Особенно если в конце они обе окажутся на свободе.
Типп задумчиво пожевал нижнюю губу, размышляя над словами Кивы. Наконец он проговорил:
– Тогда нам, наверное, надо п-п-постараться вылечить ее. Чтобы она потом сама т-тебя отблагодарила.
Киву накрыло волной облегчения, которая только усилилась при виде щербатой, пусть и слабой, улыбки Типпа. Она снова взяла его за руку, крепко сжала и сказала – ему одному:
– Я сделаю все что в моих силах, чтобы остаться с тобой, понял? Я обещала твоей маме, а я свои обещания держу. Мы с тобой в одной лодке, ты и я.
Киве оставалось молиться, что Рук согласится на план, который она собиралась ему предложить – хотя она бы предпочла не следовать этому плану вовсе, ведь тогда ей придется предстать перед оставшимися тремя Ордалиями. По закону между испытаниями должно пройти две недели, а значит, следующую устроят через четырнадцать дней. Если ее семья с мятежниками не успеет за это время их вызволить, тогда Кива, считай, сама по себе. А если она не пройдет испытание и умрет, Типп останется совсем один.
Кива подняла глаза на Джарена и обнаружила, что тот уже на нее смотрит. На этот раз она не стала отворачиваться, а постаралась вложить во взгляд все свои мысли и чувства. Если ей суждено умереть, то хотелось бы знать, что за Типпом будут присматривать, пока это возможно.
К его чести, Джарен не стал сопротивляться Кивиным попыткам пообщаться без слов. Он поджал губы, на его напряженном лице читалось желание, чтоб она даже думать не смела о собственной гибели, однако Кива смотрела на него так спокойно, так выразительно, что в конце концов он выдохнул и скупо кивнул, принимая ее решение. Соглашаясь с ним.
Поежившись от осознания, что они только что поняли друг друга без слов, Кива отвела взгляд от Джарена и, наклонившись вперед, тыльной стороной ладони дотронулась до лба Тильды. Жар не вернулся, но женщина беспокойно металась по кровати и стонала во сне.
– Какие-нибудь новости? – спросила Кива, не в силах удержать свою лекарскую натуру.
– С н-ней никаких изменений, – с легким сомнением ответил Типп, и Кива подняла на него глаза, – но п-пациентам с к-кишечной инфекцией стало хуже. И их все больше. Пока ты спала, надзиратели п-п-принесли еще троих.
«Спала» – это еще мягко сказано; Кива все-таки лежала в беспамятстве. Она повернулась к двери в карантинную зону, прикидывая, хватит ли ей сил дойти и самостоятельно проверить больных.
– Даже думать не смей.
Кива обернулась к Джарену и скривилась при виде его твердого взгляда.
– Морщи нос сколько хочешь, все равно отправишься в постель, – заявил он.
Тут же, приводя угрозу в исполнение, Джарен обвил ее рукой и мягко поднял на ноги. В этот раз Кива прикусила язык, чтобы случайно не застонать, но по взгляду Джарена догадалась, что обдурить его не удалось.
Обратный путь до койки оказался мучительнее, и хотя Кива бы никогда в этом не призналась, Джарен был прав: ноги у нее подкосились бы раньше, чем она успела бы осмотреть всех пациентов.
Устроившись на кровати, Кива заставила себя тихо его поблагодарить:
– Спасибо.
Ее всю трясло, но она не подавала виду. Хотя и понимала, что наверняка выглядит так же ужасно, как и себя чувствует.
Джарен кивнул и отошел к деревянному шкафу в дальнем конце комнаты. Кива с Типпом обменялись недоуменными взглядами, и Типп, пожав плечами, взбил подушку у нее за спиной. Долго ждать не пришлось: Джарен вернулся к ним с каменным стаканчиком в руках.
– Выпей, – протянул он его Киве.
Она тупо уставилась на белую жидкость.
– Ты… принес… маковое молоко.
От удивления голос Кивы взметнулся вверх, превращая ее прерывистое утверждение в вопрос.
– Пей, – повторил Джарен. – Поможет.
– Но… тебе ведь… – Кива примолкла и непонимающе подняла на него глаза.
Уголки губ Джарена дернулись, и он покачал головой, словно его насмешило ее непонимание.
– То, что мне эти средства не нравятся, не значит, что остальным нельзя их принимать. Ты же сама говорила: ты сегодня упала с пятнадцати метров. Если кому и нужны наркотики, так это тебе.
Он налил куда больше макового молока, чем Миррин – не меньше половины стакана. С такой дозировкой ее точно отключит.
Слегка нахмурившись, Кива произнесла:
– Я…
– Просто выпей, Кива, – мягко повторил Джарен. Он накрыл ее свободную ладонь своей – черствой от мозолей и в то же время такой успокаивающей. Эти мозоли служили доказательством, что он выживает в тоннелях, что он еще не сдался, в отличие от многих других. – Тебе нужен отдых.
– Олиша и Нергал с-с-скоро придут, – успокоил ее Типп. – Я расскажу им о н-новых пациентах и возьму с них обещание п-присмотреть за ними. Спи, Кива. Одну н-ночь без тебя они переживут.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб, а потом недвусмысленно постучал Киву по руке, в которой та держала стакан.
Типп никогда не стеснялся открыто проявлять чувства, но поцелуй в лоб – это что-то новенькое. Сморгнув слезы, Кива залпом выпила маковое молоко и отдала пустой стакан Джарену.
– Вот увидите, завтра мне уже будет лучше. – Она зевнула: лекарство начинало действовать.
