– Ужасно, что мы потеряли пару рук, – подчеркнул я умышленно.
Это нашло в ней отклик. Так же умышленно она ответила:
– Да, правда, да еще в самом начале плавания.
Она взглянула на меня и, когда я не смог сдержать улыбки, улыбнулась в свою очередь.
– О, я очень хорошо знаю, мистер Патгёрст, что вы считаете меня бессердечной. Но это не то; это… это море. И, кроме того, я ведь не знала этого человека. Я не помню, чтобы видела его когда-нибудь. В этой стадии плавания я вряд ли могла бы назвать полдюжины матросов, которых видела бы хоть раз. Зачем же мне тревожить себя мыслями о каком-то чужом мне глупце, убитом другим чужим глупцом? С тем же успехом можно умирать от горя всякий раз, читая об убийствах в ежедневных газетах.
– Все-таки есть какая-то разница, – возразил я.
– О, вы к этому привыкнете, – успокоительно сказала она и снова принялась за свое шитье.
Я спросил, читала ли она «Корабль душ» Муди. Она не читала. Я продолжал свое исследование. Она любила Броунинга, в особенности «Кольцо и книгу». Это был ключ к ней. Она любила только здоровую литературу – только ту, которая позволяет заниматься самообманом.
Например, мое упоминание о Шопенгауэре вызывало у нее улыбку и смех. Ей все философы пессимизма казались смешными. Кипучая кровь не позволяла ей относиться к ним серьезно. Я попробовал передать ей разговор, который имел с де Кассером незадолго до моего отъезда из Нью-Йорка. Проследив философическую генеалогию Жюля де Готье вплоть до Шопенгауэра и Ницше, де Кассер заключил предположением, что из обеих их формул де Готье построил третью, еще более глубокую: «Желание жизни» одного и «Желание власти» другого являются, в конце концов, лишь частями высшего обобщения де Готье – «Желание иллюзии».
Я льщу себя надеждой, что даже де Кассер был бы доволен тем, как я повторил его рассуждения. А когда я окончил, мисс Уэст быстро спросила, не обманываются ли реалисты своими собственными фразами так же часто и так же успешно, как мы, простые смертные, обманываемся жизненной ложью?
Вот к чему мы пришли! Обыкновенная молодая девушка, никогда не затруднявшая своих мозгов задачами мироздания, впервые услыхав о таких вещах, тотчас со смехом отбросила их все. Я не сомневаюсь, что де Кассер согласился бы с ней.
– Верите ли вы в Бога? – спросил я довольно неожиданно.
Она уронила работу на колени, задумчиво посмотрела на меня, потом вдаль – на сверкающее море и на лазурный купол неба. Наконец, с чисто женской уклончивостью, ответила:
– Мой отец верит.
– А вы? – настаивал я.
– Право, я не знаю. Я не думаю над такими вещами. Я верила, когда была ребенком. И все-таки… все-таки, да, конечно, я верю в Бога. Временами, когда я совсем об этом не думаю, я уверена, и вера моя в то, что все хорошо, так же сильна, как вера вашего молодого еврея в слова философов. К этому, я думаю, все сводится: вера! Но зачем мучить себя?
– Вот теперь я вас поймал, мисс Уэст, – воскликнул я. – Вы – истинная дочь Иродиады.
– Это что-то нехорошо звучит, – сказала она, надув губки.
– Это и на самом деле нехорошо. И все-таки – это то, что вы собой представляете. Это – поэма Артура Симонса «Дочери Иродиады». Когда-нибудь я ее прочту вам, и вы мне ответите. Я знаю, вы ответите, что вы тоже часто смотрели на звезды.
Мы как раз пришли к рассуждениям о музыке, в которой у нее удивительно большие познания, и она сказала мне, что Дебюсси и его школа не имеют в ее глазах особой прелести, как вдруг Поссум поднял отчаянный визг.
Щенок пробежал вперед по мостику до средней рубки и, по-видимому, знакомился с цыплятами, как вдруг с ним стряслась какая-то беда. Его ужас был так силен, что мы оба вскочили. Он несся по мостику к нам во всю мочь, взвизгивая при каждом прыжке и постоянно оборачивался в том направлении, откуда бежал.
Я позвал его и протянул к нему руку, но в благодарность он, пробегая мимо, огрызнулся и щелкнул на меня зубами. Прежде чем я успел сообразить, что ему грозит опасность упасть в море, мистер Пайк и мисс Уэст уже летели вслед за ним. Помощник был ближе к нему и в великолепном прыжке достиг перил как раз вовремя, чтобы перехватить Поссума, который слепо летел вперед и угодил бы за борт через легкие перила.
Каким-то округлым движением ноги мистер Пайк отбросил щенка, который покатился по палубе. С еще более сильным визгом Поссум вскочил на ноги и, шатаясь, направился к противоположным перилам.
– Не троньте его, – закричал мистер Пайк, когда мисс Уэст намеревалась схватить руками маленького безумца. Не троньте его – у него припадок!
Но это ее не остановило. Он наполовину прошел сквозь перила, когда она поймала его и держала в вытянутых вперед руках, покуда он выл и лаял с пеной у рта.
– Это припадок, – сказал мистер Пайк, когда терьер в изнеможении лежал на палубе, судорожно подергиваясь.
– Быть может, его клюнула курица, – предположила мисс Уэст. – Во всяком случае, принесите ведро воды.
– Дайте, я возьму его, – предложил я нерешительно, так как не имел никакого понятия о собачьих припадках.
