В станице Крымской еще продолжал существовать штаб фронта во главе с Ойцевым, и Ковтюху удалось установить с ним связь. Однако это проблем не решало, так как Ойцев сам тоже потерял связь с Сорокиным. Он просил Ковтюха обеспечить прикрытие войск и беженцев с севера и готовить рейд для соединения с основными силами Красной Армии. Но неожиданно командование 2 го Северо-Кубанского полка заявило, что по решению бойцов, принятому на митинге, полк никуда не пойдет, а если остальные покинут пределы отдела, то они своими силами освободят Кубань от белых. В полку насчитывалось 2500 штыков и сабель, и конечно такие заявления были беспочвенными.
Белые к этому времени приблизились к Крымской, и сам Ойцев вместе со своим штабом чуть не угодил в плен. Кольцо вокруг таманских войск практически замкнулось, и им приходилось вести бои в окружении. Снарядов и патронов было очень мало, поэтому таманцы чаще спасались тем, что прикрывались от противника естественными преградами. К 19-му августа колонна войск, которой командовал Ковтюх, приблизилась к Крымской, и посланные туда разведчики сообщили неутешительные вести. Оказывается, Темрюкской отряд так и не захотел оставить свой город и выступить по приказу Ойцева на защиту Крымской, где был штаб фронта. На общем митинге отряд постановил:
«Из города Темрюка ни в коем случае не уходить, а немедленно послать выбранных представителей в станицу Крымскую, арестовать Ойцева, а штаб его разогнать за то, что командующий настойчиво приказывал им оставить Темрюк»[228].
Как и постановили, 20 августа темрюкцы арестовали Ойцева, а его штаб разогнали. На обратном пути эти посланцы заехали и к Ковтюху в станицу Троицкую, очевидно, с той же целью. Однако до столкновения дело не дошло. Ковтюх разъяснил прибывшим общую обстановку, соотношение сил и предполагаемые планы белого командования. Делегаты срочно вернулись в Темрюк, освободили Ойцева. но тот теперь уже сам отказался отдавать какие-либо распоряжения.
После этого Ковтюх еще три дня сдерживал натиск белых в надежде, что всё таманские части устремятся к нему и вместе будут выходить из окружения, но прибыли не все. Темрюкский отряд сдался белым. Ковтюх принимает решение посадить войска на поезда и, пока не поздно, прорываться к Крымской, но белые были уже там, и он смог добраться только до Верхне-Баканской. На этой станции собралось большинство деморализованных таманских частей, в том числе и почти такая же по численности, как у Ковтюха, группировка под командованием Матвеева. Тот трижды, пока была связь, получал распоряжение от Сорокина двигаться на соединение с главными силами, но приказа так и не выполнил.
Это подтвердил М.П. Ковалев. Он вспоминает:
«Наша армия весь июль вела упорные бои. В конце июля Сорокин приказал Матвееву со всеми частями выйти в район Тимашевской. Матвеев не пошел. Во время боев под Выселками вторично приказано Матвееву — он не пошел, объясняя тем, что не может оголить фронт, хотя с немцами в середине июля заключено перемирие. И третий приказ из Краснодара (типичная ошибка Ковалева, имеется в виду старое название города — Екатеринодар. — Н.К.) Матвеев не выполнил. Когда же Деникин начал занимать Кубань, Матвеев повел части на Новороссийск. Во-первых, потому, что никто не препятствовал, не было в этом направлении противника, а главное, потому, что верил, что Деникин Черноморскую республику не тронет, так как она будет находиться под покровительством французов… Когда же таманцы в Новороссийске увидели, что попали в ловушку, отрезаны от армии, сзади Деникин, а впереди пушки французских кораблей, они потребовали от своих вожаков ответа, почему их оторвали от армии? Куда нас завели? Вот тут, чтобы оправдаться, вожаки бросили в массу: «Нас Сорокин бросил. Ушел сам, а нас на погибель оставил». И так родилась ложь о предательстве Сорокина»[229].
То же самое говорил и участник Таманского похода Лемещенко:
«Я помню последнее собрание в гор. Темрюке, где обсуждалась телеграмма командующего Кубанскими войсками тов. Сорокина об отступлении таманских войск. […] На этом собрании тов. Матвеев толковал телеграмму так, что это измена Сорокина, поэтому отступать не следует…»[230]
Ойцев окончательно бросил командование и скрылся в неизвестном направлении. Его штаб после учиненного над ним разгрома тоже больше не собирался. Стали разбегаться и командиры многих развалившихся частей и отрядов, бросив их на произвол судьбы. Число беженцев с обозами на станции достигало более 25000 человек, хотя их вряд ли кто в это время учитывал. Среди разложившихся частей на бесконечных митингах раздавались крики: «Бей командиров!», «Нас завели и предали!», «Разбегайся кто куда может!». Вскоре действительно начались расправы с командирами. (Всю эту ситуацию талантливо передал участник тех событий писатель А.С. Серафимович в своей книге «Железный поток».) Наконец, между оставшимися командирами было достигнуто соглашение — образовать армию, назначить ее командование и готовиться к походу. Однако организационного завершения работы по созданию армии тогда еще не произошло. Образовались три колонны, которые, по сути дела, были самостоятельными, и их объединяло только стремление выйти из окружения, даже выбор единого маршрута движения вызвал большие споры. Наибольшую организованность неизменно показывала колонна Ковтюха, поэтому ей и двигаться пришлось первой.
