Дни бегут, проходят и времена года… Мы покинули Балтимору в конце зимы, пришли к весне, затем миновало лето, наступает осень, и мы пробираемся к югу, навстречу зиме мыса Горн. И когда мы обогнем мыс и пойдем в северном направлении, у нас снова будут весна и лето, долгое лето, следующее за солнцем в его пути к северу, и мы придем в Сиэтл летом. И все эти времена года прошли или пройдут в течение пяти месяцев.
С белыми одеждами покончено, и под тридцать пятым градусом южной широты мы носим костюмы умеренного климата. Я замечаю, что Вада дал мне более теплое белье и более плотные пижамы, и что Поссум по ночам не довольствуется поверхностью постели и норовит забираться под одеяло.
Мы находимся сейчас у Ла-Платы, в районе, известном своими штормами, и мистер Пайк ожидает бурю. Капитан Уэст как будто ничего не ждет, но я замечаю, что он больше времени проводит на палубе, когда небо и барометр становятся угрожающими.
Вчера мы получили намек на погоду Ла-Платы. Намек пришел вчера в сумерки перед наступлением темноты. Ветра почти не было, и «Эльсинора», поддерживая ход с помощью перемежающихся дуновений с севера, отчаянно барахталась в большой зыби, являвшейся отголоском какого-нибудь только что окончившегося шторма к югу от нас.
Впереди нас разрастался с волшебной скоростью глубокий мрак. Я думаю, что он образовался из туч, но на тучи совсем не был похож. Это был только мрак и ничего больше, который громоздился все выше и выше, пока не повис над нами и не распространился вправо и влево так, что закрыл половину поверхности моря.
Но легкие дуновения ветра с севера продолжали надувать наши паруса, и «Эльсинора» все еще барахталась в крупной зыби; паруса опускались и хлопали с глухим громыханием, а мы медленно подвигались навстречу этому ужасающему мраку. На востоке, посреди того, что бесспорно было грозовой тучей, беспрестанно сверкали молнии, время от времени своими вспышками разрывая мрак впереди.
Наконец последние дуновения прекратились, и в промежутках между раскатами приближавшегося грома голоса людей, работающих на реях, казались звучащими над самым ухом, а не долетавшими с высоты нескольких сот футов. По тому рвению, с которым они работали, можно было судить, что приближавшаяся угроза производила на них должное впечатление. Обе вахты работали под руководством обоих помощников, а капитан Уэст прохаживался, как обычно, по палубе, словно посторонний зритель, не отдавая никаких приказаний, кроме тихих советов поднимавшемуся время от времени на корму мистеру Пайку.
Мисс Уэст, покинувшая нас за пять минут до того, появилась в виде настоящего моряка, облаченная в зюйдвестку, клеенчатый плащ и непромокаемые сапоги. Она решительно приказала мне одеться таким же образом, но я не мог уйти с палубы, боясь что-нибудь упустить, и приказал Ваде принести мой штормовой костюм. Затем из мрака с молниеносной быстротой налетел ветер, в сопровождении самого адского грома. А с дождем и громом пришел мрак. Он был осязаем. Он проносился мимо нас в реве ветра, подобно какой-то материи, которую можно было ощупать. Мрак навалился на нас так же, как и ветер. Я не могу иначе описать этого, как старым, даже древним, выражением: не видно было даже собственного носа.
– Не чудесно ли! – прокричала мне в ухо мисс Уэст, стоя рядом со мной и цепляясь за перила.
– Чудесно! – заорал и я в ответ, касаясь ее уха губами, так что ее волосы щекотали мне лицо.
И, я не знаю почему, – это, должно быть, вышло непроизвольно у нас у обоих – среди этого ревущего мрака, когда мы цеплялись за перила, чтобы не быть снесенными прочь, наши руки нашли друг друга, сжали одна другую и затем вместе стали крепко сжимать перила.
«Дочь Иродиады», – мрачно сказал я себе, но рука моя не покинула ее руки.
– Что это происходит? – прокричал я ей в ухо.
– Мы потеряли курс, – донесся до меня ответ. – Мне кажется, нас относит назад. Руль работает, но судно не слушается его.
Прозвучал трубный глас архангела. Самурай своим мелодичным штормовым голосом закричал рулевому: «Полный поворот!»
«Полный поворот, сэр», – послышался ответ, неясный, надорванный от напряжения, заглушенный.
Впереди нас, позади нас, со всех сторон вокруг нас вспыхивали молнии, обливая нас пылающим светом в продолжение целой минуты. И все это время нас оглушал несмолкаемый рев грома. Это было сказочное зрелище: далеко вверху черный скелет рей и мачт, с которых убраны паруса; ниже – матросы, цеплявшиеся, как пауки, закрепляя паруса; под ними немногие поставленные паруса, надувшиеся в обратную сторону, зловеще белели в зловещем освещении; а в самом низу палуба, мостик и рубки «Эльсиноры», спутанные обрывки и комки канатов и кучки качающихся, натягивающих и накручивающих канаты людей.
Это была великая минута, решающий момент. Нас относило назад со всем нашим корпусом, тоннажем, бесконечными снастями и уходящими в небо двухсотфутовыми мачтами над нашими головами. И наш властелин был здесь, облитый ярким светом, стройный, спокойный, невозмутимый, имея возле себя двух помощников (из которых один был убийцей) для передачи его распоряжений, и кучку бессильных, слабых существ для того, чтобы приводить эти распоряжения в исполнение, – натягивать и накручивать канаты и одним напряжением мускулов так направлять наш плавучий мирок, чтобы он мог выдерживать ярость стихий.
