Это, возможно, не жестокость, а желание понять. Вот что движет ими. Но это не заставляет меня хоть на каплю меньше бояться сыворотки правды.
— Ты предан той фракции, в которой сейчас находишься, Тобиас? — спрашивает Найлз.
— Я предан любому, кто не поддерживает нападение на Альтруизм, — отвечает Тобиас.
— Раз об этом зашла речь, то, думаю, нам следует сосредоточиться на событиях того дня, — говорит Найлз. — Что ты помнишь из того, когда ты находился под влиянием симуляции?
— Сначала я не был под влиянием симуляции, — отвечает Тобиас. — Она не сработала.
— Что значит не сработала? — слегка усмехаясь, спрашивает Найлз.
— Одной из определяющих характеристик дивергента является то, что его сознание устойчиво к симуляциям, — отвечает Тобиас. — Я дивергент. Поэтому она не сработала.
Снова перешептывания. Кристина снова толкает меня локтем.
— Ты тоже? — шепчет она, наклонившись к моему уху. — Ты поэтому осталась в сознании?
Я молча гляжу на нее. Последние пару месяцев я провела в страхе перед словом «дивергент», боясь, что кто-нибудь узнает, кто я такая. Но теперь мне уже не удастся скрывать это. Я киваю.
Ее глаза выпучиваются, будто заполняя все глазницы. Выражение ее лица трудно обозначить. Шок? Или страх?
Восхищение?
— Ты знаешь, что это значит? — спрашиваю я.
— Слышала в детстве, — почтительно отвечает она.
Значит, восхищение.
— Это выглядело, как фантастический рассказ, — шепчет она. — «Среди нас есть люди с особыми способностями!» Что-то вроде того.
— Ну, фантастики тут особой нет и чего-то особенного тоже, — заявляю я. — Как симуляция в пейзаже страха. Осознаешь себя, находясь в ней, и получаешь возможность управлять ею. Но у меня так в любой симуляции.
— Трис, это — невозможно, — удивляется она, беря меня за локоть.
Стоя в центре зала, Найлз подымает руки, пытаясь прекратить шум, но люди продолжают шептаться. Некоторые пребывают в ужасе, другие настроены враждебно, остальные — восхищенно, как Кристина. Наконец, Найлз встает.
— Если вы не замолчите, вас попросят разойтись! — кричит он.
Все умолкают, и Найлз садится.
— Что ты имел в виду, говоря о способности «сопротивляться симуляции»? — спрашивает он.
— Обычно это означает, что мы продолжаем осознавать себя во время симуляции, — объясняет Тобиас. Ему явно проще отвечать на вопросы, не задевающие эмоций. Он вообще не выглядит, как человек, находящийся под действием сыворотки правды, хотя ссутуленная спина и блуждающий взгляд говорят об обратном. — Симуляция, использованная для атаки на Альтруизм, была иного рода. С другой сывороткой и передатчиками дальнего действия. Видимо, передатчики не сработали на дивергентах, поскольку я проснулся в то утро полностью в сознании.
— Ты сказал, что сначала не был под воздействием симуляции. Можешь объяснить подробнее?
— Я имел в виду, что меня раскрыли и доставили к Джанин. Она вколола мне новую версию сыворотки, специально предназначенную для дивергентов. В той симуляции я тоже был в сознании, но ничего хорошего из этого не вышло.
— Видеосъемка из поста управления в Лихачестве свидетельствует — ты управлял симуляцией, — мрачно говорит Найлз. — Как ты можешь объяснить это?
— Когда происходит симуляция, твои глаза видят настоящий мир, но мозг отказывается им верить. Но на определенном уровне мозг все равно все осознает. Суть новой симуляции в том, что она считывала мои эмоциональные реакции на внешние раздражители, — чеканит Тобиас, на пару секунд закрывая глаза. — А потом меняла мое восприятие раздражителей. Превращала врагов в друзей и наоборот. Я думал, что прекращаю работу симуляции, а на самом деле выполнял приказания извне, управляя ею.
Кристина кивает, слыша его слова. Мне становится спокойнее, когда я вижу, что большинство людей делают то же самое. Вот в чем преимущество сыворотки правды, понимаю я. Признания Тобиаса неопровержимы.
— Мы видели видеозапись того, что происходило на посту управления, — говорит Найлз. — Все очень странно. Пожалуйста, опиши нам тот случай.
— Кто-то вбежал на пост, и я думал, что это солдат-лихач, который хочет помешать мне уничтожить симуляцию. Я начал драться и…
Тобиас вздрагивает. Ему очень трудно.
— …когда она перестала сопротивляться, я ничего не понял. Почему она сдается? Я бы ничего не понял, даже будь я в полном сознании. Почему? Почему просто не убьет меня?
Он оглядывает толпу, пока не находит меня. Сердце едва не выпрыгивает у меня из груди. Пульс бьется даже в щеках.
— Я до сих пор не понимаю, — тихо говорит он, — откуда она знала, что это сработает.
Пульс бьется у меня даже в кончиках пальцев.
— Видимо, эмоциональный конфликт нарушил работу симуляции, — продолжает он. — Я услышал ее голос. И это помогло мне преодолеть симуляцию.
Мне жжет глаза. Я пыталась не вспоминать тот момент, когда думала, что навсегда потеряла его и сейчас погибну. Когда все, что я хотела — ощутить биение его сердца. Я пытаюсь не думать об этом и сейчас. Моргаю, чтобы скрыть слезы.
