. Уже под конец службы Ивана Сорокина, 26 августа 1904 г., полк получил окончательное название — 1-й Таманский генерала Безкровного полк Кубанского казачьего войска.
Сорокин заменил ушедшего «на льготу» военфельдшера 3-й сотни и с первых же дней службы показал, что учеба в Екатеринодарской школе военных фельдшеров для него не прошла понапрасну. В разгаре было лето, казаки вволю ели арбузы и дыни, при случае не брезговали молодым виноградным вином местного производства. Поэтому сходу пришлось включиться в борьбу с дизентерией и пищевыми отравлениями. Кроме того, по приказу из штаба полка сотня периодически высылала офицерские разъезды в сторону афганской границы, и нужно было находиться почти в каждом из них. Необходимо было также контролировать соблюдение санитарных норм при приготовлении пищи, особенно при пользовании казаками единственным колодцем, пресекать всякие попытки использовать воду из арыков. Стычек с разбойниками было немного, поэтому раненными приходилось заниматься редко.
Первое, что бросилось в глаза Сорокину в полку таманцев, это то, что сотни у них были составлены не постанично, а по масти лошадей. От этого их строй внешне очень выигрывал, он был строго единообразен и наряден. В составе бригады был еще 1-й Кавказский полк, состоявший из казаков-линейцев. У них тоже были хорошие лошади, но у офицеров Таманскою полка они были несравненно лучше. Весь командный состав ездил на полукровных английских или чисто текинских лошадях. Дело в том, что полк, где теперь служил Сорокин, находился поблизости от Ашхабада, губернского города Закаспийской области, где имелось скаковое поле и государственное отделение местного коневодства. По традиции им руководил офицер-кубанец. Поэтому у Таманского полка была возможность иметь отличных верховых лошадей; у личного состава 1-го Кавказского полка такой возможности не было, они ездили на разномастных и разнопородных лошадях.
Но особенно впечатлял Туркменский конный дивизион бригады. Он полностью состоял из добровольцев, текинских всадников на собственных лошадях. Вместо мундиров или черкесок они были одеты в халаты: красные, синие и зеленые. На головах — громадные курчавые папахи (тельпеки), надвинутые низко на глаза. Смуглые лица этих всадников поражали энергией, выражением решимости. Их вооружение тоже было собственным: кривая сабля (клыч), нож за длинным кушаком, обмотанным несколько раз вокруг талии. В полку им выдавали только погоны и винтовки. Такая форма одежды для текинцев была повседневной и в быту, то есть как у кубанских и терских казаков. Все всадники этого дивизиона были только на жеребцах, строгих, злых и строптивых. Кобылиц они держали лишь для приплода, ставить их под седло, ездить на кобыле для текинца было верхом позора.
В это же время в Туркестане служил будущий командующий Добровольческой армией молодой офицер Л.Г.Корнилов. Он очень часто бывал в текинском дивизионе, выучил местный язык и выполнял разведывательные задания. В сопровождении подготовленных им же верных текинцев он объездил все уголки этого пустынного знойного края. Несколько раз, переодевшись дервишем и с риском для жизни, он отправлялся в Кашгар, собирал нужные сведения о дислокации английских и афганских частей, наносил на карту караванные тропы, действующие колодцы, устанавливал связи с местными жителями. О том, что Сорокин в это время встречался с Корниловым, сведений нет, скорее всего, их и не было. Но видеть его он мог наверняка. Судьбе же угодно было распорядиться так, что в Гражданскую войну они оба стали командующими армиями, Л.Г.Корнилов — белой Добровольческой, а И.Л.Сорокин — красной Северокавказской. Армии этих талантливых полководцев насмерть схлестнулись в марте 1918 г. под Екатеринодаром, и победу одержал Сорокин, несмотря на то, что противником его были офицерские полки.
А весной 1901 г. главная задача Сорокина заключалась в том, чтобы следить за здоровьем казаков своей сотни. Полковой врач сразу обратил внимание на молодого младшего фельдшера, активно взявшегося за выполнение своих обязанностей. Его часто посылали сопровождать больных в бригадный и корпусной лазареты, расположенные в Ашхабаде, он бывал в губернском центре на складе медицинского имущества, где получал положенные для полка медикаменты.
В наследство от предыдущего фельдшера сотни Сорокину достался примитивный фельдшерский пункт. В нем было тесно, для санитаров помещение вовсе отсутствовало, на санитарных повозках брезент был изорван, скудный набор медикаментов для оказания доврачебной помощи хранился в пыли и на жаре. Первое, что сделал Сорокин, — он с помощью выделенных ему полковым врачом казаков и санитаров пристроил из самана к старому помещению еще две просторных комнаты для приема больных и для изолятора. Для медицинского имущества был вырыт погреб, где в сравнительной прохладе хранился запас свежей прохладной воды и медикаменты. Для лошадей был сделан навес, который потом превратили в небольшую конюшню, оборудовали новую коновязь.
