[112] издала так называемый 3-й Универсал, в котором в одностороннем порядке объявила, что отныне все бывшие украинские губернии объявляются Украинской Народной Республикой, связанной с Россией лишь узами федерации. Украинским большевикам пришлось на время смириться с создавшейся ситуацией, а делегатам окружного съезда покинуть Киев.
К этому времени, как уже говорилось, Каледин был избран Войсковым атаманом Донской области, и он пригласил делегатов съезда переехать в донскую столицу, чтобы продолжить работу там. После ожесточенной полемики в Новочеркасске калединцам не удалось побороть оппозицию. Получилось наоборот, количество «левых» еще больше увеличилось за счет примкнувшим к ним других депутатов, не успевших в Киев, и тех, позиция которых до того времени еще четко не обозначилась. Здесь же состоялась встреча Автономова и Сорокина с Гуменным. Будучи до недавнего времени в Персии в составе 3-го Хоперского полка, он при первом же известии о свержении царя убедил казаков-однополчан арестовать командира части, поднять красный флаг и так выступить в Казвин. Выступления Голубова, Автономова, Сорокина и других депутатов по поводу демократических преобразований в армии и стране стали еще более жесткими и резкими. Особенно успешно выступал Автономов. Популярность «левых» быстро нарастала, их поддержка рядовым и бедным казачеством Дона, Кубани и Терека становилась все более очевидной.
Почти сразу же после окончания съезда в Новочеркасске был собран Войсковой Круг, делегатом которого стал и А.И. Автономов. Его поведение ничем не отличалось от того, какое было на казачьем съезде. За это он сам, а заодно с ним Голубов и Сорокин были арестованы и посажены в Новочеркасскую тюрьму. Дело об офицерах-оппозиционерах было передано следователю по особо важным поручениям и грозило вылиться в такой политический процесс, который бы для них мог закончиться очень плохо. Однако под напором казаков-единомышленников всех депутатов выпустили из тюрьмы. После этого их пути на время разошлись. Сорокин бежал на Кубань, а Автономов с группой преданных товарищей направился к красным войскам.
Еще ранее, в декабре 1917 г., в районе Ростова, Луганска, Миллерово стали концентрироваться первые красные части для борьбы с Калединым. Для руководства ими из Москвы был направлен нарком по военным и морским делам первого СНК Антонов-Овсеенко[113].
К нему в Миллерово и прибыл А.И. Автономов. Сначала он не вызвал доверия у Антонова-Овсеенко. Однако вскоре их отношения настолько улучшились, что нарком определил Автономову очень важное направление — выдал мандат на организацию частей Красной Армии на всем Северном Кавказе. Было определено и место их ставки — станция Тихорецкая.
Иван Сорокин вместе с несколькими земляками после оставления Новочеркасска товарным поездом добрался до Курганинска, а дальше нелегально на попутных подводах прибыл в Петропавловскую. В станице все еще было по-старому, власть принадлежала старосте и атаману, а революция здесь пока ни в чем особенно не сказывалась. Однако с прибытием революционно настроенных фронтовиков местные казаки приняли решение создать ревком, а его председателем избрали Ивана Сорокина. Он не стал менять одежду, ходил по-прежнему в военной форме, со знаками боевого отличия, не расставался с маузером. Его и уважали, и боялись. Вскоре, опять же по предложению фронтовиков и при непосредственном участии Ивана Сорокина, в станице был организован Совет крестьянских и казачьих депутатов. Председателем его избрали Иова Бычкова, в недалеком прошлом одного из руководителей восстания казаков Урупского полка, а затем политического заключенного, каторжника.
Глава 8. Как все начиналось
Важной отличительной особенностью революционных событий на юге России явилось масштабное участие в них воинских частей, возвращавшихся с фронтов 1-й Мировой войны. После Февральской революции Ставка Верховного главнокомандования стремилась по-прежнему держать казачьи части под своим влиянием. Керенский и его правительство считали, что лозунг «война до победного конца» в сердцах казаков найдет традиционный для них одобрительный отклик. В силу происходящих на юге России событий, большие надежды на свои войска возлагало также и кубанское правительство. Оно планировало использовать казаков-фронтовиков для борьбы с большевиками непосредственно у себя, на Кубани. 8-го ноября 1917 г. кубанский войсковой атаман Филимонов направил телеграмму в «Союз казачьих войск», в которой очень настаивал на том, чтобы в Екатеринодар вернули 5-ю Кавказскую дивизию, которая по их плану должна была, как говорилось в телеграмме, сдержать «большевистские выступления энских частей, расквартированных <в> области… угрозы захватить <в> войске власть, отобрания земель, казачьего имущества…»[114].
