Он притих, чтобы Кива осознала сказанное, но она была слишком потрясена для страха и могла только оторопело разглядывать кровь на Мяснике – на его руках, ногах, груди, лице.
Так много крови.
Это она, она во всем виновата.
– Вы… – Губы ее не слушались, но она обязана была знать и потому все-таки прохрипела: – Вы его убьете?
Мясник пронзительно рассмеялся:
– О нет.
Кива расслабилась.
– Но он будет мечтать о смерти, когда очнется.
Слезы наполнили глаза Кивы, воображение подкидывало ей сцены одну хуже другой. Они дошли до каменной лестницы, где Мясник потащил ее вниз, потом спустились по еще одной. Здесь было холоднее и хуже пахло, словно все страдания заключенных просочились сквозь землю и теперь призраками бродили внизу.
– Знаешь, почему это место называют Бездной? – поинтересовался Мясник, наконец остановившись перед одной из дверей – толстой, каменной, непробиваемой.
До этого Кива чувствовала лишь пустоту внутри и страх за Джарена, грозивший захлестнуть ее с головой. Но когда она оказалась перед дверью, ее внезапно парализовал страх и за саму себя.
Ответить Мяснику она не успела – тот открыл дверь и толкнул Киву внутрь, в непроглядную темноту.
– Скоро узнаешь.
А потом ее объяла тьма.
Глава тридцатая
Открылась каменная дверь.
Полоска света.
Кива повернулась к ней, и хотя она была настолько ослеплена, что ничего не увидела, она не удержалась от тихого вожделенного вздоха.
Свет.
Хоть какой-нибудь.
Она потянулась к нему, словно могла поймать его кончиками пальцами.
А затем свет пропал.
Так происходило уже шесть раз.
Шесть раз за, казалось, недели.
Месяцы.
Годы.
Кива не знала, как давно ее посадили в темную камеру, в истинную Бездну Залиндова. Мясник был прав: психологические пытки в разы хуже физической боли. Кива потеряла всякое чувство времени, пространства… собственного «я». Не считая шести кратких мгновений, когда на пол перед дверью ставили еду, которую Киве приходилось искать наощупь, она не видела ничего, кроме тьмы. Если бы не эти шесть появлений, она бы подумала, что умерла – все органы чувств у нее словно отключились, и она уже готова была поверить в собственную смерть.
Единственное, что позволяло ей сохранять рассудок – это тихое «кап, кап, кап» в углу комнаты, где грязная вода из водостока стекала в ведро. Сначала у Кивы не было ни малейшего желания оттуда пить, но когда ей в первый раз принесли еду и не дали воды, она поняла, что ждать бесполезно. Если она не хотела умереть от обезвоживания, придется довольствоваться грязной водой.
Как выглядела эта вода, Кива не знала: она ее не видела, лишь слышала, как жидкость медленной струйкой стекает в маленькое ведро. Оттуда приходилось не только пить, но и мыться. Пахла вода мокрой псиной, и когда Кива все-таки заставила себя сделать глоток, ей пришлось заткнуть рот ладонью, потому что вкус оказался не лучше.
Но она не убила и даже не отравила ее.
И пускай вода хоть сто раз неприятно пахла, капанье было неизменным соседом Кивы, единственным, что нарушало окружившее ее ничто.
Капанье и ее собственные мысли.
Последние оказались, пожалуй, худшей пыткой.
Часы, дни, недели, годы – сколько бы Кива ни провела в камере, все это время она перебирала в голове события, приведшие к этой минуте, все дела, что ей еще предстояло сделать, все вопросы, оставшиеся без ответов.
В безопасности ли Джарен? Пытают ли его до сих пор? Жив ли он?
А как же его магия? Он – единственная аномалия или существуют и другие? Почему он оказался в Залиндове, если мог с помощью магии избежать ареста? Какое он вообще преступление совершил?
А Наари? Откуда она знает тайну Джарена? Почему она никому об этом не говорила, даже смотрителю? Может, именно поэтому она так пристально следила за Джареном – боялась, что он попробует сбежать?
И хотя мысли Кивы непрестанно крутились вокруг Джарена, со временем она начала задумываться и о других вещах. Слишком многого она не знала, слишком о многом переживала.
Как там Типп без нее? А Тильда?
Раскрыла ли Наари отравителя? Поняла ли, что Олиша и Нергал всего лишь пешки? Рассказала ли Руку? Нашли ли они противоядие или люди до сих пор умирали?
Придется ли Киве по-прежнему предстать перед последним испытанием, Ордалией землей? Или о ней просто забудут, и она будет вечно гнить в одиночестве? Если да, то что станет с Тильдой? Если она выздоровеет, ее сделают обычной заключенной? Или убьют? А может, ее уже убили? Ее жизни ведь угрожали не только болезнь и надзиратели – другие заключенные тоже представляли опасность. Кива слышала, как противники мятежников шепотом замышляли ее убийство: «пришить бы эту королевишну во сне».
До этого Кива особо не переживала об их угрозах, ведь Тильда была на ее попечении. Но теперь, когда ее посадили под замок… Без Кивы могло случиться все что угодно.
А что Кивина семья? Сообщила ли Креста мятежникам, что Кива в Бездне? Что Тильда умрет, если она не выживет? Знала ли ее семья, что Кива страдала во тьме? Было ли им дело до этого?
