Это были одни из худших воспоминаний Кивы.
И вместе с тем одни из лучших.
Но той ночью, когда он не вернулся, Кива сразу поняла.
Он больше никогда ничему ее не научит, никогда ничего не расскажет.
Кива вытерла глаза. Она истязала свой мозг в попытках вспомнить, упоминал ли отец хоть что-нибудь, что могло бы дать ей понять, та ли же болезнь охватила тюрьму сейчас, что и девять лет назад, или нет. Искал ли он источник болезни, как она? Выяснил ли, что это и как это лечить? Или же просто пытался сделать все, чтобы пациенты как можно меньше мучались перед смертью? До самой своей смерти?
Кива не помнила, как долго все это длилось. Она была так поглощена горем после смерти отца, что потеряла счет времени. Но… она помнила свой восьмой день рождения, потому что в этот день она впервые ступила в лазарет после того, как отец умер, как он покинул ее. Тогда тут работал другой лекарь – предшественник Кивы, под чье руководство ее распределили спустя два года и чью позицию она переняла спустя еще два года.
Когда Киве исполнилось восемь, больных с кишечным заболеванием уже не осталось. Она прекрасно это помнила, потому что в тот день нашла лекаря в пустой карантинной зоне, где он замешивал запрещенную ангельскую пыль. Он еще подпрыгнул и спросил, зачем Кива явилась, а она ответила, что одного из заключенных в мастерских чуть ли не до смерти избил надзиратель.
Но лекарю было плевать. Он достал из-за пазухи пузырек с маковым молоком и сказал дать его пострадавшему заключенному, а потом велел Киве убираться из лазарета.
На обратном пути она зашла в сад.
Со слезами на глазах Кива тихо попрощалась и приняла решение. Она собрала немного алоэ, а проходя через лазарет украла сок баллико и ткань.
Она вылечит избитого сама, как поступил бы ее отец.
С той самой секунды Кива твердо решила: она продолжит дело отца. Может, его больше и нет, но он все равно остается с ней – и останется навсегда.
Слезы катились по Кивиным щекам. Она поднялась и вдохнула свежие землистые запахи сада.
Убежище ее отца.
Ее убежище.
Их убежище.
Фаран Меридан умер от кишечного заболевания, и наверняка его поразила та же болезнь, от которой страдали заключенные сейчас.
Пусть и прошло девять лет, но Кива не потерпит, чтобы смерть Фарана оказалась напрасна. Он отдал все – в том числе и свою жизнь – чтобы спасти больных. И Кива собиралась закончить его дело. В этот раз она найдет лекарство и остановит болезнь. Она не знала, нашли ли лекарство в прошлый раз или инфекция сама постепенно сошла на нет, но не желала ждать несколько недель или даже месяцев, чтобы это выяснять.
Все равно у нее нет столько времени.
После завтрашнего испытания у Кивы останется лишь четыре недели на опыты, и то, если она переживет остальные Ордалии или если ее семья с мятежниками не освободит ее раньше. Много времени на поиск лекарства у нее не будет, но Кива сделает, что успеет.
Решительно кивнув, она вытерла ладони о штаны и пошла по тропинке обратно. Сад, как и обычно, вернул ей спокойствие и одновременно с тем разжег в ее груди огонь, неистовое желание, которое она считала своим долгом претворить в жизнь.
Ее отец будет ею гордиться. Она сделает то, чего он не смог.
Когда вечером Кива вышла из лазарета, перед глазами у нее все плыло: она полдня записывала все, что знала о болезни. Рука болела, пальцы до сих подрагивали после яростной работы, но Кива была довольна: если она внезапно покинет Залиндов – или умрет – кто-нибудь сумеет продолжить ее исследование. К сожалению, ни отец, ни тем более Фесса не додумались задокументировать свои изыскания. Кива обыскала каждую щель в лазарете, но нашла только пергамент, на который ее предшественник тайно выписал инструкцию, как приготовить более мощную версию ангельской пыли. Кива аж вскипела от злости: работа лекаря – помогать заключенным, а не плодить наркоманов. Она могла лишь надеяться, что за свои деяния он сейчас гниет в вечном мире.
Ругаясь под нос на отвратительную человеческую природу, Кива зашла в столовую – огромное здание со множеством длинных деревянных столов, занятых голодными усталыми заключенными, еду которым подавали такие же голодные усталые заключенные.
Последнее время Типп приносил ей еду прямо в лазарет, но сегодня Киве захотелось побыть среди других узников, почувствовать, каково находиться рядом с живыми дышащими людьми. А еще ей хотелось выяснить, какие настроения сейчас царят в тюрьме и не намечается ли очередной бунт. Обычно беспорядки начинали Креста с мятежниками, но не всегда. Иногда накапливались какие-то мелочи, которые со временем выливались во что-то большее, а иногда бунты вспыхивали и вовсе на ровном месте. Из-за такого непостоянства Кива могла только опасаться грядущего, тем более что к уравнению добавилась новая, не известная никому переменная – Ордалии, которые могли либо спровоцировать новые волнения, либо же наоборот разрядить обстановку.
