Здесь действительно стало больше лихачей. Появились другие, без синих повязок на рукавах. Не предатели. Моя фракция. Эти люди пришли, чтобы спасти нас. Как они смогли остаться в сознании?
Предатели бросаются бежать. Они не были готовы к атаке со всех сторон. Некоторые пытаются отбиваться, но большинство рвется к лестнице. Тобиас стреляет снова и снова, пока не кончаются патроны, а вместо выстрелов начинают звучать щелчки курка. Слезы застилают мне глаза, руки дрожат, и я не смогу целиться. Я кричу, сжав зубы, в отчаянии. Я не могу помочь ему. Я бесполезна.
На полу начинает стонать Эрик. Жив, пока…
Стрельба постепенно прекращается. У меня мокрая рука. Мельком глянув, я вижу красное. Кровь Эрика. Я вытираю ее о штаны и пытаюсь сморгнуть слезы. В ушах звенит.
— Трис, опусти нож, — предлагает Тобиас.
Глава 17
Тобиас рассказывает мне все.
Когда эрудиты и предатели бежали вверх по лестницам, одна из женщин предупредила группу лихачей, среди которых был Тобиас. Они вылезли по пожарной лестнице, которую еще не заблокировали. Собрались в вестибюле и, разделившись на четыре группы, пошли в атаку одновременно, окружив предателей, сосредоточившихся у лифтов.
Те не были готовы к тому, что им окажут организованное сопротивление. Они думали, что все, кроме дивергентов, будут без сознания. Поэтому и проиграли.
Женщиной-эрудитом оказалась Кара. Старшая сестра Уилла.
Вздохнув, я скидываю куртку и оглядываю плечо. На коже — металлический диск, размером с ноготь мизинца. От него расходятся в стороны синие полоски, будто кто-то впрыснул мне под кожу синюю краску. Нахмурившись, я пытаюсь отодрать его и чувствую острую боль.
Стиснув зубы, я вставляю туда лезвие ножа и поддеваю. У меня вырывается крик, но я держусь. На мгновение в глазах темнеет. Я продолжаю отковыривать пластинку изо всех сил, пока она не поднимается над кожей настолько, что я могу схватить ее пальцами. Под диском оказывается игла.
Меня мутит. Ухватившись покрепче, я изо всех сил дергаю. Острие выходит. Оно длиной с мизинец и покрыто моей кровью. Не обращая внимания на стекающую по руке кровь, поднимаю диск к лампе над раковиной.
Значит, нас чем-то обкололи. Ядом? Взрывчаткой?
Я трясу головой. Если бы они хотели убить нас, когда большинство было без сознания, они бы просто всех перестреляли. Они вкололи это с другой целью.
Кто-то стучит в дверь. Не понимаю, почему. Я же в общественном туалете, в конце концов.
— Трис, ты тут? — слышу я приглушенный голос Юрайи.
— Ага, — отвечаю я.
Юрайя выглядит лучше, чем час назад. Смыл кровь со рта и перестал быть бледным. Внезапно я поражаюсь тому, насколько он хорош собой. У него пропорциональное тело и черты лица, живые темные глаза и кожа с бронзовым отливом. Наверное, он всегда был симпатичным, поскольку в его возрасте мальчишки так нагло улыбаются, только если знают себе цену.
Совсем не такая, как у Тобиаса. Его улыбка всегда имеет оттенок застенчивости, будто он удивлен, что ты вообще на него посмотрела.
У меня болит горло. Я кладу диск на край раковины.
Юрайя переводит взгляд с меня на иглу, потом на мое плечо.
— Сильно? — спрашивает он.
— Не особенно, — отвечаю я. Беру бумажное полотенце и стираю кровь с руки. — Как остальные?
— Марлен сыплет шутками, как обычно, — рассказывает Юрайя, улыбаясь еще шире, и у него появляются ямочки на щеках. — Линн ворчит. Погоди-ка, что ты вытащила? — спрашивает он, показывая на иглу. — Боже, Трис, у тебя что, нервных окончаний нет?
— Думаю, надо перевязать.
— Да? — качая головой, переспрашивает Юрайя. — Тебе бы к лицу лед приложить. Все уже очнулись, и вокруг сумасшедший дом.
Я касаюсь челюсти. На ней опухоль, там, где Эрик стукнул меня пистолетом. Надо помазать мазью, чтобы синяка не было.
— Эрик мертв? — спрашиваю я. Не знаю, какой ответ я хочу услышать, «да» или «нет».
— Нет. Правдолюбы решили оказать ему медицинскую помощь, — мрачнеет Юрайя. — Что-то там насчет уважительного обращения с пленными. Кан уже допрашивает его лично. Нас туда не пустили. Чтобы не создавать беспорядка и все такое.
Я хмыкаю.
— Ага. По-любому, никто ничего не понял, — он опирается на раковину, стоя рядом со мной. — Зачем вламываться через главный вход и стрелять этими штуковинами, чтобы нас просто вырубило? Почему бы им не убить нас сразу?
— Не знаю, — отвечаю я. — Единственное, что могу предположить — им надо было выяснить, кто из нас — дивергенты, а кто — нет. Но это не может быть единственной причиной.
— Но почему они сделали это сейчас? В смысле сначала они попытались создать армию, с помощью контроля сознания, но теперь? Не вижу смысла.
Прижимая бумажное полотенце к руке, я хмурюсь. Он прав. У Джанин уже есть армия. Зачем уничтожать дивергентов?
