— Привет, Джоанна, — здоровается Маркус.
— Маркус. Надеюсь, ты не станешь возражать, если мы поедем в город вместе с вами.
— Конечно, нет. Вы — первые.
Джоанна отдает Маркусу ключи и забирается в соседнюю машину. Кристина идет в кабину грузовика, а я и Фернандо устраиваемся в кузове.
— Не хочешь занять место спереди? — спрашивает Кристина. — И какой ты после этого лихач?
— Я сажусь там, где меня с наименьшей вероятностью стошнит, — отвечаю я.
— Рвота — нормальная функция тела.
Я уже собираюсь спросить ее, как часто ее будет тошнить в ближайшем будущем, но мы трогаемся. Я хватаюсь за борт, чтобы не выпасть, но через пару минут адаптируюсь к тряске и рывкам и отпускаю его. Другие грузовики неспешно катятся впереди нас, во главе колонны — Джоанна.
Я совершенно спокойна, пока мы не подъезжаем к ограде. Я ожидаю увидеть тех же охранников, которые остановили нас по дороге сюда, но ворота открыты, и никого нет. У меня в теле начинается дрожь, сначала в груди, а потом и в руках. Едва встретив новых людей и спланировав действия, я забыла, что хотела прямиком ринуться в бой со смертельным исходом. Хотя я осознала, что моя жизнь стоит того, чтобы ее сохранять.
Колонна замедляет ход. Мы минуем ворота потихоньку, будто кто-нибудь вот-вот выпрыгнет из кустов и нас остановит. Но вокруг тихо, только стрекочут цикады в деревьях вдали, да рокочут моторы.
— Думаешь, все уже началось? — спрашиваю я Фернандо.
— Сложно сказать, — отвечает он. — У Джанин много информаторов. Наверняка ей сообщили, что должно произойти нечто, и она отозвала всех верных ей лихачей в штаб-квартиру Эрудиции.
Я киваю и вспоминаю о Калебе. Он был одним из информаторов. Интересно, почему он настолько верил в то, что внешний мир надо скрыть от нас любой ценой, даже предавая самых близких людей? Очевидно, для него значение имела только Джанин.
— Ты никогда не встречал парня по имени Калеб? — спрашиваю я.
— Калеб, — повторяет Фернандо. — Да, у нас в группе неофитов был такой. Умнейший, но… как обычно их называют? А, подхалим.
Он ухмыляется.
— Среди неофитов было две группы. Тех, кто приветствовал все, исходящее от Джанин, и тех, кто этого не делал. Я принадлежал ко второй, сама понимаешь. А Калеб — к первой. Почему ты спросила?
— Я его встречала, когда находилась в плену.
У меня такой отстраненный голос, что я сама себе удивляюсь.
— Просто любопытно, — добавляю я.
— Я бы не стал его строго судить, — говорит Фернандо. — Джанин обладает исключительным даром убеждения, особенно по отношению к людям, лишенным природной критичностьи. А у меня таковая имеется.
Я гляжу мимо него, на горизонт, который становится все чище, чем ближе мы к городу. Ищу взглядом два шпиля на вершине Втулки и нахожу их. Мне становится и лучше, и хуже одновременно. Ведь я хорошо знаю это здание, и скоро мы будет на месте.
— У меня тоже, — отвечаю я Фернандо.
Глава 41
К тому времени, когда мы въезжаем в город, разговоры прекращаются. Все сидят с бледными лицами и сжатыми губами. Маркус рулит, лавируя между ямами размером с человека и обломками разбитых автобусов. Когда мы минуем район города, в котором живут бесфракционники, вокруг становится заметно чище.
Потом я слышу выстрелы. С большого расстояния они кажутся просто громкими хлопками.
На мгновение я теряю ориентацию. Вижу перед собой стоящих на коленях лидеров Альтруизма, лихачей с пустыми лицами и оружием в руках. Мою мать, которая идет навстречу пулям. Уилла, падающего на землю. Кусаю себя за кулак, чтобы не закричать. Боль возвращает меня к реальности.
Мама говорила мне, надо быть храброй. Если бы она знала, что ее смерть заставит меня столько бояться, пожертвовала бы она своей жизнью с такой же решимостью или нет?
Отделяясь от колонны грузовиков, Маркус сворачивает на Мэдисон-авеню. Когда нам остается два квартала до Мичиган-авеню, где идет бой, он сворачивает в переулок и глушит мотор.
Фернандо выпрыгивает из кузова и протягивает мне руку.
— Пошли, бунтарь, — подмигивает он.
— Что? — спрашиваю я, и с его помощью сползаю с борта.
Он открывает свою сумку. Там полно синей одежды. Начинает перебирать ее, кидая вещи то мне, то Кристине. Я беру футболку и джинсы.
— Бунтарь, — отвечает он. — Существительное. Человек, который действует вопреки воле существующей власти, но не обязательно воинственно.
— Тебе надо всему дать определение? — Кара проводит пальцами по своим матовым светлым волосам и убирает выбившиеся пряди. — Мы просто что-то делаем вместе, так получилось. Нет нужды присваивать звания.
— Так уж сложилось, что я люблю все систематизировать, — приподнимает черные брови Фернандо.
Я внимательно гляжу на него. Последний раз я вламывалась в штаб-квартиру фракции с оружием в руках, и позади меня оставались трупы. Теперь я хочу, чтобы все было по-другому. Мне это необходимо.
— А мне нравится. Бунтарь. Просто идеально.
