Слышу два женских голоса за углом, крадусь в ту сторону, чтобы слышать лучше.
— …просто вынести не могу, что она здесь, — всхлипывает одна. — Все время представляю себе… что она сделала… я не понимаю, как она могла!
От плача Кристины мне хочется умереть на месте.
Кара начинает отвечать.
— Ну, а я понимаю, — говорит она.
— Что?! — едва не подавившись, переспрашивает Кристина.
— Ты должна понимать, что мы обучены видеть во всем логику, — отвечает Кара. — Не думай, что я бессердечна. Но эта девочка, по всей вероятности, обезумела от страха. Не могла обдумывать свои действия, если она вообще на такое способна.
Я широко открываю глаза от изумления. Что за…
В моей голове пробегает небогатый список известных мне ругательств.
— А симуляция привела к тому, что она не смогла бы уговорить его. И, когда он стал угрозой ее жизни, она среагировала, как ее научили в Лихачестве. Стреляла на поражение.
— Вот, значит, что, — с горечью замечает Кристина. — Мы должны просто забыть обо всем, просто потому, что история идеально логична?
— Безусловно, нет, — отвечает Кара. Ее голос слегка дрожит. — Безусловно, нет, — повторяет она тише.
Прокашливается.
— Просто тебе приходится быть рядом с ней, и я попыталась облегчить твое положение. Ты не обязана прощать ее. На самом деле, я не понимаю, как вы с ней вообще подружились. Мне она всегда казалась несколько хаотичной.
Я напрягаюсь в ожидании ответа Кристины, ее согласия, но, к моему удивлению и радости, она молчит.
— Ладно. Ты не обязана прощать ее, но тебе следует попытаться понять, что она сделала так не со зла. А из-за страха. В этом случае тебе не будет хотеться врезать кулаком по ее длинному носу при каждой встрече, — продолжает Кара.
Я машинально касаюсь рукой носа. Кристина слегка усмехается, но для меня слова Кары — как удар в живот. Я пячусь назад к дверям и возвращаюсь в Место Собраний.
Пусть Кара и высказалась грубо, а замечание насчет носа было очень болезненным, но я благодарна ей за сказанное.
Из скрытой за плотной тканью двери появляется Тобиас. Раздраженно откинув портьеру в сторону, он подходит к нам и садится за стол рядом со мной.
— Кан собирается встретиться с представителем Джанин Мэтьюз в семь утра, — говорит он.
— Представителем? — переспрашивает Зик. — Она сама не придет?
— Ага, и встанет на открытом месте перед толпой злых на нее людей, которые легко могут взять ее на прицел, — слегка ухмыляется Юрайя. — Я бы посмотрел, как она это сделает. Нет, правда, поглядел бы.
— По крайней мере, Кан Гениальный берет с собой охрану из лихачей? — спрашивает Линн.
— Да, — отвечает Тобиас. — Вызвались несколько человек, из старших. Бад сказал — будет держать ухо востро и обо всем расскажет.
Я хмуро гляжу на него. Откуда он все это знает? Почему после двух лет, в течение которых он всеми способами избегал поста лидера Лихачества, он внезапно начинает вести себя так, будто уже им стал?
— Значит, как я понимаю, вот в чем вопрос, — Зик упирается руками в стол. — Будь ты эрудитом, что бы ты сказал на такой встрече?
Все смотрят на меня. Выжидающе.
— Что? — спрашиваю я.
— Ты дивергент, — отвечает Зик.
— Тобиас тоже.
— Ага, только у него на проверке склонностей не вылезло эрудита.
— Откуда ты знаешь, что у меня это было?
— Очень похоже, — пожимает плечами Зик. — Разве не так?
Юрайя и Линн кивают. У Тобиаса дергается рот, будто он хочет улыбнуться, но не разрешает себе это сделать. А я чувствую себя так, будто мне камень в живот упал.
— Насколько я видела, у вас у всех мозги работают, — говорю я. — Вы тоже можете думать, как эрудиты.
— Но наши мозги — не особые мозги дивергента! — просит Марлен. Касается пальцами моих волос и слегка сжимает мне голову. — Давай, колдуй.
— Никакой магии у дивергентов нет, Мар, — объявляет Линн.
— А если бы и была, нам не следовало бы ею пользоваться, — добавляет Шона. Она в первый раз открыла рот, с тех пор как мы собрались. Разговаривая, она даже не смотрит на меня. Просто пытается приструнить младшую сестру.
— Шона… — начинает Зик.
— Не надо мне «Шона»! — огрызается она, переключаясь на него. — Ты не думаешь, что у того, кто проявил склонности к нескольким фракциям, могут быть проблемы с верностью? Если у нее склонность к Эрудиции, откуда нам знать, что она не работает на эрудитов?
— Не мели ерунды, — тихо говорит Тобиас.
— Я не мелю ерунды! — кричит она, хлопая ладонью по столу. — Я знаю, я с Лихачеством, поскольку все, что я сделала на проверке, подтверждает это. Я верна моей фракции, мне просто больше негде быть. А она? А ты?
Она качает головой.
— Я понятия не имею, кому вы храните верность. И не собираюсь делать вид, что с этим все в порядке.
Шона встает и, когда Зик пытается протянуть к ней руки, отталкивает их и быстро идет к двери. Я смотрю вслед Шоне, пока дверь за ней не закрывается и портьера не перестает колыхаться.
Я чувствую себя глубоко уязвленной. Хочется заорать, но Шоны здесь теперь нет, и ругаться не с кем.
