— Ты считаешь, я важный человек среди лихачей? Ты ошибаешься. Я — просто человек, который мало чего боится.
— Я полагаю, ты стал важным человеком среди них, — отвечает Эвелин. Она встает, и ее тень протягивается от пола до потолка. — И уверена, ты найдешь способ это сделать, если пожелаешь. Подумай.
Она откидывает назад вьющиеся волосы и завязывает их в узел.
— Двери открыты всегда.
Спустя пару минут он снова ложится рядом со мной. Я не желаю признаваться, что подслушивала, но очень хочу сказать ему одну вещь. Я не верю Эвелин, бесфракционникам и любому другому человеку, который так непринужденно говорит об уничтожении целой фракции.
Но прежде, чем я набираюсь смелости заговорить, его дыхание становится медленным и ровным. Он засыпает.
Глава 10
Я провожу рукой по шее, чтобы приподнять прилипшие волосы. Все тело болит, особенно ноги, которые просто жжет, даже когда я не шевелюсь. И пахну я не слишком приятно. Мне бы помыться.
Я выхожу в коридор и ищу душевую. Оказываюсь не единственной, у кого возникло такое желание. У душевых стоят несколько женщин. Половина из них обнажена, но остальных это совершенно не волнует. Найдя свободное место в углу, я сую голову под кран и стою под потоком холодной воды.
— Привет, — радуется мне Сьюзан. Я поворачиваюсь в сторону. Вода течет по носу и щекам. Она приносит два полотенца, белое и серое, с обтрепанными краями.
— Привет, — отвечаю я.
— У меня есть идея, — говорит она. Поворачивается ко мне спиной и расставляет руки в стороны, держа полотенце и тем самым отгораживая меня от остальных. Я вздыхаю с облегчением. Уединение. Хоть какое-то, насколько здесь возможно.
Я быстро раздеваюсь и хватаю кусок мыла, лежащий на полке.
— Как ты? — спрашивает она.
— Нормально, — отвечаю я, зная, что она спрашивает лишь потому, что так требуют правила, установленные в Альтруизме. Как бы мне хотелось, чтобы она говорила со мной свободно, без оглядки на правила. — А ты, Сьюзан?
— Лучше. Тереза сказала, что в убежищах бесфракционников теперь живет большая группа из Альтруизма, — говорит Сьюзан. Я намыливаю голову.
— А-а, — отвечаю я. Снова сую голову под струю воды и тру волосы левой рукой, чтобы вспенить мыло. — Ты собираешься к ним?
— Да, — отвечает Сьюзан. — Если тебе не нужна моя помощь.
— Спасибо за предложение, но, думаю, твоя фракция сейчас нуждается в тебе больше, — говорю я, закрывая кран. Хорошо бы, еще не надо было одеваться. Слишком жарко для джинсовых штанов. Но я хватаю с пола другое полотенце и спешно вытираюсь.
Надеваю красную рубашку. Очень не хочется снова носить что-то грязное, но у меня нет выбора.
— Думаю, что у некоторых женщин из бесфракционников есть запасная одежда, — гворит Сьюзан.
— Может, ты и права. Хорошо, теперь твоя очередь.
Я стою с полотенцем в руках, пока Сьюзан моется. Через некоторое время руки начинают болеть, но она не обращала внимания на свою боль ради меня, значит, я сделаю для нее то же самое. Когда она принимается за волосы, вода брызжет мне на ноги.
— Никогда бы не подумала, что мы окажемся вместе в такой ситуации, — замечаю я. — Болтать в общем душе заброшенного дома, спасаясь от эрудитов.
— Я считала, мы будем жить рядом, — отвечает Сьюзан. — Ходить вместе на общественные мероприятия. Вместе провожать детей до автобуса.
Я прикусываю губу. Это моя вина, что такого никогда не произойдет. Потому, что я выбрала другую фракцию.
— Извини, не хотела заводить об этом речь, — говорит она. — Просто жалко, что я не обращала достаточно внимания на твою жизнь. Если бы я так делала, возможно, я б лучше знала, что происходит внутри тебя. Я вела себя эгоистично.
Я усмехаюсь.
— Сьюзан, в твоем поведении нет ничего плохого.
— Все, — говорит она. — Не дашь полотенце?
Закрыв глаза, я поворачиваюсь, чтобы она взяла полотенце из моих рук. Когда в душевую входит Тереза, заплетая волосы в косу, Сьюзан спрашивает ее насчет запасной одежды.
Когда мы, наконец, выходим, на мне джинсы и черная рубашка, такая свободная, что едва не сваливается с плеч. На Сьюзан свободные брюки и белая рубашка Правдолюбия с воротничком. Она застегивает ее под горло. Скромность Альтруизма доходит до полного пренебрежения комфортом.
Когда я снова оказываюсь в большой комнате, некоторые бесфракционники выходят оттуда с ведерками краски и кистями. Я провожаю их взглядом.
— Они напишут послание для остальных убежищ, — говорит Эвелин, которая стоит позади меня. — На одной из досок. Коды базируются на личной информации, типа любимого цвета, имени домашнего питомца в детстве и тому подобного.
Я не понимаю, почему она решила сказать что-то о кодах бесфракционников именно мне, пока не поворачиваюсь. У нее в глазах то же самое выражение, что было у Джанин, когда та сказала, что разработала сыворотку, которая подчинит его. Гордость.
— Умно, — говорю я. — Твоя идея?
— На самом деле, да, — пожимает плечами она. Но меня не обманешь. Она только пытается выглядеть безразличной. — Я перешла в Альтруизм из Эрудиции.