— Джанин не хочет просто всех убить, — медленно объясняю я. — Она считает, что это нелогично. Если не будет фракций, общество перестанет функционировать. В каждой фракции людей учат выполнять определенные задачи. Она хочет всех контролировать.
Я смотрю в зеркало на свое отражение. На челюсти отек, на коже отметины от ногтей. Некрасиво.
— Видимо, она планирует очередную симуляцию, — продолжаю я. — Такую, как и раньше, но ей нужна гарантия того, что человек либо подчинится, либо будет мертв.
— Но ведь симуляция продолжается определенное время, — рассуждает Юрайя. — Она бесполезна, если ты не собираешься достичь определенной цели прямо сейчас.
— Правильно, — вздыхаю я. — И я не знаю.
Я беру в руку иглу.
— И что это такое? Если очередной укол для симуляции, он одноразовый. Зачем же стрелять такими штуками во всех? Просто чтобы мы потеряли сознание? Никакой логики.
— Не понимаю, Трис, но сейчас нам надо что-то делать в огромном здании, переполненном перепуганными людьми. Пошли, сделаем тебе перевязку.
Он замолкает.
— Не сделаешь одолжения? — спрашивает он после паузы.
— Какое?
— Не говори никому, что я дивергент.
Он прикусывает губу.
— Шона — моя подруга, и я не хочу, чтобы она начала бояться меня.
— Конечно, — с трудом улыбаясь, отвечаю я. — Оставлю при себе.
Я не сплю всю ночь, вытаскивая иглы из людей. Через пару часов я перестаю тратить время на любезности и просто дергаю изо всех сил.
Узнаю, что мальчика-правдолюба, которого Эрик застрелил в упор, звали Бобби. Сам Эрик в стабильном состоянии, и из сотен людей в «Супермаркете Безжалостности» лишь порядка восьмидесяти избежали укола. Из них семьдесят лихачей, в том числе — Кристина. Я гадаю, что же это за иглы, сыворотка симуляции и все остальное, пытаясь думать на манер наших врагов.
Утром, закончив работу по вытаскиваю игл, я бреду в кафетерий, потирая глаза руками. Джек Кан объявил, что в полдень будет собрание, так что, возможно, после еды мне удастся нормально вздремнуть.
Ко мне подбегает Калеб. Осторожно обнимает меня. Я вздыхаю с облегчением. Я уже думала, что помощь брата мне никогда не понадобится, но, видимо, такого не случится. Я на мгновение расслабляюсь, и тут вижу за плечом Калеба — Тобиаса.
— Ты в порядке? — брат оглядывает меня. — У тебя подбородок опух…
— Ничего особенного, — отвечаю я. — Просто отек.
— Я слышал, они нашли несколько дивергентов и принялись их расстреливать. Слава богу, тебя там не было.
— На самом деле, меня тоже нашли. Но убили только одного, — тру переносицу, чтобы избавиться от головной боли. — Но я в порядке. Когда ты сюда пришел?
— Минут десять назад. Вместе с Маркусом, — объясняет он. — Как единственный наш законный представитель, он счел своим долгом находиться здесь. Мы узнали о нападении час назад. Один из бесфракционников увидел, как лихачи вломились в здание, но эти новости дошли не сразу.
— Маркус жив? — удивляюсь я. Мы не видели его гибели, когда бежали из района Товарищества, но я думала, что он точно мертв. А теперь я, наверное, разочарована, поскольку ненавижу Маркуса за его обращение с Тобиасом? Или чувствую облегчение, поскольку последний из лидеров Альтруизма еще жив? А можно ли чувствовать и то и другое одновременно?
— Он и Питер сбежали и вернулись в город, — отвечает Калеб.
Я вовсе не чувствую облегчения от того, что жив Питер.
— И где он сейчас?
— Там, где можно было ожидать.
— У эрудитов, — констатирую я, качая головой. — Что за…
Мне в голову не приходит ругательства, достаточного, чтобы охарактеризовать его. Видимо, пора расширять словарный запас.
Калеб вздрагивает, но затем кивает и касается моего плеча.
— Ты не голодна? Принести чего-нибудь?
— Да, будь добр, — я растрогана. — Я сейчас отойду ненадолго, хорошо? Мне надо поговорить с Тобиасом.
— О’кей, — Калеб уходит, сжав мне напоследок руку. Он направляется к стойкам кафетерия, тянущимся, кажется, на сотни метров. Мы с Тобиасом стоим в паре метров друг от друга и молчим.
Он медленно подходит.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Меня стошнит, если я еще раз так скажу, — отвечаю я. — Пулю в голову не получила, значит, отлично.
— У тебя так отекла челюсть, как будто у тебя ком еды за щекой. Ты едва не зарезала Эрика, — хмурится он. — И мне нельзя спросить, все ли у тебя в порядке?
Я вздыхаю. Придется сказать ему насчет Маркуса. Но я не хочу делать это здесь, среди толпы.
— Ага, в порядке.
Его рука дергается, будто он хочет прикоснуться ко мне, но не решается. А потом передумывает и, обняв меня, притягивает к себе.
Внезапно мне кажется, что так хорошо было бы, если бы рисковали собой другие. Чтобы я могла вести себя эгоистично, быть рядом с Тобиасом и не тревожить его. Очень хочется застыть так и забыть обо всем.
— Прости, что не сразу пришел на помощь, — шепчет он, уткнувшись в мои волосы.
Я вздыхаю и провожу пальцами по его спине. Я могу стоять рядом с ним, пока не упаду без сознания от усталости. Хотя нет, не могу.