— И я, наконец, узнал ее, — говорит он. — Мы вернулись на пост управления и остановили симуляцию.
— Как звали того человека?
— Трис, — говорит он. — В смысле, Беатрис Прайор.
— Ты был знаком с ней раньше?
— Да.
— Откуда ты ее знаешь?
— Я был ее инструктором на инициации, — говорит он. — Теперь мы — пара.
— У меня последний вопрос, — говорит Найлз. — В Правдолюбии, прежде чем человека принимают в наше сообщество, он должен раскрыть нам себя полностью. Учитывая невероятные обстоятельства, в которых мы оказались, мы требуем от тебя того же. Итак, Тобиас Итон, о чем ты более всего сожалеешь?
— Я сожалею… — Тобиас наклоняет голову и вздыхает. — Я сожалею о своем выборе.
— Каком?
— Лихачестве, — произносит он. — Я прирожденный альтруист. Хотел уйти из Лихачества, стать бесфракционником. Но потом, когда встретил ее… я почувствовал, что, возможно, могу что-то извлечь из сделанного выбора.
Ее.
На мгновение я чувствую, будто смотрю на другого человека в образе Тобиаса. Чья жизнь отнюдь не так проста, как я думала. Он хотел уйти от лихачей, но остался из-за меня. Он никогда мне так не говорил.
— Выбрать Лихачество только для того, чтобы сбежать от отца, было трусливым поступком, — продолжает он. — Я сожалею о трусости. Она означает, что я недостоин моей фракции. И всегда буду сожалеть об этом.
Я жду, что лихачи разразятся возмущенными криками или побегут к стулу и изобьют его. Они способны и на куда более необдуманные поступки. Но они стоят в мертвой тишине, с каменными лицами, глядя на парня, который не предал их, но никогда не чувствовал, что по-настоящему принадлежит их фракции.
Мгновение молчат все. Я не знаю, кто начинает шептать. Кажется, что шепот возникает из ниоткуда. «Благодарю за честность». Эти слова начинают повторять все.
— Благодарим за честность, — тихо произносят они.
Но я не присоединяюсь к ним.
Я — единственное, что заставило его остаться во фракции, которую он хотел покинуть. И я недостойна.
Возможно, он заслужил право знать.
Найлз стоит посреди зала со шприцем в руке. В свете ламп он сияет. Вокруг меня — правдолюбы и лихачи, которые ждут, когда я выйду на середину и выложу им всю мою историю жизни.
Может, мне удастся противостоять сыворотке правды, — снова приходит мне в голову. Но надо ли пытаться? Наверное, для людей, которых я люблю, будет лучше, если я буду откровенна.
Я неловко шагаю в центр зала. Тобиас уходит оттуда. Мы сталкиваемся друг с другом, он берет мою руку и сжимает пальцы. Потом передо мной вырастает Найлз. Я протираю шею антисептической салфеткой, но, когда он вытягивает руку со шприцем, я отодвигаюсь.
— Лучше я сама это сделаю, — говорю я, протягивая руку. Я больше никогда и никому не позволю ничего мне вколоть, после того как Эрик вколол мне сыворотку для симуляции, поведшей лихачей на войну. Сразу после последнего испытания. Я не могу сменить содержимое шприца, но по крайней мере я сама стану инструментом саморазрушения.
— Ты знаешь, как это делать? — спрашивает он, приподнимая кустистые брови.
— Да.
Найлз отдает мне шприц. Я ставлю иглу к вене на шее, втыкаю и вдавливаю поршень. Едва чувствую укол. Слишком много во мне сейчас адреналина.
Кто-то подносит мусорную корзину, и я выкидываю шприц. Эффект сыворотки я чувствую сразу. Кровь становится будто свинцовая. Я едва не падаю, идя к стулу. Найлзу приходится схватить меня за руку и вести.
Спустя несколько секунд мой мозг умолкает. О чем я думала? Кажется, не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме стула подо мной и мужчины, сидящего напротив.
— Как твое имя? — приказывает он.
Как только он спрашивает, ответ сам выскакивает изо рта.
— Беатрис Прайор.
— Но ты называешь себя Трис.
— Да.
— Как зовут твоих родителей, Трис?
— Эндрю и Натали Прайор.
— Ты тоже сменила фракцию, так ведь?
— Да, — отвечаю я. Мысль отзывается в глубине моего сознания. Тоже? «Тоже» относится к другому человеку, в данном случае — к Тобиасу. Я хмурюсь, пытаясь представить его лицо, и у меня это получается, но лишь на секунду. Затем, на мгновение, я вижу его сидящим на том же стуле, на котором сейчас — я.
— Ты перешла из Альтруизма? И выбрала Лихачество?
— Да, — отвечаю я, но теперь жестче. Хотя не понимаю почему.
— Почему ты сменила фракцию?
Этот вопрос сложнее, но я знаю ответ. Я была плоха для Альтруизма, — готово сорваться с моего языка, но фразу заменяет другая. Я хотела быть свободна. И то и другое — правда. Я хочу произнести обе фразы одновременно. Хватаюсь за подлокотники, будто пытаясь вспомнить, где нахожусь. Вокруг меня много людей, но зачем они здесь?
Я напрягаюсь, как когда-то делала усилия, когда знала ответ на вопрос в тесте, но не могла вспомнить. Тогда я закрывала глаза и представляла себе страницу тетради, где был написан ответ. Пару секунд я борюсь с собой, но не могу вспомнить.