Что случилось вслед за тем, что было сделано – я не знаю; я только слышал время от времени глас архангела, так как наступил мрак и полил проливной дождь горизонтальным потоком. Он наполнил мне рот и легкие, словно я очутился за бортом. Казалось, что он льется не только сверху вниз, но и снизу вверх, проникая под мою зюйдвестку, сквозь клеенчатый плащ, под наглухо застегнутый воротник и в высокие непромокаемые сапоги. Я был ослеплен, оглушен всем этим нападением на меня грома, молнии, ветра, темноты и воды. А властелин здесь, на корме, вблизи меня, жил и спокойно двигался среди всего этого, изрекая свою мудрость и свою волю жалким созданиям, которые повиновались и своей грубой силой натягивали брасы, отпускали паруса, меняли румбы, поднимали и опускали реи, разглаживали и закрепляли огромные куски парусины.
Как это случилось, я не знаю, но мисс Уэст и я стояли рядом, цепляясь за перила и прижавшись друг к другу под защитой навеса. Моя рука, обвивая ее талию, крепко ухватилась за перила, ее плечо было плотно прижато к моему, и одной рукой она крепко держалась за мой плащ.
Час спустя мы пробирались через корму к рубке, помогая друг другу держаться на ногах в то время, как «Эльсинора» прыгала и ныряла в бурных волнах. Ветер, затихший было после дождя, снова достиг силы шторма. Но доблестное судно было в полном порядке. Кризис прошел благополучно, и судно было цело, и мы были целы, и с мокрыми лицами, сияющими глазами смотрели друг на друга и смеялись в ярко освещенной рубке.
– Разве можно не любить море? – воскликнула с восхищением мисс Уэст, выжимая воду из распустившихся от дождя и ветра прядей своих волос. – А людей моря! – воскликнула она, – властелинов моря! Вы видели моего отца?..
– Он властелин! – сказал я.
– Он властелин! – повторила она за мной.
А «Эльсинора» поднялась на высокую волну и легла на бок, так что нас толкнуло друг на друга, и мы, ошеломленные, вместе отлетели к стене.
Я пожелал ей спокойной ночи внизу у трапа и, проходя мимо открытой двери кают-компании, заглянул туда. Там, к моему удивлению, сидел капитан Уэст; я думал, что он еще на палубе. Его штормовой костюм был снят, сапоги заменены туфлями. Он сидел, откинувшись на спинку большого кожаного кресла, с широко открытыми глазами, и следил за полными видений клубами сигарного дыма на фоне дико раскачивавшейся каюты…
Сегодня в одиннадцать часов утра Ла-Плата задала нам трепку. Накануне был настоящий шторм, хотя не очень жестокий. Сегодня ожидалось гораздо худшее, но оказалось просто космической шуткой. В течение ночи ветер настолько стих, что мы в девять часов утра подняли все паруса. В десять часов мы покачивались в мертвом штиле. Но к одиннадцати в южной части неба начал нависать мрак.
Нахмуренное небо низко опустилось над нами. Наши высокие мачты, казалось, скребли по тучам. Горизонт сузился вокруг нас так, что стало казаться, будто он едва ли в полумиле от нас. «Эльсинора» была замкнута в крошечном мирке тумана и воды. Молнии играли. Небо и горизонт так близко придвинулись, что, казалось, «Эльсинора» сейчас будет поглощена, втянута ими в себя.
Затем небо разорвала раздвоенная от зенита до горизонта молния, и влажный воздух окрасился в зловещий зеленый цвет. Дождь, сначала небольшой и начавшийся при мертвом штиле, превратился в поток из огромных, струящихся капель. Все гуще и гуще становился зеленоватый мрак; Вада и буфетчик зажгли в каюте лампы, несмотря на то что было всего двенадцать часов дня. Молния сверкала все ближе и ближе, пока судно не было охвачено ею кольцом. Зеленоватый мрак непрерывно сотрясался пламенем, сквозь которое более ярко сверкали разделенные молнии. Они становились все сильнее, по мере того как стихал дождь, и так плотно охватил нас поток электрического шторма, что невозможно было разобрать, какой молнией вызывается тот или другой раскат грома. Вся атмосфера вокруг нас то бледнела, то пылала. Какой стоял треск и грохот! Мы каждую минуту ждали, что молния ударит в «Эльсинору». И никогда я не видел таких оттенков молний. Хотя время от времени нас ослепляли более крупные вспышки, все время не прерывалась менее сильная, трепещущая, пульсирующая игра более слабого, дрожащего света, иногда нежно-голубого, иногда бледно-красного, переходившего в тысячи оттенков.
А ветра не было. И ничего не случилось. «Эльсинора» приготовилась к худшему с оголенными реями и свернутыми парусами, кроме нижних топселей. Топсели, намокшие от дождя, неуклюже свисали с рей и шлепали, когда судно качало. Тучи рассеялись, день прояснялся, зеленоватый мрак перешел в серый сумрак, молнии прекратились, гром отдалился от нас, а ветра все не было. Через полчаса засияло солнце, гром время от времени рокотал вдали, а «Эльсинора» все еще покачивалась в полном штиле.