— Ого, — удивляюсь я. — Не поспевала за бурной жизнью академии?
— Вроде того, — отвечает она. Приманка пролетела мимо.
— Думаю, твой отец сделал это по такой же причине, — говорит она после паузы.
Я уже готова уйти, закончив разговор, но ее слова сдавливают мне голову, будто Эвелин выжимает мне мозги руками. Я непонимающе гляжу на нее.
— Ты не знала? — нахмурившись, спрашивает она. — Извини. Я забыла, члены фракций редко обсуждают вопрос о переходе.
— Что? — срывающимся голосом кричу я.
— Твой отец родился в Эрудиции, — говорит она. — Его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюз, когда были живы. Твой отец и Джанин вместе играли, будучи детьми. В школе я видела, как они обменивались книгами.
Я представляю себе моего отца, взрослого мужчину, непринужденно сидящего рядом с Джанин, взрослой женщиной, за столом в кафетерии. Сама мысль кажется мне такой абсурдной, что я хмыкаю и почти смеюсь. Это не может быть правдой.
За одним исключением. Он никогда не рассказывал мне о родителях и о своем детстве.
И у него не было такого спокойного характера, который бывает у выросших в Альтруизме.
А его ненависть к Эрудиции — слишком неистова. Должны быть личные мотивы.
— Извини, Беатрис, — говорит Эвелин. — Я не собиралась бередить тебе свежие раны.
— Именно это ты сделала, — нахмурившись, отвечаю я.
— Что ты имеешь в виду…
— Слушай меня внимательно, — говорю я тихо. Гляжу поверх ее плеча, чтобы убедиться, что нас не услышит Тобиас. Но вижу там лишь сидящих в углу Калеба и Сьюзан, передающих друг другу туда-сюда банку с арахисовым маслом. Тобиаса нет. — Я не дура, — продолжаю я. — Я вижу, ты просто хочешь его использовать. И я скажу ему об этом, если он сам уже не догадался.
— Дорогая моя девочка, я — член его семьи, — отвечает она. — Я — навсегда. А ты — явление временное.
— Ага, — говорю я. — Мама его бросила, папа бил. Как он может не хранить верность такой чудесной семье?
Я ухожу. Мои руки трясутся. Я сажусь на пол рядом с Калебом. Сьюзан уже на другом конце комнаты, помогает убираться бесфракционнику. Он дает мне банку с арахисовым маслом. Я вспоминаю ряды кустов арахиса в теплицах Товарищества. В нем много жиров и белков, а это важно, особенно — для бесфракционников. Я зачерпываю немного масла пальцем и слизываю.
Следует ли мне рассказать ему то, что только что поведала Эвелин? Я не хочу давать ему повод думать, что Эрудиция — у него в крови. Я не собираюсь помогать ему вернуться к ним.
Пока что я оставлю эти сведения при себе.
— Мне надо с тобой кое о чем поговорить, — предлагает Калеб.
Я киваю, продолжая слизывать арахисовое масло, теперь уже с неба.
— Сьюзан хочет сходить к альтруистам, проведать их, — говорит он. — Я тоже. А еще мне необходимо быть уверенным, что с ней ничего не случится. Но тебе нельзя быть здесь одной.
— Не проблема, — отвечаю я.
— Почему бы тебе не присоединиться к нам? — спрашивает он. — Альтруисты с радостью примут тебя обратно, я уверен.
Я также. В Альтруизме не копят обиды. Но я и так пребываю на краю пропасти отчаяния. Если вернусь в фракцию, к которой принадлежали мои родители, она меня поглотит.
Я качаю головой.
— Мне надо отправиться к правдолюбам и выяснить, что происходит, — заявляю я. — С ума сойду, если не узнаю.
Я с трудом улыбаюсь.
— Но ты иди, конечно. Ты поддержишь Сьюзан. Ей сейчас вроде лучше, но ты ей все равно нужен.
— Хорошо, — соглашается Калеб. — Ну, попытаюсь присоединиться к вам позже. Будь поосторожнее.
— Разве я не всегда такая?
— Нет, думаю, нормальное слово, которое тебе подходит всегда, это «безрассудная».
Он слегка сжимает мне здоровое плечо. Я отправляю в рот следующую порцию арахисового масла.
Из мужской душевой выходит Тобиас. Вместо красной рубашки Товарищества на нем черная футболка, а его короткие волосы блестят от воды. Наши взгляды встречаются, и я понимаю — пора в дорогу.
Район правдолюбов большой, как целый мир. По крайней мере кажется мне таким.
Они живут в большом бетонном здании, рядом с тем, что когда-то было рекой. Вывеска на здании сохранилась не полностью, остались буквы «MERC IS MART». Когда-то это было название «Merchandise Mart» — «Товарный супермаркет», но большинство людей называют его «Merciless Mart»<$FИгра слов. «Merciless Mart» (англ.) — дословно: рынок безжалостности.>, «Супермаркет Безжалостности». Поскольку правдолюбы беспощадны, хоть и честны. Самим им это прозвище, похоже, нравится.
Я не знаю, чего ждать, поскольку никогда здесь не была. Тобиас и я останавливаемся у входа и переглядываемся.
— Вот мы и на месте, — говорит он.
Я не вижу ничего, кроме своего отражения в стеклянных дверях. Я уставшая и грязная. Впервые мне приходит мысль, что мы ничего не должны были делать. Просто спрятаться у бесфракционников, и пусть другие со всем разбираются. Мы были бы никем, но вместе и в безопасности.