— Скоро, — отвечает он. — Не хочу никого беспокоить.
— А я и не знала, что Сьюзан сменила имя на «Никто», — я удивлена.
— Ха-ха, — корчит он рожу.
Насмешки между братьями и сестрами вроде должны быть естественными, но это не про нас. В Альтруизме не приветствовалось любое поведение, которое могло поставить в неловкое положение другого человека. В том числе и шутки с насмешками.
Я чувствую, насколько осторожно мы общаемся, как нащупываем новые пути теперь, когда погибли наши родители, а мы оказались в разных фракциях. Каждый раз, глядя на него, я понимаю, что это — последний близкий человек, оставшийся у меня в целом мире. Чувствую отчаяние, желая удержать его рядом и сократить разделяющую нас пропасть.
— Сьюзан — другой перебежчик от эрудитов? — спрашивает Линн, втыкая вилку в стручковую фасоль. Юрайя и Тобиас еще стоят в очереди, позади пары десятков правдолюбов, которые препираются, выбирая еду.
— Нет, жила по соседству, когда мы были детьми. Из Альтруизма, — отвечаю я.
— У тебя с ней роман? — спрашивает она Калеба. — Не думаешь, что это глупая затея? В смысле, когда все закончится, вы окажетесь в разных фракциях, будете жить в разных местах…
— Линн, ты когда-нибудь заткнешься? — говорит Марлен, кладя ей руку на плечо.
В противоположном конце зала я замечаю Кару и кладу сэндвич на тарелку. Аппетит пропал. Я гляжу на нее, опустив голову. Она уходит в дальний конец кафетерия, где за двумя столами сидят немногие беженцы из числа эрудитов. Большинство из них сменили синие одежды на черно-белые, но не сняли очки. Я пытаюсь переключиться на Калеба, чтобы не смотреть на них, но и он начинает таращиться на эрудитов.
— У меня шансов вернуться к эрудитам не больше, чем у них, — говорит он. — Когда все кончится, у меня не будет фракции.
Впервые я замечаю, с какой печалью он говорит об Эрудиции. Я и не понимала, как тяжело далось ему решение оставить их.
— Может, пойдешь, сядешь с ними, — предлагаю я, кивая в сторону беженцев-эрудитов.
— Я их не знаю, — он пожимает плечами. — Ты же помнишь, я пробыл во фракции всего месяц.
Подходит Юрайя и с мрачным видом бросает поднос на стол.
— Я подслушал разговоры насчет результатов допроса Эрика, в очереди, — говорит он. — Очевидно, он практически ничего не знает о планах Джанин.
— Что? — переспрашивает Линн, со стуком кладя вилку на стол. — Как такое может быть?
Юрайя пожимает плечами и садится.
— А я не удивлен, — говорит Калеб.
Все изумленно глядят на него.
— Что? — спрашивает он, краснея. — Просто было бы глупо доверить все свои планы одному человеку. Намного умнее дать по небольшому кусочку каждому из тех, с кем ты работаешь. В таком случае, если кто-то тебя предаст, потеря не столь велика.
— Ого, — говорит Юрайя.
Линн подбирает вилку и снова ест.
— Слышала, у правдолюбов хорошее мороженое делают, — Марлен оглядывается на очередь. — Сама понимаешь, типа «Хреново, конечно, что на нас напали, но здесь, по крайней мере, десерт дают».
— Мне уже лучше, — коротко отвечает Линн.
— Может, не так вкусно, как пирожные в Лихачестве, — мрачно произносит Марлен. Вздыхает, и прядь обесцвеченных каштановых волос падает ей на глаза.
— Хорошие пирожные у нас были, — говорю я Калебу.
— А у нас — газировки классные, — отвечает он.
— А, но все равно у вас не было утеса над подземной рекой, — морщит брови Марлен. — Или комнаты, где можно встретиться со всеми своими кошмарами сразу.
— Нет, — отвечает Калеб. — И, честно говоря, меня все вполне устраивает.
— Не-жен-ка, — нараспев тянет Марлен.
— Все твои кошмары? — переспрашивает Калеб, и у него загораются глаза. — А как это происходит? В смысле, кошмары создает компьютер или твой мозг?
— О боже, — Линн роняет голову на руки. — Началось.
Марлен принимается описывать симуляции. Я погружаюсь в звуки голосов вокруг меня и доедаю сэндвич. Потом, несмотря на звон вилок и шум разговоров сотен людей, опускаю голову на стол и засыпаю.
Глава 18
— Тихо, все!
Джек Кан поднимает руки, и толпа умолкает. У него истинный талант руководителя.
Я стою среди лихачей, которые пришли поздно, когда уже не осталось сидячих мест. Краем глаза ловлю вспышку света. Молния. Гроза — не лучшее время для собрания в зале, у которого вместо окон дыры в стенах. Но это самое большое помещение, которое у нас есть.
— Понимаю, многие из вас потрясены и ошеломлены случившимся вчера, — начинает Джек. — Я слышал много докладов, рассматривающих событие с самых разных точек зрения. Я пришел к выводу, что из этого — правда, а где требуется дополнительное расследование.
Убираю за уши влажные волосы. Я проснулась за десять минут до времени, назначенного для собрания, и побежала в душ. Хотя я еще и уставшая, но теперь мне намного лучше.
— На мой взгляд, самое важное — вопрос о дивергентах.
