– Еще что-нибудь? – спросил Джарен.
– Я бы не отказалась от геля алоэ, – пробормотала Кива, радуясь, что говорить стало легче. Она, конечно, еще сипела, но теперь голос даже близко не походил на то, что было до быстродействующего нектара сальника.
Она слышала, как Джарен встал, как зазвенели склянки на лабораторном столе, как раздались его приближающиеся шаги. Все это время Кива лежала прикрыв веки, пока не почувствовала, как он взял ее ладонь и начал нежно втирать холодный успокаивающий гель.
Резко распахнув глаза, Кива села.
– Сама справлюсь.
– Ляг обратно, Кива, – деловито велел Джарен.
– Но…
– Закрой глаза и отдохни, – твердо сказал он.
Кива прикусила губу, но возражать не стала: слишком приятным оказалось ощущение геля на коже. Ожогов у нее не было, но последствия пламени все равно не обошли ее стороной: казалось, огонь засел где-то глубоко у Кивы в костях и теперь желал вырваться наружу. Гель из алоэ приглушал это ощущение, а движения Джарена были такими мягкими и медленными, что Кива чуть ли не против своей воли расслабилась.
Джарен сконцентрировал свое внимание на руках и ладонях Кивы, стараясь не забрести пальцами дальше положенного, а Кива в свою очередь старалась помалкивать о том, что и другим участкам ее тела не помешало бы немного геля. С ними она разберется после того, как Джарен уйдет, тем более что сейчас, когда лекарства начали действовать, она вдруг осознала, что от чужих глаз ее скрывает только короткая накидка Наари и легонькое одеяльце. И хотя все значимые части ее тела были прикрыты, Кива чувствовала себя перед Джареном уязвимой как никогда раньше. Кроме, конечно, прошлой ночи. Но даже вчера они оба были полностью одеты.
– Тебе лучше? – спросил он, закончив с ее второй рукой и сев рядом.
– Гораздо, – призналась Кива, вновь благодаря богов, что не хрипит. – Спасибо.
Она оглянулась в поисках Наари, чтобы поблагодарить и ее, но пока Кива принимала лекарства, надзирательницы уже и след простыл.
– Я хочу тебя кое о чем спросить, – несколько неуверенно проговорил Джарен.
Кива повернулась к нему и заметила, как беспокойно двигаются его руки. Джарен нервничал, и Кива не представляла, почему. Может, хотел спросить ее об Ордалии? Но Наари ведь уже успела рассказать ему про амулет, который, кстати, так и не вернула. И что-то подсказывало Киве: она его уже не увидит. Впрочем, герб выполнил свое предназначение, так что Киве он больше не пригодится.
В крематории много всего произошло, но самое главное Наари не видела: в самой печи Кива была одна. Она содрогнулась и прогнала воспоминание. Ей не хотелось об этом говорить даже с Джареном. Но только Кива открыла рот, чтобы сообщить ему об этом, как Джарен ее опередил:
– Не хочу, чтобы ты думала, будто я на тебя пялился. – Он тут же затих.
Кива вздернула брови: такого начала она не ожидала. От удивления она вся сжалась, но заставила себя расслабиться, напомнив, кто сейчас рядом с ней и как неуютно он, должно быть, себя чувствует. К тому же, судя по всему, Джарен не собиралась расспрашивать об Ордалии, а Кива только рада была отвлечься.
О чем бы ни собирался спросить Джарен, Кива не сомневалась, что он на нее не пялился, и пошутила, чтобы успокоить его:
– Если так и будешь молчать, я подумаю, что именно этим ты и занимался.
Джарен, похоже, шутку Кивы не оценил.
– Просто… – Он заерзал, будто не зная, что сказать. Или какие слова подобрать.
– Что, Джарен?
Он потер шею, отвел глаза и в конце концов выдохнул:
– Неважно. Забудь.
– Да говори уже, – надавила Кива. Теперь ее одновременно глодали любопытство и беспокойство.
Несколько долгих мгновений Джарен молчал, словно споря с самим собой. Но затем он вдохнул поглубже и снова посмотрел ей в глаза.
– Шрамы. У тебя на бедрах. – Он примолк. – Я заметил их, пока нес тебя сюда. Они выглядели как…
Он снова затих, но в этот раз Кива не велела ему продолжать. Внутри у нее все оледенело, разум как будто сковало, и в голове не осталось ни одной связной мысли.
– Да это… ерунда. Ничего особенного, – небрежно отмахнулась Кива. Но слишком беззаботный, слишком высокий голос ее выдал.
Джарен пристально вглядывался в нее золото-голубыми глазами, и на этот раз отвернулась Кива, словно боясь, что он вытянет ответ прямо из ее души.
Она прочистила горло, поморщилась от легкой боли и пожалела, что не попросила побольше макового молока. Могла бы сейчас уже спать, а не отвечать на вопросы Джарена.
– Мне так не показалось, – тихо возразил Джарен. Убеждая, но не настаивая.
Он был так обходителен, так терпелив, что Киве подумалось: если она сейчас повторит свои слова, то Джарен никогда больше не станет ее об этом спрашивать. И она даже открыла было рот, но врать Джарену во второй раз у нее язык не повернулся.
Возможно, Киву просто опьянила дурманящая смесь принятых лекарств, но когда она вновь встретилась с ним взглядом, ей захотелось рассказать все начистоту. Она знала о его шрамах, слышала, как жестоко с ним обращались. Видела на его спине узор, который он скрывает, и историю, что таилась за ним. Может, и ей стоило поделиться с Джареном своей историей.