— Это не колдовство! — с пылом говорю я. — Просто надо спросить самого себя, какое решение в конкретной ситуации будет самым логичным.
Ответом мне служат непонимающие взгляды.
— Правда, — продолжаю я. — Будь я в такой ситуации, перед лицом Джека Кана и группы охранников-лихачей, я бы не полагалась на силовое решение, так?
— Ну, могла бы, если бы у тебя самой был эскорт из лихачей. Тогда все, что нужно — один выстрел. Бам, он мертв, у эрудитов преимущество, — говорит Зик.
— Кого бы там они ни послали к Джеку Кану, это не будет салага. Должен прийти кто-то авторитетный, — отвечаю я. — Глупо было бы стрелять в Джека Кана, рискуя потерять такого человека, кого бы они там ни послали в качестве представителя Джанин.
— Видишь? Поэтому нам и нужен твой анализ ситуации, — подводит итог Зик. — Будь я на ее месте, я бы его убил. Решил бы рискнуть.
Я тру переносицу. Голова уже болит.
— Прекрасно.
Я пытаюсь поставить себя на место Джанин Мэтьюз. Я знаю, она не будет лично общаться с Джеком Каном. Да и зачем ей это? Что он может ей предложить? Она просто попытается использовать ситуацию в свою пользу.
— Думаю, — начинаю я, — что Джанин Мэтьюз попытается манипулировать им. И он сделает все, только бы защитить свою фракцию, даже если для этого придется пожертвовать дивергентами.
На мгновение я умолкаю, вспоминая, как он держал в своей власти собрание фракции.
— Или пожертвовать лихачами. А нам надо знать, что они скажут друг другу на этой встрече.
Юрайя и Зик переглядываются. Линн улыбается, но это не ее обычная улыбка. Она не затронула ее глаза, которые, кажется, стали еще более золотыми, чем обычно. И очень холодными.
— Значит, будем подслушивать, — заявляет она.
Глава 20
Я смотрю на циферблат. Семь вечера. Всего через двенадцать часов мы услышим, что хотела сказать Джеку Кану Джанин. За последние тридцать минут я проверяла время не меньше десятка раз, будто так оно будет идти быстрее. Мне не терпится начать что-то делать. Хоть что-нибудь, только не сидеть в кафетерии с Линн, Тобиасом и Лорен, тыкая вилкой в ужин и тайком поглядывая на Кристину, которая сидит со своими родными из Правдолюбия за другим столом.
— Интересно, сможем ли мы жить по-старому, когда все закончится? — спрашивает Лорен. Она говорила с Тобиасом насчет методов тренировки на инициации минут пять подряд. Наверное, это единственное, что у них есть общего.
— Если после всего этого вообще останутся фракции, — отвечает Линн, сгребая в комок пюре и кладя на ролл.
— Ты же не будешь делать сэндвич с пюре? — интересуюсь я.
— А если буду?
Между нашим и соседним столом проходит группа лихачей. Они старше Тобиаса, но не намного. У одной из девушек волосы выкрашены в пять разных цветов, а руки покрыты татуировками настолько, что я не вижу ни клочка простой кожи. Один из парней наклоняется к Тобиасу, который сидит к нему спиной.
— Трус, — шепчет он.
Пара других делают то же самое, проходя мимо. Рука Тобиаса с ножом, которым он мажет масло на хлеб, замирает, и он смотрит на стол.
Я сижу в напряжении, ожидая, что он взорвется.
— Идиоты, — возмущается Лорен. — И правдолюбы, заставившие тебя выложить историю твоей жизни на всеобщее обозрение… тоже идиоты.
Тобиас не отвечает. Он кладет на стол нож и кусок хлеба и встает. Ищет кого-то взглядом.
— Пора прекратить это, — отстраненно говорит он и направляется куда-то в сторону. Я не сразу понимаю куда. А затем вижу и догадываюсь — ничего хорошего уже не произойдет.
Он минует столы с таким изяществом, будто его тело из ртути, а не из мускулов. Я несусь вслед за ним, расталкивая людей и бормоча извинения.
Тобиас идет прямо к Маркусу. Тот сидит вместе с двумя правдолюбами, постарше.
Протянув руки, Тобиас хватает его за воротник и выдергивает из-за стола. Маркус открывает рот, хочет что-то сказать, но это — его ошибка, поскольку Тобиас изо всех сил бьет ему по зубам. Раздается крик, но никто не рвется на помощь Маркусу. В конце концов, здесь слишком много лихачей.
Вытолкав Маркуса на середину кафетерия, где на полу изображена эмблема Правдолюбия, Тобиас толкает его. Маркус падает на одну из чаш весов, прикрывая лицо руками, и я не могу рассмотреть, какие у него повреждения.
Тобиас ставит пятку на горло собственному отцу. Маркус бьет ему по ноге. У него по губам течет кровь. Но даже в лучшие свои годы он вряд ли был сильнее, чем его сын сейчас. Тобиас расстегивает и вытаскивает ремень из джинсов.
Поднимает ногу с горла Маркуса и замахивается.
— Это для твоего же блага, — заявляет он.
Я помню, что именно эти слова Маркус говорил Тобиасу на симуляциях, в пейзаже страха.
Ремень свистит и ударяет Маркуса по руке. У него ярко-красное лицо, он прикрывает голову. Следующий удар приходится по спине. От столов, где сидят лихачи, раздается хохот, но мне не смешно. Совсем не смешно.