Мисс Уэст никогда не сидит сложа руки. Она сама стирает свое белье внизу в большой задней каюте. Она также никому не доверяет тонкое белье своего отца. В кают-компании она поставила швейную машинку. Всем шитьем на руках, вышиванием и изящными работами она занимается на воздухе, сидя рядом со мной в кресле на палубе. Она уверяет, что любит море и атмосферу судовой жизни, а между тем привезла с собой на судно свои домашние «береговые» вещи, вплоть до собственного, очень красивого чайного сервиза китайского фарфора.
Она по своей природе больше всего женщина и устроительница домашнего уюта. Она прирожденная кулинарка. Буфетчик и Луи приготовляют удивительные и даже изысканные блюда для нашего стола, а между тем мисс Уэст умеет в мгновение ока их еще более усовершенствовать. Она не позволяет подать что бы то ни было на стол, не обсудив перед этим с поваром и не попробовав сначала. Она очень быстро соображает, обладает безошибочным вкусом и необходимой твердостью в решениях. Кажется, ей достаточно взглянуть на кушанье, кто бы его ни приготовил, чтобы тотчас угадать, чего в нем не хватает, или что в нем лишнее, и немедленно предписать то, что превращает его в нечто неописуемое, а иное – и в восхитительное. Но, Боже мой, как я ем! Я просто поражен своей неослабевающей прожорливостью. Я по-настоящему рад, что мисс Уэст совершает с нами это путешествие. Теперь я в этом вполне убежден. Она явилась «с Востока», как она это шутя называет, и у нее огромный выбор вкусных пряных восточных блюд. Луи – мастер приготовлять рис, но в приготовлении острых приправ к этому рису он – неумелый дилетант по сравнению с мисс Уэст. Тут она истинный гений. Как часто наши мысли во время плавания останавливаются на еде!
Итак, в период пассатов я провожу очень много времени рядом с мисс Уэст. Я все время читаю и очень часто читаю ей вслух отрывки или даже целые книги, на которых мне интересно ее испытывать. Такое чтение заканчивается обсуждением, и она еще ни разу не произнесла ничего такого, что заставило бы меня изменить мое первоначальное мнение о ней. Она – истая дочь Иродиады.
И все же ее нельзя назвать наивной девушкой. Она не дитя, она – зрелая женщина со всей свежестью ребенка. У нее манеры, склад ума, апломб взрослой женщины, и в то же время она нисколько не высокомерна. Она великодушна, услужлива, чувствительна, да и чутка; и то обстоятельство, что она так чрезмерно полна жизни, той жизни, которая делает ее походку такой прекрасной, оспаривает ее зрелость. Иногда она производит на меня впечатление тридцатилетней женщины; в других случаях, когда она в хорошем и смешливом настроении, ей едва можно дать тринадцать лет. Я непременно спрошу у капитана Уэста, в каком году произошло столкновение «Дикси» с речным пароходом в бухте Сан-Франциско. Одним словом, мисс Уэст – самая нормальная, самая здоровая, самая естественная женщина, какую я когда-либо знал.
Да и ко всему этому она женственна, несмотря на то что, как бы она ни причесалась, волосы ее всегда гладки и аккуратны, как и все в ней. С другой стороны, эта постоянная выдержанность ослабляется разнообразием в фасонах платьев, которые она себе позволяет. Она никогда не перестает быть женщиной. Ее пол и его соблазн всегда присущи ей. Возможно, у нее есть высокие воротники, но я никогда не видел их на ней на судне. Ее блузки всегда открыты и дают возможность видеть одну из лучших ее приманок – мускулистую пропорциональную шею, с прекрасным оттенком кожи. Я привожу самого себя в смущение, бросая втихомолку долгие взгляды на эту белоснежную шею и слегка видный кусочек красивого крепкого плеча.
Наше посещение цыплят превратилось в повседневную обязанность. Не реже одного раза в день мы совершаем путешествие на крышу средней рубки. Нас сопровождает Поссум, который уже начал поправляться. Буфетчик считает своим долгом присутствовать при этом, чтобы получать указания, докладывать о кладке яиц и поведении кур в этом отношении. В настоящее время наши сорок восемь кур приносят две дюжины яиц в день, от чего мисс Уэст в большом восторге.
Большинству из них она уже дала имена. Петуха, конечно, зовут Петькой. Пеструю курочку – Долли Варден. Тонкую, стройную, нарядную курицу, следующую всюду по пятам за петухом, – Клеопатрой. Еще одну – с самым приятным голосом – она зовет Сарой Бернар. Я заметил одну вещь: всякий раз, как они с буфетчиком выносят не несущейся курице смертельный приговор (что случается обычно раз в неделю), мисс Уэст не ест мяса, даже если оно превращено в потрясающую вкуснятину благодаря необычайным приправам. В таких случаях она приказывает приготовить ей особый соус из консервированного омара, креветок или куриных консервов.
Да, чтобы не забыть! Я узнал, что не интерес к мужчине (ко мне, с вашего разрешения!) вызвал ее неожиданное решение отправиться в плавание. Она поехала ради своего отца. С капитаном Уэстом что-то неладно. Иногда я замечаю, как она смотрит на него с неизъяснимой заботливостью и тревогой.