Кива подняла взгляд к потолку: не могла, глядя ему в глаза, без прикрас приоткрыть свое прошлое.
– Мне было двенадцать, когда мне впервые пришлось вырезать на ком-то залиндовскую метку, – призналась она едва слышно, словно до сих пор не определилась, хочет ли, чтобы ее услышали. – Ты слышал, меня называют бессердечной резчицей. Но что бы они там ни думали, кем бы я ни выглядела в их глазах, я чувствовала все эти метки до единой, каждую, какую бы я ни вырезала. И чувствую до сих пор, вот уже пять лет.
Джарен подался к ней, но Кива по-прежнему на него не глядела.
– Больше я таким не занимаюсь, – прошептала она, бессознательно накрыв рукой бедро. – Однако поначалу… Меня переполняли эмоции, но поговорить было не с кем. Каждый раз, когда я вырезала метку, мне нужно было выплеснуть эти эмоции, нужно было как-то искупить вину. И за каждого человека, которого я резала, я… я резала и себя тоже. Конечно, не сразу же – позже, когда оставалась одна. Я никому об этом не рассказывала.
Вдохнув поглубже, Кива собралась с силами и отогнула край одеяла, обнажая шрамы на обоих бедрах. Провела пальцами по розовым полоскам, покрытым угольными пятнами. Шрамы заметно побледнели за годы, прошедшие с последнего нанесенного увечья.
– Сейчас я не могу сказать, наказывала ли я себя за метки или же считала, что, разделяя боль заключенных, становлюсь в один с ними ряд, пусть они сами об этом никогда бы не узнали. – Кива сглотнула. – Но потом я пристрастилась к этому и поняла, что пора прекращать. Я начала жаждать этой боли, жаждать прилива эндорфинов, прорывавшихся сквозь всепоглощающее онемение. И я знала, что в этом нет ничего хорошего, что я не смогу никому помочь, если сперва не помогу самой себе. – Она снова сглотнула. – Бросать было тяжко. Но я шла маленькими шажками, по одному дню за раз, по одной метке за раз, и в конце концов онемение спало, как и жажда себя калечить. – Кива вновь пробежалась пальцами по шрамам и призналась: – Я до сих пор чувствую вину. Каждый раз. Но я знаю, что на самом деле не виновата, и, пожалуй, это помогает. Помогает не возвращаться к старым привычкам. – Примолкнув, Кива вгляделась в поблекшие розовые полоски. – Ну и конечно, я всегда стараюсь помнить о пациентах. Не хочу оставлять их на произвол судьбы, особенно по своей вине.
Киве больше нечего было сказать. Она и сама удивилась тому, как много всего рассказала Джарену, как буквально обнажила перед ним раны. Она по-прежнему не смотрела на него: боялась того, что может прочесть в его взгляде. Жалость? Понимание? Отвращение? Или же все сразу?
Но потом Джарен встал. Кива, не удержавшись, метнула несколько взглядов в его сторону, пока он наклонялся все ниже и ниже, и наконец его губы коснулись ее лба в поцелуе нежном, как шепот.
– Спасибо, что доверилась мне, Кива, – тихо произнес Джарен, отодвинувшись и посмотрев ей в глаза. – Спасибо, что поделилась.
В его взгляде не было ни жалости, ни понимания, ни отвращения, и никогда прежде Кива не видела у него такого выражения лица. Тепло заполнило ее сердце, в животе приятно защекотало: Джарен смотрел на нее, она – на него, и разделяло их всего одно дыхание.
Кива не представляла, как ответить – если она вообще сумеет ответить, – и боялась сболтнуть лишнее.
Но ей и не нужно было ничего говорить. Джарен, оторвав взгляд, снова накрыл ее одеялом и подоткнул его со всех сторон, заворачивая Киву в кокон. Затем взял ее за руку, переплетая их пальцы, и положил ее ладонь на укрытые одеялом ноги, прямо поверх шрамов.
– Тебе нужно отдохнуть. – Джарен сжал ее руку. – Я присмотрю за Тильдой и изолированными пациентами, пока Типп не вернется. А ты пока отоспись и дай лекарствам сделать свое дело. Хорошо?
От его отзывчивости и нежности в горле у Кивы встал комок, и ответить она не смогла. Но она кивнула и, набравшись храбрости, сжала его ладонь в ответ.
Джарен ей улыбнулся, взгляд его был полон неприкрытой симпатии, и когда Кива опустила веки и наконец позволила себе расслабиться после тяжелого дня, его лицо стояло у нее перед глазами. Она боялась, что вернется мыслями в сегодняшнее испытание, не сможет уснуть от воспоминаний об огненной буре, которую она едва пережила, но нет: улыбка Джарена ее не покинула. Как и сам Джарен. Она слышала, как он тихо ходит по лазарету, проверяет Тильду и заглядывает в карантинную зону, как и обещал.
Не сдержав улыбки, Кива зарылась поглубже в кокон.
И спустя несколько мгновений заснула.
Глава двадцать третья
Кива провела в постели всю оставшуюся субботу и воскресенье, следуя указаниям Мота, Типпа, Джарена и Наари. К понедельнику она сходила с ума. Ей не терпелось снова взяться за исследование болезни – от которой, между прочим, умер ее отец, – и, вскочив от отчаяния с первыми лучами рассвета, Кива принялась ждать надзирательницу, без которой не могла выйти наружу.