Однако Духонин[115] не внял этим просьбам и в ответной телеграмме сообщил, что 5-я Кавказская дивизия действительно нуждается в продолжительном отдыхе, почему ее и приказано вывести из Финляндии и, включив в состав 3-го Казачьего корпуса, расположить в глубоком тылу Северного фронта. Конечно же, это не было проявлением заботы о казаках дивизии, на них по-прежнему рассчитывали как на силу, которую можно противопоставить революционным силам в центре России.
Однако ни планам Кубанского атамана, ни Временного правительства не суждено было сбыться. Война сильно изменила сознание казаков и солдат. В большинстве своем это были уже не те, кто уходили на фронт в 1914 г., слепо готовые отдавать свои жизни «за Веру, Царя и Отечество». Отречение царя от власти сильно подорвало его авторитет, хотя совсем отвернуться от него народ еще не успел. Все свои беды теперь армия стала связывать с «плохим» правительством, которое большевистские агитаторы в то время прямо обвиняли в предательстве. Когда произошла Февральская революция, Керенский и буржуазно-демократические партии стали называть армию «демократической», обещали различные реформы в ней и кое-что, как указывалось в предыдущей главе, действительно делали, но все же лозунги большевиков о прекращении войны, передаче земли крестьянам, а фабрик и заводов рабочим для казаков-бедняков и солдат были ближе. Поэтому даже когда в стране произошел Октябрьский переворот, войска продолжали подвергаться антибольшевистской пропаганде, причем на тот момент она, пожалуй, была наиболее изощренной, а ее организаторы широко использовали, как принято сейчас говорить, «административный ресурс» — возможности штабов и управлений, чтобы направлять казаков и солдат на вооруженное противодействие Советам.
Не последнюю роль в этом играл созданный при Ставке комиссариат казачьих войск. В конце ноября 1917 г. он направил в казачьи части телеграмму, в которой говорилось.
«Тяжелое положение казаков, созданное после революции […] установлением в России власти большевиков, сделалось невыносимым. […] Казаков охваченные большевизмом солдатские массы ненавидят, над казаками издеваются, казаков избивают […] подбиваемые большевистскими агитаторами крестьяне отказываются продавать казакам продукты […] перед казачеством предстал грозный призрак Гражданской войны, против Дона с Юга на судах идут отряды матросов Черноморского флота и с севера собирается карательная экспедиция […] большевистское правительство хочет железом и кровью подчинить себе казаков…»[116].
У фронтовиков же были свои планы. Все желали поскорее закончить войну и вернуться в свои родные станицы. Многие при этом хотели непосредственно у себя дома, а не где-то в другом месте, лично участвовать в переделе земли и собственности, не пропустить момент смены власти. Появилось немало тех, кто прочно встал на позиции большевиков и эсеров.
Свои резоны в Гражданской войне были и у зажиточного казачества. Политические пристрастия в его среде тоже претерпели значительные изменения, теперь откровенных монархистов среди них сильно поубавилось, а сторонников сепаратизма, наоборот, стало значительно больше. Популярность среди казаков приобрели те политики, которые стали усиленно ратовать за создание Юго-Восточного Союза[117].
Их целью было обособление казачьих земель от центральной российской власти и создание своего государства, как автономного федеративного образования в составе России либо вовсе без нее. В это же время новое хождение получила и идея возврата так называемого «казачьего присуда»[118].
На волне сепаратизма новые политические деятели были избраны в представительные органы власти своих областей, и теперь, пользуясь определенной поддержкой казачьих масс, требовали от атаманов создавать казачьи армии, но при этом ни в коем случае не отдавать их в подчинение кому-либо извне. Потом, когда появилась Добровольческая армия, они настаивали на том, чтобы рассматривать ее как временного попутчика в борьбе с большевиками. Когда же вспыхнула Гражданская война, эти деятели требовали оборонять от большевиков только границы своих республик и сулили казакам безбедную жизнь без России.
Серьезной силой в раскладе политических и военных сил на Кубани и Дону выступало офицерство. В этой связи трудно не согласиться с известным кубанским историком И.Я. Куценко, который, говоря о позиции, которую оно заняло в это время, пишет:
«Они (генералитет и офицерство. — И.К.) вынуждены были приспосабливаться к новым обстоятельствам: во-первых, считаться со стремлением казаков поскорее вернуться домой, на родину; во-вторых, будучи не в силах помешать бурлящим демократическим настроениям и выступлениям многих казаков, офицерские и близкие им реакционные элементы казачества заняли позицию терпеливого выжидания, надеясь, что скоро «казаки одумаются». Офицеры остались во всех уходящих с фронта полках, даже в тех, где произошли выборы комиссаров. Теперь ими был взят курс на откровенную апелляцию к интересам казака — сословного собственника. Ведь через несколько дней в своих станицах казаки неминуемо должны были столкнуться с иногородними крестьянами, давно и пока безуспешно выступавшими против сословной монополии на землю