Так месяц за месяцем без особых изменений проходила рутинная служба. Разнообразие вносили полковой праздник, соревнования по пулевой стрельбе, где Сорокин вскоре завоевал несколько призов, отличился он и в соревнованиях по шахматам. В этой игре не только в сотне, но и в полку ему не было равных, сказывался опыт, полученный в станице и в военно-фельдшерской школе. Пригодились приемы игры, которые передал ему в свое время проживавший в Петропавловской известный кубанский селекционер, будущий академик В.С. Пустовойт. Но особенно Сорокин отличался в джигитовке. Казалось бы, по роду службы от младшего военфельдшера не особенно требовалось виртуозное владение конем и оружием, но он так преуспел в этом почетном для каждого казака деле, что после одного из показательных выступлений полковой учебной команды ему от командования бригады вместо его, в общем-то, еще неплохого коня, вручили чистопородного текинца, с которым он не расставался потом в течение всей службы в полку.
Конечно, нелегко было молодому казаку оторваться от родного дома на столь продолжительное время, отпусков нижним чинам за четыре года срочной службы не полагалось. Изредка приходили письма. Писал их брат Григорий, подробно сообщал о домашних делах, об ухудшающемся здоровье отца, о друзьях детства, которых судьба разбросала служить кого на Кавказ, кого в центр России, а кого в далекую Польшу. Однако служба все же пришла к концу, и Иван Сорокин, прослужив, как и положено вольноопределяющемуся, два года, вернулся домой. Ему шел 21-й год. Он возмужал, прибавил в плечах и росте, бросалась в глаза его аккуратность в одежде, умение с шиком носить оружие, ставшие привычкой после службы в Закаспии.
Так для Ивана досрочно закончилась действительная военная служба, и 21 января 1904 г., уйдя «на льготу», он был перечислен во 2-ю очередь служивого состава. Можно было возвращаться в родную станицу, строить планы на дальнейшую личную жизнь.
Жениться, по традиции, молодым казакам можно было только в 23 года, и Сорокина это устраивало. Хотя невест в станице хватало, и он был женихом завидным во всех отношениях, но выбора своего он еще не сделал. Ему сразу же предложили продолжить службу фельдшером, он с радостью согласился и вскоре с головой ушел в работу. Младший брат Григорий засобирался в Армавир, хотел устроиться полицейским. Хозяйство Луки Илларионовича и Дарьи Федоровны по-прежнему было довольно-таки солидным, и помощь Ивана была очень кстати. Жизнь в запасе у Ивана Сорокина в этот период ничем особенно не примечательна. Она была такой же, как и у других, с той лишь разницей, что все его сверстники только ушли на действительную службу, а он с нее уже возвратился.
Глава 4. На Русско-японской войне
Серьезным этапом в жизни И.Л. Сорокина стало его участие в Русско-японской войне. Как известно, она велась за господство в Северо-восточном Китае и Корее. В военном и экономическом отношении Япония была слабее России. Это питало иллюзии русского руководства о легкой победе над потенциальным противником. Японцев царь называл «макаками», а газеты, печатая материалы об их агрессивных устремлениях, убеждали обывателей, что у Японии допотопная боевая техника, и война для нее обернется полнейшим крахом. Проводя такую, не обеспеченную силами и средствами авантюристическую политику, царское правительство позволило застать себя врасплох.
Русское командование предполагало, что японская армия не скоро сможет начать наступление на суше. Поэтому перед войсками на Дальнем Востоке ставилась задача сдерживать противника до прибытия крупных сил из центра России. При этом никого особенно не смущал тот факт, что это могло произойти только через 7 месяцев с начала боевых действий. Не позволяла низкая пропускная способность железных дорог. Затем планировалось перейти в наступление, сбросить в море японские войска и высадить десант на их территорию. Флот в это время должен был вести борьбу за господство на море и воспрепятствовать высадке японских десантов.
Свои достаточно обоснованные планы были и у японского генерального штаба. Японские стратеги предусматривали сначала захватить господство на море и внезапным нападением уничтожить русскую эскадру в Порт-Артуре. Затем должны были последовать высадка войск в Корее и Южной Маньчжурии, захват Порт-Артура и разгром главных сил русской армии в районе Ляояна. В дальнейшем японское командование предполагало занять Маньчжурию, Уссурийский и Приморский края.
24 января (9 февраля н.ст.) 1904 г. Япония разорвала дипломатические отношения с Россией, а 28 января объявила ей войну. Основными ее событиями в 1904 г. стали: нападение японского флота на Порт-Артур, Порт-Артурская оборона, неудачные для России сражения на р. Ялу и Ляоянское на р. Шахэ. В следующем 1905 году русская армия потерпела крупное поражение при Мукдене, а в Цусимском морском сражении японцами была потоплена русская эскадра адмирала Рожественского. В целом эта война обернулась для России крупным поражением, но в ходе ее солдатами, казаками и офицерами было совершено немало подвигов. Свои боевые знамена прославил