– И п-потом мы придумаем, как тебе пережить следующую Ордалию, – сказал Типп, подоткнув ей одеяло.
Кива не ответила, лишь поудобнее устроилась в кровати и с облегчением нащупала под одеялом холодный металл амулета. Если принцессе Миррин можно верить, то Киве не придется беспокоиться о следующем испытании. А вот о двух последних…
Не в первый раз Кива задалась вопросом: о чем она думала, когда вызвалась на место Тильды? Она надеялась, что права и спасение уже на подходе, но если она ошибается… даже закрыв глаза и проваливаясь в сон от макового молока, Кива не могла не пожалеть о содеянном. Тем более когда воспоминание о поцелуе Типпа было еще так свежо.
– Спи крепко, Кива, – расслышала она шепот Джарена откуда-то издалека. Он сжал ее ладонь, и она вдруг поняла, что он до сих пор держит ее за руку, и с этим прикосновением, с этим шепотом она погрузилась в блаженный сон.
Когда Кива проснулась в следующий раз, стояла глубокая ночь. Увидев нависшую над ней тень, Кива с испуганным писком села в кровати. Через несколько секунд, когда глаза привыкли к тусклому освещению лазарета, она узнала в смутном силуэте человека – и пришла в еще больший ужас.
– Чем, во имя богов, ты думала?! – процедил смотритель Рук, сверкнув темными глазами. Кулаками он упирался в бедра.
– Я…
– Ты хоть понимаешь, что натворила? – выплюнул он. – Хоть представляешь, как безрассудно, как глупо…
– Креста угрожала убить Типпа, – перебила его Кива, не желая, чтобы Рук говорил с ней свысока. Тем более сейчас, пока маковое молоко еще не выветрилось и придавало ей лошадиную дозу храбрости.
– И что? – взмахнул смотритель руками. – Какой-то мальчишка! Дала бы ему умереть!
От одной только мысли об этом у Кивы кровь в жилах застыла.
– Он мне дорог.
– Тогда ты дура, – ткнул Рук в нее пальцем. – Что дальше-то? Даже если ты переживешь Ордалии – а ты не переживешь – что тогда? Ты уедешь, а Типп…
– Уедет со мной.
Смотритель замер. Отклонился на пятках, посмотрел на нее искоса.
– Что-что ты сказала?
Кива облизнула губы, надеясь, что справится. В голове стояла полная неразбериха из-за лекарства, и все же благодаря нему Кива чувствовала себя храбрее. Еще никогда в присутствии смотрителя она не вела себя настолько бесстрашно.
– Вы говорили, что Типп может покинуть Залиндов, если найдется опекун, готовый забрать его, – напомнила Кива. – Если я переживу Ордалии и выйду на свободу, я стану его опекуном. Он уедет вместе со мной.
Несколько мгновений смотритель молчал. Кива, преодолев боль, села повыше в кровати. Руки у нее взмокли в ожидании его ответа.
Наконец он заговорил:
– Но для этого тебе необходимо сначала пережить Ордалии.
Киве захотелось улыбнуться, рассмеяться, встать и затанцевать. Рук не спорил, не мог с ней поспорить, ведь она использовала его же слова против него. И все же Кива боялась, что он найдет какую-нибудь лазейку, какую-нибудь причину отказать. Но он сумел вспомнить только о том, как высоки ее шансы на неудачу. Что ж, на это у нее ответ имелся.
– Пока я как-то справлялась, – отозвалась Кива. – Десять лет в заключении, а я до сих пор жива. Что-то это да значит. – Она вспомнила, как Миррин назвала ее бойцом. А ведь это именно Рук рассказал ей о Киве.
– Ты жива, потому что я защищал тебя, – прошипел смотритель Рук; лицо его снова исказил гнев. – Ты жива, потому что твой отец спас мне жизнь, а я в ответ пообещал за тобой приглядывать. Или думаешь, ты сама так долго протянула?
При упоминании отца Кива отпрянула, но не смогла удержаться от горького ответа:
– Все просто знают, что я – ваш доносчик. Меня ненавидят, мне не доверяют. Поэтому меня и не трогают.
– Нет! – процедил Рук сквозь зубы. Кива еще никогда не видела этого бесчувственного человека настолько эмоциональным. – Ты протянула так долго, потому что все в этой тюрьме – и заключенные, и надзиратели – знают, что стоит им хоть пальцем тебя тронуть, и придется отвечать передо мной.
Кива чуть не фыркнула. За прошедшие годы над ней столько раз издевались, что и не сосчитать, особенно надзиратели. А до Кресты и ее угроз по поводу Типпа смотрителю и вовсе дела не было. И это называется «защищал»? Кивина верность Руку не принесла ей ничего, кроме проблем и вечных переживаний: достаточно ли она ему сообщила, не посчитает ли он ее больше не нужной.
Но… в одном он прав: на ее долю, в отличие от других заключенных – особенно попавших в руки надзирателям, – не выпало ничего действительно ужасного. Она подозревала, что многих отпугивало влияние Рука, однако Киве и в голову не приходило, будто тот хотел ее защитить, будто он чувствовал себя обязанным перед ее отцом, который почти десять лет назад спас смотрителя от тяжелого случая заражения крови. Возможно, Рук вправду о ней заботился, но по-своему, не так как все. От этой мысли ей стало неуютно, словно для Кивы было немыслимо примириться с тем фактом, что человек, спасший ей жизнь, регулярно угрожал ей смертью.