Вот какую вещь мы никак не можем понять. Неделя прошла, а мятежники не обнаруживают ни малейших признаков того, что они доведены голодом до состояния полной покорности. Несколько раз мистер Пайк расспрашивал об этом наших людей. Все, как один, начиная с повара и кончая Буквитом, клялись, что они ничего не знают о других запасах пищи, кроме небольшого количества продуктов в камбузе и бочонка с сухарями. Между тем, по всему видно, что матросы на баке вовсе не голодают. Мы видим дым от печки в камбузе и можем только убедиться, что у них есть продукты для того, чтобы их приготовить.
Уже дважды пытался Берт Райн заключить с нами перемирие, но оба раза его белый флаг, поднявшийся над средней рубкой, был обстрелян мистером Пайком. Последняя такая попытка состоялась два дня назад. Намерение мистера Пайка заключалось в том, чтобы взять их измором и довести таким образом до полной покорности. Но теперь он начинает беспокоиться по поводу их таинственного источника съестных припасов.
Мистер Пайк теперь сам не свой. Понятно, что он одержим манией мести второму помощнику. Мне часто случайно приходилось неожиданно ловить его на том, что он с искаженным лицом что-то бормочет либо скрежещет зубами и то сжимает, то разжимает свои огромные квадратные кулаки. Любой разговор он неизменно сводит к тому, как бы осуществить ночную атаку на бак, и беспрестанно расспрашивает Тома Спинка и Луи о том, где может спать тот или иной матрос. Но сущность всех этих вопросов заключается в одном: где может спать второй помощник?
Буквально вчера днем он доказал, что одержим манией мести. Было четыре часа дня, начало первой вечерней вахты, и он только что сменил меня. Мы стали настолько беззаботны, что открыто стояли среди бела дня на юте. Теперь никто не стреляет в нас, и время от времени над крышей передней рубки появляется голова Карлика, который скалит зубы или же строит клоунские гримасы. В таких случаях мистер Пайк изучает лицо Карлика в бинокль, стараясь найти на нем признаки истощения. Однако он с огорчением признает, что Карлик выглядит очень хорошо и даже как будто разжирел.
Но я уклонился. Мистер Пайк как раз сменил меня вчера днем, когда вдруг на баке появился второй помощник и стал бродить вдоль глаз[19] «Эльсиноры», поглядывая за борт.
– Пальните в него! – сказал мне мистер Пайк.
Это был ожидаемый выстрел, и я медленно и тщательно стал прицеливаться, как вдруг мистер Пайк дотронулся до моей руки.
– Нет, не надо, – сказал он.
Я опустил мою маленькую винтовку и удивленно взглянул на него.
– Вы можете попасть в него, – объяснил он. – А я хочу оставить его для себя.
Жизнь никогда не складывается так, как мы того ожидаем. Весь наш путь из Балтиморы до Горна и вокруг него был отмечен насилием и смертью. Теперь же, когда в открытом мятеже наше плавание достигло своей кульминационной точки, больше нет насилий, и меньше стало смертей… Мы живем обособленно у себя на корме, а мятежники так же обособленно живут на баке. Нет больше суровости, нет бесконечного ворчания, нет рева команды и ругательств. Кажется, будто наступила прекрасная погода и начался общий праздник.
На корме мистер Пайк и Маргарет сменяют друг друга, лаская слух то звуками пианино, то звуками граммофона. А на баке команда своим неистовым весельем отравляет нам большую часть дня и ночи. На испорченном аккордеоне, собственности Мике Циприани, играет Бомбини, являющийся режиссером шумного веселья. У них имеются еще две поломанные гармоники. Кроме того, там есть самодельные дудки, свистки, барабаны. Играют на гребешках, покрытых бумагой, импровизированных треугольниках и на костях, вырезанных из ребер соленой конины, наподобие тех, которые употребляют негритянские музыканты.
Вся команда превратилась в какую-то орду и, напоминая стаю обезьян, упивалась грубым ритмом, дико отбивала такт, колотя жбанами из-под керосина, сковородками и всякого рода металлическими и хорошо отражающими звук предметами. Какой-то злой гений привязал веревку к язычку корабельного колокола и ужасающе трезвонил во время общего гвалта, хотя – насколько мы можем слышать – Бомбини каждый раз выговаривает ему за это. И вдобавок ко всему этому, подобно большому басу-альту, в самые неожиданные моменты, вероятно, заменяя духовые инструменты, начинает реветь наша сирена, используемая во время тумана.
И это мятеж в открытом море! На протяжении почти всех часов моих палубных вахт я слышу этот ужасающий шум и дохожу до бешенства, желая поддержать мистера Пайка в его намерении произвести ночную атаку на бак и заставить работать этих взбунтовавшихся рабов, лишенных всякого чувства гармонии.
Хотя я не вполне могу сказать, что они совершенно лишены этого чувства. У Гвидо Бомбини недурной, но необработанный тенор, и он удивил меня своим разнообразным репертуаром не только из Верди, но из Вагнера и Масснэ. Сегодня утром Нанси, по-видимому, чем-то очень взволнованный, пел очень горестную песенку о «Летучем облаке». Да и вчера, во время второй вечерней вахты, наши три мечтателя с глазами цвета бледного топаза затянули какую-то народную песенку, мелодичную и очень грустную.
