитаторы от различных партий, но делать свои выводы.