Он выглядит изможденным. Темные круги под глазами, короткие волосы беспорядочно торчат, будто он дергал себя за пряди всю ночь. Несмотря на иссушающую жару в зале, он в рубашке с длинными рукавами. Они немного подвернуты. Видимо, когда он утром одевался, то думал о чем-то другом.
— Пусть присутствующие здесь дивергенты выйдут и сами все расскажут.
Я искоса гляжу на Юрайю. Ситуация становится опасной. Дивергенция — такая штука, которую я предпочитаю скрывать. Раньше признаться в этом — означало подписать себе смертный приговор. Хотя теперь нет смысла скрываться. Обо мне все знают.
Первым решается Тобиас. Он начинает пробираться сквозь толпу, боком, а потом, когда перед ним расступаются, идет напрямик к Джеку Кану, гордо выпрямившись.
Я тоже начинаю продвигаться, бормоча извинения. Люди отшатываются в сторону, будто я пригрозила, что плюну на них ядом. Еще несколько человек протискиваются вперед. Среди них — девочка, которой я помогла.
Несмотря на дурную славу Тобиаса, которую он недавно обрел среди лихачей, и мое новое звание Девчонки, Которая Зарезала Эрика, все смотрят не на нас. А на Маркуса.
— Ты, Маркус? — удивляется Джек, когда тот подходит к середине зала и останавливается на опущенной чаше весов Правдолюбия, изображенных на полу.
— Да, — отвечает Маркус. — Я понимаю, ты обеспокоен, как и все остальные. Еще неделю вы и не слышали о дивергентах, а сейчас все, что вы о них знаете — это то, что они иммунны к тому, перед чем вы уязвимы. Это страшно. Но я хочу уверить вас, бояться совершенно нечего.
Он говорит, приподняв брови и наклонив голову. Я понимаю, почему он нравится людям. Он создает у тебя ощущение, что обо всем позаботится, если только ты доверишь ему свои проблемы.
— Для меня очевидно, — продолжает Джек, — что на нас напали потому, что эрудиты хотели найти дивергентов. Известно ли тебе, зачем это им?
— Нет, — отвечает Маркус. — Возможно, они хотели просто идентифицировать нас. Это явно очень полезная информация, если они намерены и дальше использовать симуляции.
— Они не хотели просто сделать это, — вставляю я. Слова срываются с моих губ раньше, чем я принимаю решение говорить. У меня высокий и слабый голос, по сравнению с мужскими голосами Маркуса и Джека, но останавливаться поздно. — Они хотели убить нас. Они начали убивать нас задолго до того, как все произошло.
Джек задумывается. Я слышу перестук капель по крыше, в зале меркнет свет, будто мои слова погружают его во мрак.
— Звучит, как теория заговора, — возражает он. — Какие у эрудитов причины убивать вас?
Мама говорила, люди боятся дивергентов потому, что нас трудно контролировать. Возможно, это правда, но страх перед теми, кто не подвержен контролю, — слабый довод для высказывания его Джеку Кану в качестве мотива эрудитов. Мое сердце начинает сильно биться, я не знаю, что ответить.
— Я…
Меня перебивает Тобиас.
— Естественно, мы не имеем точных сведений, — говорит он. — Но за последние шесть лет среди лихачей случилось больше десятка необъяснимых смертей, и существует корреляция между списком этих людей и списком тех, у кого были проблемы при прохождении проверки склонностей и инициационных симуляций.
Ударяет молния, и зал освещается. Джек качает головой.
— Хотя это и интересно, но корреляция не является доказательством.
— Глава предателей-лихачей застрелил ребенка из Правдолюбия, в голову, в упор! — кричу я. — Об этом вам доложили? Такое «заслуживает расследования»?
— Да, мне известно, — отвечает Кан. — Хладнокровное убийство ребенка — ужасное преступление, и оно не должно остаться безнаказанным. К счастью, обвиняемый у нас под арестом, и мы можем провести над ним суд. Однако мы не должны забывать, что солдаты-лихачи не проявляли явного намерения убивать большинство из нас, когда мы были без сознания.
Люди вокруг начинают раздраженно переговариваться.
— Их мирное вторжение дает мне повод попытаться уладить миром дело с эрудитами и другими лихачами, — продолжает он. — Поэтому я организую встречу с Джанин Мэтьюз, чтобы обсудить происшествие, и как можно скорее.
— Но оно не было мирным, — краем глаза я вижу Тобиаса. Судя по уголку рта, он улыбается. Я делаю глубокий вдох и продолжаю: — То, что они не пристрелили вас всех в упор, отнюдь не означает их добрые намерения. Как вы думаете, зачем они вообще сюда заявились? Просто побегать по вашим коридорам, пока вы отключились, а потом уйти?
— Я предполагаю, они пришли за такими, как ты, — отвечает Джек. — Меня беспокоит вопрос вашей безопасности, но нам не следует нападать на них только потому, что они решили убить малую часть живущих здесь людей.
— Убийство — отнюдь не худшее, что они могут сделать с вами. Они будут вас контролировать.
У Джека кривятся губы, словно он сдерживает смех. Смех.
— Ого. И как же они это сделают?
— Они обстреляли вас, — говорит Тобиас. — Иглами с приемопередатчиками для симуляций, с помощью которых они будут управлять вами. Вот как.