И это – мятеж?! Я пишу эти строки и сам едва верю своим словам. Однако я твердо знаю, что мистер Пайк стоит сейчас на посту над моей головой. Я слышу резкий смех буфетчика и Луи: их рассмешила какая-то старинная китайская шутка. В кладовой Вада и парусники спорят о японской политике – я в этом уверен. А через узкий коридор, из каюты наискосок, до меня доносится нежное мурлыканье Маргарет, укладывающейся спать.
Но всякие сомнения исчезают, как только начинают бить восемь склянок, и мне нужно подняться на палубу, чтобы сменить мистера Пайка, который всегда задерживается на мгновение для «игры», как он это называет.
– Послушайте, – конфиденциально говорит он мне. – А ведь мы с вами можем отколошматить всю эту свору. Нам необходимо одно: подкрасться к ним на бак и там начать действовать. Как только мы откроем стрельбу, добрая половина из них побежит на ют. Например, такие раки, как Нанси и Сёндри Байерс, и Боб, и Карлик, и эта скучная тройка… И пока они устремятся на корму, а наша компания станет подбирать их, мы с вами произведем изрядную брешь среди оставшихся на баке. Что вы на это скажете?
Я колебался, думая о Маргарет.
– Да чего там! – настаивал он. – Уж если я попаду на бак, то начну работу сразу – блим-блам-блим! Стрелять я стану скорее, чем вы моргать глазами. Первым делом уложу на месте этих трех подлецов, а затем – Бомбини, и Дэвиса, и Дикона, и кокни и Муллигана Джекобса, и… и… Вальтгэма.
– Всего девять человек! – усмехнулся я. – А в вашем кольте только восемь зарядов.
Мистер Пайк на миг задумался, мысленно пересматривая свой список.
– Хорошо! – согласился он. – Я полагаю, что мне придется оставить Джекобса. Что вы на это скажете? Хватит ли у вас решимости на такое дело?
Я все еще колебался и прежде чем собрался ответить, он уже опередил меня и снова заговорил о своей идее.
– Нет, мистер Патгёрст, – сказал он. – Это не годится. Мы останемся здесь, на корме, и будем крепко сидеть до тех пор, пока их не скрючит голод. Но где они достают припасы? Вот что меня больше всего интересует! Бак совершенно голый, как кость, и таким должно быть каждое приличное судно. Ничего нет, а вы все же посмотрите на них, какие они жирные! А ведь, по нашему расчету, они еще неделю назад должны были начать голодать…
Глава XLIV
Да, это несомненно мятеж! Когда сегодня утром во время дождя Буквит набирал воду возле рубки, он слишком открыто вытянулся вперед и удачным выстрелом с бака был ранен в плечо. Это была малокалиберная пуля, рана оказалась поверхностная. Тем не менее, Буквит завопил так, будто уже умирает, и выл до тех пор, пока мистер Пайк парой затрещин не заставил его угомониться.
Я не хотел бы в качестве своего хирурга иметь мистера Пайка. Он нащупывал пулю своим мизинцем, все же слишком большим для отверстия, в то время как другую руку все время держал в угрожающем положении, сулящем раненому новые пощечины. Тем же мизинцем он выдолбил пулю, после чего послал парня вниз, где уже Маргарет позаботилась о разных антисептических мерах и перевязала рану.
Я вижу ее теперь так редко, что каких-нибудь полчаса наедине с ней – это уже событие! Она занята с утра до вечера заботами о порядке в нашем хозяйстве. В то время как я это пишу, я слышу через открытую дверь, как она поучает обитателей задней каюты. Она выдала всем простыни и нижнее белье из склада и приказывает им выкупаться в только что набранной дождевой воде. Чтобы убедиться в том, что ее требование будет выполнено, она велит буфетчику и Луи проследить за этой процедурой. Кроме того, она запретила им курить трубки в задней каюте. А в довершение всего они должны обмести стены и потолок в задней каюте, а завтра утром приступить к окраске. Все это почти убеждает меня в том, что никакого мятежа на судне нет, и что я просто вообразил его.
Но нет! Я слышу, как Буквит хнычет и спрашивает, как он может купаться, если ранен. Я жду и прислушиваюсь к решению Маргарет. Я не разочаровываюсь. Тому Спинку и Генри поручено обеспечить Буквиту основательное купание.
Мятежники не голодают. Сегодня они охотились на альбатросов. Спустя несколько минут после того как поймали первого альбатроса, его труп они выбросили за борт. Мистер Пайк долго разглядывал его в бинокль и, наконец, заскрипел зубами, убедившись, что выброшены были не только перья и кожа, но и вся тушка. Они оставили только крылья, из костей которых вырезали себе трубки. Вывод напрашивался сам собой: голодающие ни за что не выбросили бы мяса!
Но где они достают пищу? Это особая морская тайна, хотя, возможно, я иначе судил бы об этом, если бы не мистер Пайк.
– Я думаю, все думаю об этом, думаю до того, что мой мозг переворачивается, – говорит он, – и все же ничего не могу понять. Я знаю каждый дюйм на «Эльсиноре», знаю также, что на баке нет и не может быть ни единой унции пищи, а они все же едят!