Чтобы войска и беженцы могли выйти на побережье и двигаться к Туапсе, а потом к Майкопу, им нужно было сначала преодолеть Новороссийск, который к этому времени был в руках у турок и немцев, — другого пути не было. Лучшим вариантом могло быть заключение с интервентами соглашения, по которому войска просто прошли бы через город, не останавливаясь в нем. Но времени на переговоры уже не было. Приближались значительные силы белых. Последние начали обстрел колонн из бронепоездов и тяжелой артиллерии.
Решение на начало движения Ковтюх принимал самостоятельно. 26-го августа, пользуясь темнотой, он погрузил свою колонну в поезда и глубокой ночью эшелон за эшелоном направил ее в Новороссийск. Войскам была дана команда быть в готовности сходу вступить в бой с интервентами. По прибытии на станцию колонна быстро разгрузилась и уже через полчаса походным порядком проследовала через город по дороге на Геленджик. Ни немцы, ни турки никак не ожидали такого развития событий, красные вели себя так, будто никого кроме них в городе не было. Наверное, такой психологический прием и сыграл главную роль в том, что противник просто опешил, и боестолкновения не произошло. За первой колонной проследовали вторая, а потом, уже утром, и третья.
Когда приблизилась третья колонна, капитан — начальник немецкого гарнизона, приказал своим подчиненным срочно грузиться на корабли и выходить в море. Лишь отойдя от города на некоторое расстояние, немецкие корабли открыли огонь из тяжелой артиллерии, причем сначала по спускавшимся с гор белым, а потом и по хвосту уже покидавшей город третьей колонне красных. Но вреда эта стрельба красным колоннам не принесла, так как дорога на Геленджик была прикрыта горами. Затем немцы перенесли огонь полностью на белых, между ними завязалась артиллерийская дуэль. Пока эта перестрелка продолжалась, красные успели уйти от города на порядочное расстояние.
Потом были бои на подступах к Геленджику, у деревень Пшадской и Архипо-Осиповской, причем практически все эти населенные пункты красным проходилось брать в ночном бою, в рукопашных схватках, так как боеприпасов оставалось крайне мало. Среди отличившихся в этих боях был и житель находящейся в центре Таманского отдела, станицы Славянской И.Т. Высланко — будущий убийца И.Л.Сорокина. Он возглавлял разведку Таманского полка в колонне Ковтюха. После взятия Архипо-Осиповки он стал командиром эскадрона, заменил тяжело раненного И.С.Озовского. Активно действовал и взвод цыган из Славянского полка.
Двигаться войскам приходилось по местности, где негде было взять ни продуктов для людей, ни фуража для лошадей и домашнего скота. Питаться люди могли только тем, что собирали в лесу: желуди, дикие яблоки и груши, изредка на полях попадалась недозревшая кукуруза. Ее варили вместе с соломой. Чем дальше двигались войска, тем голод усиливался, а беженцев прибавлялось, — их уже было около 30000 человек. Опасность заставляла семьи бойцов и командиров, красную администрацию покинутых станиц и сел быть рядом с войсками, а то и непосредственно в их боевых порядках, а это еще больше усиливало дезорганизацию, снижало дисциплину и дух бойцов. Все красноармейцы были одеты кто во что попало и отличить бойца от беженца было трудно. Но даже та ветхая одежда, которая была на них, при нахождении в горах и лесах быстро истрепалась и изорвалась, некоторые были только в нижнем белье, большинство шли босыми. Но тяжелее всего был «патронный» голод. У немногих было по 2–3 патрона на винтовку, а у половины не было и их.
Вторая и третья колонны далеко отстали от первой. В Геленджике они остановились на 3 дня, здесь 27 августа было проведено заседание Военного совета и объявлено о создании Таманской армии. Ее по-прежнему составляли три колонны: первая — под командованием Ковтюха, вторая — Сафонова, и третья — Матвеева. Был избран и командующий армией. Им стал моряк И.И. Матвеев. Как вспоминал потом участник заседания Военного совета Г.Н. Батурин: «Матвеева пришлось долго уговаривать, он упорствовал, мотивируя свой отказ тем, что, будучи моряком, не знает правил ведения сухопутного боя, тем более на уровне командующего армией». В конце он поставил условие: «Я буду драться с вами в первых рядах — это вы увидите, но руководит штабом пусть товарищ Батурин»[231].
Численность войск Таманской армии составляла 13000 штыков и более 3000 сабель при 30 орудиях. Была даже сделана попытка ввести единый знак отличия для бойц