Не дай ей умереть.
Мы идем.
Они не выполнили свое обещание, и Кива уже не была уверена, сможет ли она выполнить свои – как данное Тильде, так и данное самой себе.
Зашифрованные посылки давали ей силы жить. Она знала, что ее семья где-то снаружи, и надеялась когда-нибудь с ними воссоединиться. Но теперь Кива боялась, что этого никогда не случится, что она никогда не увидит мир за стенами Залиндова.
За стенами своей камеры.
За этой темнотой.
Снова возникла полоска света, и Кива опять наклонилась к ней. Ей подумалось, что еду принесли совсем недавно и, наверное, она начала сходить с ума, раз совсем потеряла счет времени. Съела ли она свой обед? Она не могла вспомнить его вкус, не могла даже припомнить, тянулась ли она за ним. Но Кива не стала заморачиваться подобными мыслями и повернулась лицом к свету, наслаждаясь этой секундной отрадой, ведь она знала, что всего через мгновение свет снова померкнет.
Но он не померк.
– Хвала вечному миру, ты жива.
Наверное, Кива спит, или же дрожащий свет люминиевого фонаря, осветивший нутро камеры, – это всего лишь галлюцинация, как и вошедший внутрь человек.
– Наари? – скрипучим голосом проговорила Кива. По крайней мере, попыталась. Она не помнила, когда в последний раз произносила хоть слово, и губы ее не слушались.
Надзирательница прикрыла за собой дверь, оставив лишь крошечную щелочку, но в камере все равно стало светло. Кива яростно заморгала, чтобы привыкнуть к свету – слишком долго она не видела ничего, кроме темноты.
– У нас всего несколько минут. – Наари сползла по стенке и села на пол в маленькой комнатушке. – Мне нельзя здесь находиться.
Кива протянула к ней руку, до сих пор не веря, что ей не привиделось, но, нащупав кожу, облегченно застонала.
– Ты настоящая, – прошептала она. – Настоящая.
– Ты ранена? – спросила надзирательница. – Они с тобой что-нибудь делали?
Кива была как в тумане, не верила своим глазам. Но вот она, Наари, прямо перед ней, и она сможет ответить на все вопросы. Поэтому Кива взяла себя в руки.
– Джарен… ты его видела? С ним все хорошо? – спросила Кива вместо ответа.
– Он… идет на поправку, – сообщила Наари.
– На поправку? – Сердце у Кивы подпрыгнуло. – Что с ним сделали?
В свете люминиевого фонаря Кива увидела непонимающий взгляд Наари.
– Он сказал, ты тоже там была. Тебя заставили смотреть.
– Я видела, как Мясник его порол, но это случилось несколько недель назад. Раньше. Когда нас только привели, – Кива сглотнула, вспомнив об этом. – Они… они снова его пытали? Кто-нибудь лечит его раны?
Ей невыносима была мысль, что Джарена снова и снова наказывают за спасение ее жизни.
– Несколько недель? – огорошено переспросила Наари. Но потом она осмотрела маленькую темную камеру, которую освещал только принесенный ей фонарь, и на лице ее мелькнуло понимание. Следом тут же пришла жалость. Очень осторожно, опасливо, даже обеспокоенно она проронила: – Кива, ты здесь сидишь всего лишь шесть дней.
У Кивы как будто выбило весь воздух из легких.
– Шесть…
Шесть дней.
Она сидит взаперти всего лишь шесть дней?
А ощущалось как целая жизнь.
Две жизни.
Неужели действительно прошло так мало времени?
– Ему с каждым днем все лучше, – быстро продолжила Наари, и если она и заметила блеск слез в отчаявшихся глазах Кивы, то не подала виду. – Мне лишь дважды удалось к нему пробраться – за Джареном следят чуть ли не так же пристально, как за тобой. Но я прочистила и обработала его раны, как делала ты. Никаких признаков инфекции я у него не обнаружила, но Типп на всякий случай передал Джарену пожевать лепестки ольхоцвета. Сказал, что вместе с соком баллико они уберегут его от заражения крови.
– Хорошо, – собственный голос показался Киве каким-то чужим, глухим. – Это хорошо.
Шесть дней.
Поверить невозможно.
Она велела себе собраться. Наари говорила, что у нее всего несколько минут, поэтому надо поскорее узнать, что требовалось.
– С Типпом все хорошо? – спросила Кива, хотя надзирательница всего несколько мгновений назад говорила о нем.
– Все хорошо, – уверила ее Наари. – Он за тебя волнуется, но я за ним приглядываю.
– А с Тильдой?
Наари помедлила с ответом, точно не верила, что Кива тратит время на вопросы о Мятежной королеве, но в конце концов ответила:
– Никаких изменений. – Она прервалась и потом поделилась: – Типп следит за ней как сторожевой пес, даже лазарет почти не покидает. Говорит, что на его месте ты бы также поступила, поэтому он присматривает за ней вместо тебя.
«Ох, Типп».
Киву накрыло волной любви к мальчику. Она очень по нему скучала и мечтала, чтобы хотя бы одна его искорка просочилась в темницу. Ему бы даже люминиевый фонарь не понадобился – Типп бы осветил комнату самим собой.