– Нет, все в порядке, – ответила она. – Я позабочусь о нем. Холодная вода – это все, что ему нужно. Он подошел слишком близко к курятнику, и удар курицы по носу испугал его до судорог.
– Первый раз слышу, чтобы от этого у собак был припадок, – сказал мистер Пайк, поливая щенка водой под руководством мисс Уэст. – Это обыкновенный припадок, который бывает у щенят. В море это со всеми щенками случается.
– Я думаю, это от парусов, – возразил я. – Я заметил, что он их очень боится. Когда они хлопают, он в ужасе припадает к земле и пускается наутек. Вы заметили, как он бежал, все время оборачиваясь?
– Я видел, как у собак случались припадки, когда их ничего не пугало, – утверждал мистер Пайк.
– Это был припадок, а что его вызвало, неважно, – заключила мисс Уэст. – Это значит, что его неправильно кормили. С этих пор я буду сама кормить его, вот что. Скажите это вашему слуге, мистер Патгёрст. Никто ничего не должен давать Поссуму без моего разрешения.
В это время появился Вада с маленьким спальным ящиком Поссума, и они вместе с мисс Уэст приготовились снести его вниз.
– Это было восхитительно с вашей стороны, мисс Уэст, – сказал я. – Да еще так быстро. Я даже не пытаюсь благодарить вас. Но вот что я вам скажу. Возьмите его себе. Теперь это ваша собака.
Она засмеялась и покачала головой, в то время как я открыл перед ней дверь рубки.
– Нет, не надо, но я вместо вас буду заботиться о нем. Не трудитесь спускаться сейчас. Это мое дело, и вы бы мне только мешали. Мне поможет Вада.
Я несколько удивился, когда, вернувшись к своему креслу и усевшись, почувствовал, насколько этот незначительный случай взволновал меня. Я вспомнил, что сначала у меня сильнее забилось сердце. И когда я откинулся в кресло и закурил сигару, мне ярко представилась вся необычайность этого плавания. Мисс Уэст и я толкуем о философии и искусстве на корме большого корабля посреди сверкающего моря, пока капитан Уэст мечтает о своей далекой родине; мистер Пайк и мистер Меллер несут вахту за вахтой и рявкают на матросов, а их рабы натягивают и накручивают канаты; у Поссума припадок; Энди Фэй и Муллиган Джекобс пылают неугасимой ненавистью ко всему живому; китаец с маленькими ручками готовит для всех пищу; Сёндри Байерс непрерывно давит свой живот; О’Сюлливан бредит в стальной каюте средней рубки; Чарльз Дэвис сторожит его со свайкой в руке, а Христиан Джесперсен много миль позади лежит глубоко на дне морском с привязанным к ногам мешком угля.
Глава XVII
Сегодня две недели, как мы в море. Море спокойно под облачным небом, и мы легко скользим со скоростью восьми узлов в час под легким восточным ветерком. Капитан Уэст уверен, что это северо-восточный пассатный ветер (муссон). Я узнал также, что «Эльсинора» должна сначала идти к востоку, почти до африканского берега, чтобы не быть прижатой к мысу Сан-Рок на Бразильском побережье. На этом переходе попадаются острова мыса Верде. Не удивительно, что путь от Балтиморы до Сиэтла, таким образом, определяется в восемнадцать тысяч миль.
Сегодня, поднявшись утром на палубу, я застал у штурвала грека-самоубийцу Тони. Он имел довольно разумный вид и вполне вежливо снял шапку, когда я пожелал ему доброго утра. Больные хорошо поправляются, за исключением Чарльза Дэвиса и О’Сюлливана. Этот последний все еще привязан к своей койке, и мистер Пайк заставил Дэвиса ухаживать за ним. В результате Дэвис расхаживает по палубе, приносит больному пищу и воду с кубрика и жалуется на свои обиды всем членам команды.
Вада рассказал мне сегодня странную вещь. Он, буфетчик и оба парусника собираются по вечерам в каюте повара – все они азиаты, – где и перебирают судовые сплетни. По-видимому, они ничего не упускают, и Вада все передает мне. Ну, так вот Вада сказал мне о странном поведении мистера Меллера. Они обсуждали его и вынесли порицание за его близость и фамильярность с тремя хулиганами на баке.
– Но, Вада, – сказал я, – это совсем на него не похоже. Он очень суров и даже груб со всеми матросами. Он обращается с ними, как с собаками. Ты же знаешь.
– Верно, – согласился Вада, – с другими матросами он поступает именно так. Но с этими тремя очень плохими людьми он в дружеских отношениях. Луи говорит, что место второго помощника – на юте, так же, как и первого помощника и капитана. Не пристало второму помощнику водить дружбу с матросами. Не будет от этого добра для судна. Понимаете? Луи говорит, что это безумие со стороны мистера Меллера делать такие странные вещи.
Все это заставило меня подробнее заинтересоваться этим. Оказывается, что проходимцы Кид Твист, Нози Мёрфи и Берт Райн сделались какими-то главарями на баке. Держась вместе, они установили своего рода царство террора и властвуют на баке. Весь их нью-йоркский опыт в командовании грязными скотами и хилыми уродами в их шайках теперь им пригодился. Насколько я мог понять из слов Вады, они начали с двух итальянцев в своей вахте – Гвидо Бомбини и Мике Циприани. Какими-то неизвестными способами они довели этих двух несчастных до состояния трепещущих рабов. Как-то раз, ночью, например, Берт Райн заставил Бомбини вылезти из постели и принести ему напиться.