— Видишь? — говорит Каре Фернандо. — Я не одинок.
— Поздравляю, — сухо отвечает она.
Я рассматриваю вещи, предназначенные для меня. Остальные уже снимают верхнюю одежду.
— Нет времени скромничать, Сухарь! — яростно глядя на меня, говорит Кристина.
Я знаю, что она права, поэтому снимаю красную рубашку и надеваю синюю футболку. Оглядываюсь на Фернандо и Маркуса и переодеваю брюки. Джинсы приходится закатать в четыре оборота. Когда я затягиваю ремень, они сморщиваются, как мятый бумажный пакет.
— Она только что назвала тебя «Сухарем»? — спрашивает Фернандо.
— Ага, — отвечаю я. — Я перешла в Лихачество из Альтруизма.
— Ого, — хмуро говорит он. — Громадный прыжок. Такой разрыв личностных ценностей сейчас практически невозможен, генетически.
— Частенько личностные ценности не имеют никакого отношения к выбору фракции, — вспоминаю слова матери. Она ушла из Лихачества не потому, что не подходила фракции по личным качествам — просто быть дивергентом в Альтруизме намного безопаснее. Еще Тобиас, который выбрал Лихачество, чтобы сбежать от отца.
— Есть множество факторов, — добавляю я.
Чтобы сбежать от человека, который стал моим союзником. Я чувствую укол вины.
— Говори в таком стиле дальше, и они никогда не поймут, что ты не эрудит, — отвечает Фернандо.
Я провожу расческой по волосам и убираю их за уши.
— Вот, — Кара поднимает с моего лица прядь волос и закалывает их серебристой заколкой, как обычно делают девушки-эрудиты.
Затем Кристина достает пистолеты.
— Возьмешь? — спрашивает она. — Или предпочитаешь шокер?
Я гляжу на оружие в ее руке. Если я не возьму шокер, то буду совершенно беззащитна перед теми, кто с радостью станет стрелять в меня. Если возьму, то признаюсь в своей слабости на глазах у Фернандо, Кары и Маркуса.
— Знаешь, что бы сказал Уилл? — говорит Кристина.
— Что? — спрашиваю я дрожащим голосом.
— Заявил бы тебе, что пора с этим покончить, — отвечает она. — Бросить иррациональную чушь и взять хренову пушку.
Уилл терпеть не мог ничего иррационального. Кристина права. Она знала его лучше меня.
И она, потерявшая тогда столь дорогого человека, оказалась способна простить меня, сделать практически невозможное. Поменяйся мы местами, я бы не смогла так. Почему мне трудно простить себя?
Я смыкаю пальцы на рукояти пистолета, который протягивает мне Кристина. Металл еще теплый. Я чувствую, как пробуждаются воспоминания о том, как я застрелила Уилла. Я пытаюсь придавить этот кошмар, но память не поддается. Я отпускаю рукоятку.
— Шокер — совершенно нормальный выбор, — улыбается Кара, снимая волосок с рукава. — Если хочешь знать мое мнение, то лихачи слишком заморочены на оружии.
Фернандо протягивает мне шокер. Мне хочется выразить Каре благодарность, но она уже переключилась на другое.
— Как мне эту штуку спрятать? — спрашиваю я.
— Просто не беспокоиться.
— Хорошо.
— Нам пора, — говорит Маркус, глядя на часы.
Мое сердце бьется с такой силой, что я ощущаю каждую проходящую секунду, но все остальное будто онемело. Я едва чувствую землю у себя под ногами. Никогда еще я так не боялась. Это вообще лишено всякой логики, учитывая то, что я видела и проделывала в симуляциях.
А может, и нет. Что бы там альтруисты не хотели рассказать остальным, до того, как произошло нападение, Джанин предприняла срочные и совершенно ужасные меры, чтобы остановить их. А я сейчас пытаюсь завершить их дело, за которое погибла фракция, в которой я родилась. Сейчас на карту поставлено много больше, чем моя жизнь.
Я и Кристина идем впереди. Бежим по чистым и ровным тротуарам Мэдисон-авеню, мимо Стэйт-стрит, к Мичиган-авеню.
Полквартала до штаб-квартиры Эрудиции. Я внезапно останавливаюсь.
Перед нами стоят в четыре ряда люди, одетые в черное и белое, на расстоянии в полметра друг от друга, с поднятыми на изготовку ружьями и пистолетами. Я моргаю, и у меня перед глазами лихачи, управляемые симуляцией, в районе Альтруизма. Возьми себя в руки! Возьми себя в руки, возьми себя в руки… Я снова моргаю. Передо мной опять правдолюбы. Некоторые одеты сплошь в черное, но они — не лихачи. Если не буду аккуратна, то забуду, где я и зачем здесь оказалась.
— О боже мой, — восклицает Кристина. — Сестра, родители… если они…
Она смотрит на меня, и я понимаю, о чем она думает. Я такое уже чувствовала. Где мои родители? Я должна их найти. Но если ее мать и отец среди правдолюбов, под контролем симуляции, с оружием в руках, то она ничем не сможет им помочь.
Интересно, есть ли в их рядах Линн?
— Что нам делать? — спрашивает Фернандо.
Я делаю шаг навстречу правдолюбам. Может, программа не заставит их стрелять. Смотрю в остекленевшие глаза женщины в белой блузке и черных брюках. Она выглядит так, будто только что вернулась с работы.
Бах. Я инстинктивно падаю на землю, прикрываю голову руками и ползу обратно, к ногам Фернандо. Он помогает мне встать.