Большинство заключенных не интересовало, выживет Тильда или умрет. Лишь мятежников, которых в Залиндове было не так много, заботила судьба Кивы, да и то только из-за их королевы. Что же до прочих… Ждали ли они завтрашней Ордалии или расстраивались, что их отрывают от повседневной рутины? Завидовали ли ее шансу обрести свободу? Возмущались ли, что Кива вызвалась участвовать в испытаниях вместо Тильды? Желали ей победы или проигрыша? Было ли им вообще дело до всего этого? А если было – или нет, – могли ли они от этого впасть в неистовство, которое привело бы к плачевным последствиям? Потому что именно к этому и приводили бунты: к гибели людей.
Кива не знала ответов на свои вопросы, но надеялась сегодня их найти.
Она едва прошла полпути вдоль одного из столов, как по обрывкам приглушенных разговоров осознала, что все на самом деле обстоит хуже, чем она боялась. Но не из-за Ордалий.
– …у меня все больше и больше друзей заболевает…
– …слыхал, Мятежная королева со смотрителем спит…
– …люди мрут десятками…
– …эта сука Корентин получит по заслугам…
– …так и не вернулся с карантина…
– …пришить бы эту королевишну во сне…
– …у меня в горле першит, как думаешь, это оно?..
– …лекарская потаскушка ничего не делает…
На последних словах Кива замедлилась и против своей воли прислушалась. Хотя ее тревожило, что так много людей невзлюбило Тильду, удивляться было нечему. Если смотритель с Джареном не врали, из-за желания мятежников вернуть Эвалон пострадало немало городов и людей. В какой-то мере болезнь Тильды можно считать чудом: в лазарете ей хотя бы не грозит расправа от руки заключенных в тюрьме врагов. За ней пристально следили двадцать четыре часа в сутки, и любой противник мятежников, решившийся ускорить смерть Тильды, только приблизит собственную кончину.
Сейчас Киву больше заботили шепотки о болезни и последний подслушанный ей разговор о ней самой.
– А с чего бы ей что-либо делать? – ответил другой мужчина. Кива видела только его лысый затылок. – Она ж такая занятая, только и успевает ноги перед надзирателями раздвигать. Знай себе развлекается, не о наших же шкурах ей думать!
Его собеседник загоготал, а Кива почувствовала, как по щекам разливается жар. Они ее пока не заметили, и Кива поспешила вперед, но тут же остановилась, когда тот же мужчина заговорил снова:
– А я б с ней, кстати, поразвлекся, если ты понимаешь, о чем я. В каком она там спальном корпусе? А хотя лучше в лазарет приду и скажу, будто приболел, пусть она хорошенько со мной понянчится.
Мужчины засмеялись, и у Кивы все внутри сжалось. Она резко развернулась, решив, что с нее достаточно. Этого она и боялась: заключенные злы, напуганы, ни в чем не уверены. По тюрьме расползаются слухи о болезни, да и из-за Тильды многим неспокойно. Ну а о том, что говорили эти двое отвратительных мужчин…
– …надзирателей на внешней стене стало вдвое больше. Говорят, мятежники свою королеву спасти пытались…
Все мысли о мужчинах испарились из головы Кивы, и она встала как вкопанная. Сердце ее чуть не остановилось. Повернувшись, она увидела трех шепчущихся заключенных: двух женщин и мужчину.
– Что ты сказала? – выдохнула Кива, вмешиваясь в разговор.
Вторая женщина и мужчина насмешливо ей ухмыльнулись, но первая женщина, чей голос Кива услышала, только настороженно ее осмотрела, а затем поделилась:
– Дровосеки поговаривают о беспорядках в лесах возле внешней стены, говорят, мятежники внутрь пробраться пытались. – Она склонила голову набок и добавила: – Будь начеку, лекарь. Если они все-таки пробьются и ты встанешь у них на пути, они тебе глотку перережут, лишь бы до своей королевы добраться.
У Кивы во рту пересохло, но она выдавила:
– А за… за стену им удалось попасть?
– Конечно, нет, – фыркнула вторая женщина. – Никому еще не удалось.
Похоже, сбылись ее худшие страхи. Перед глазами у Кивы потемнело, но тут вмешался мужчина:
– Надзиратели в ярости, что их упустили. Потому-то и дозорных вдвое больше стало: вдруг еще один набег устроят? Но они не станут, нет. Мятежники не дураки.
Кива не могла больше слушать. На дрожащих шагах она поспешила прочь из столовой. Есть ей резко расхотелось.
Мятежники приходили.
Приходили.
И потерпели неудачу.
Были ли среди рискнувших ее родные? Если бы тюремщики их поймали… Пока мужчина не заговорил, Кива боялась, что их схватили или убили. Каким же облегчением было узнать, что они спаслись! И все же…
«Потому-то и дозорных вдвое больше стало: вдруг еще один набег устроят? Но они не станут, нет. Мятежники не дураки».
Он прав. Мятежники – не дураки. Но… что это означало для Кивы?
«Мы идем».
Один раз они пришли. Попробуют ли снова? Есть ли у них другой план, как добраться до Тильды, как спасти их с Кивой?
Впервые в жизни Кива размышляла, не поискать ли ей Кресту. Может, у нее удастся узнать хоть что-то? Но риск того не стоил. Тюремные мятежники были непредсказуемы, а особенно непредсказуема была их глава. Если Креста вдруг решит выместить злость на Киве, если она выйдет из себя, пострадает Типп, чья жизнь стояла на кону. Нет, сейчас Киве оставалось только ждать.