Вчера за завтраком я рассказывал смешную историю, и взгляд мой случайно остановился на мисс Уэст. Она не слушала. Ее вилка с куском еды повисла в воздухе, пока она во все глаза смотрела на отца. В этих глазах был испуг. Она заметила, что я за ней наблюдаю, и с удивительным самообладанием медленно, совершенно естественным движением опустила вилку и положила ее на тарелку, не отрывая глаз от лица своего отца.
Но я видел. Да! Я видел более того. Я видел, что лицо капитана Уэста было прозрачно-бледным, видел, как его трепещущие веки опустились, а губы беззвучно шевелились. Затем веки поднялись, губы снова сжались в своей обычной замкнутости, лицо медленно порозовело. Казалась, он некоторое время отсутствовал и только что вернулся. Но я все видел и разгадал ее тайну.
И все же несколько часов спустя этот же самый капитан Уэст унизил гордый дух моряка, сделав выговор мистеру Пайку. Это случилось во вторую послеполуденную вахту. Ночь была мрачная, и команда натягивала канаты на главной палубе. Я только что вышел из рубки и увидел, как капитан Уэст, засунув руки в карманы, прошел рядом со мной на корму. Внезапно со стороны бизань-мачты послышался треск и щелканье парусины. В то же время люди попадали на спину и покатились по палубе.
Последовало минутное молчание, затем послышался голос капитана Уэста:
– Что унесло, мистер Пайк?
– Верхнюю рею, сэр, – послышался ответ из темноты.
После небольшой паузы снова раздался голос капитана Уэста:
– В следующий раз сначала ослабьте ваш парус.
Бесспорно, мистер Пайк – прекрасный моряк. Но в этом случае он допустил промах. Я научился понимать его и хорошо могу представить себе, как уязвлена была его гордость; более того, у него характер злобный, обидчивый, примитивный, и хотя он довольно почтительно ответил: «Да, сэр», я был убежден, что бедной команде придется вынести на себе его обиду в течение следующих ночных вахт.
Очевидно, так оно и было: сегодня утром я заметил подбитый глаз у Джона Хаки, а у Гвидо Бомбини – свежую и очень большую опухоль на челюсти. Я спросил Ваду, в чем дело, и он скоро принес мне все новости. Настоящие избиения происходят на палубе в часы ночных вахт, когда мы, на юте, мирно почиваем.
Даже сегодня мистер Пайк ходит хмурый и мрачный, больше обычного рявкая на людей и отвечая мисс Уэст и мне только что вежливо, когда нам случается заговорить с ним. Его ответы односложны, а лицо выражает чрезвычайное недовольство. Мисс Уэст, которая не знает об инциденте, смеется и говорит, что это «морской сплин», уверяя, что она с этим явлением прекрасно знакома.
Но я теперь знаю мистера Пайка – упрямый старый морской волк. Пройдет суток трое, покуда он придет в себя. Он страшно гордится своим морским искусством, и что его больше всего угнетает – это сознание, что он действительно допустил промах.
Глава XXI
Сегодня, на двадцать восьмой день пути, рано утром, пока я пил кофе, мы пересекли меридиан, все еще идя под пассатным ветром. И Чарльз Дэвис ознаменовал этот день убийством О’Сюлливана. Эту новость принес Бони, щепкоподобный юнец из вахты мистера Меллера. Мы со вторым помощником только что вошли в госпиталь, когда появился мистер Пайк.
Горестям О’Сюлливана пришел конец. Человек с верхней койки ударом свайки прекратил его жалкую, безумную жизнь.
Я не могу постигнуть этого Чарльза Дэвиса. Он спокойно сидел на своей койке и спокойно закурил трубку прежде, чем ответить мистеру Меллеру. Несомненно, он не сумасшедший. А между тем, он обдуманно, хладнокровно убил беспомощного человека.
– Зачем ты это сделал? – спросил его мистер Меллер.
– Потому, сэр, – сказал Чарльз Дэвис, поднося к своей трубке вторую спичку, – потому… пф… пф… что он мне мешал спать. – Тут он встретился глазами с горящим взглядом мистера Пайка. – Потому… пф… пф… что он надоел мне. В следующий раз… пф… пф… я надеюсь, что будут осмотрительнее выбирать, какого рода людей помещать в одной каюте со мной. Кроме того… пф… пф… эта верхняя койка не место для меня. Мне трудно взбираться на нее пф… пф… и я перейду обратно на нижнюю, как только вы уберете с нее О’Сюлливана.
– Но зачем ты это сделал? – зарычал мистер Пайк.
– Я сказал вам, сэр, потому что он мне надоел. Я устал от него, а потому сегодня утром я прекратил его страдания. Что вы с этим поделаете? Человек мертв, не так ли? И я убил его, это была самозащита. Я знаю законы. Какое вы имели право помещать сумасшедшего вместе со мной, больным и слабым человеком?
– Клянусь Богом, Дэвис, – вспылил помощник. – Тебе не придется получать расчет в Сиэтле. Я тебя проучу за убийство сумасшедшего, привязанного к койке и совершенно безвредного человека. Ты за ним последуешь за борт, милейший.
– Хорошо, но вас за это повесят, сэр, – ответил Дэвис. Он перевел на меня свой спокойный взгляд. – Я вас призываю в свидетели, сэр; вы свидетель того, как он мне угрожает. И вы покажете это на суде. И что его повесят, это верно, если я отправлюсь за борт. О, я хорошо знаю его прошлое. Он не посмеет выступить на суде с таким прошлым. Его много раз обвиняли в убийстве и жестоком обращении с людьми в плавании. И на те суммы, которые он или его владельцы