Прямо как настоящий гриб, — подумал Расин.
«Прямо как настоящий гриб», — отозвалось внутри.
Любопытно! Сколько мыслей могло поместиться в этой твари?
«Любопытно! Сколько мыслей могло поместиться в этой твари?»
— Да ты просто карта памяти, — сказал Вадим, чувствуя, как от сердца отлегает.
Обычный накопитель…
Кто-то из однокурсников говорил о таких существах. Они собирают со всего света залетные мысли. Процессор пересеивает полученный материал через решето, разделяет мысли на фракции, затем находит соответствия, сортирует все заново, создавая некое подобие примитивной логики.
Не дай себя обмануть!
Перед тобой всего лишь природный компьютер и биотопливо, необходимое для дальнейшего путешествия. Кодекс чести разрешает кашатерам использовать персолипов как пищу.
— Твоя история заставляет задуматься, путник, — неожиданно проговорил персолип.
Две индивидуальности пересеклись в закоулке вселенной.
(«Помни, хомо! Хомуны не должны поедать братьев или врагов по разуму. Есть подобных или противоположных себе — самих себя разрушать. Лучше пусть разрушит тебя голод».)
— Ну, все, — сказал Расин. — Нет у меня больше времени сказки рассказывать. Ты уж прости.
Теперь надо прикоснуться к Созданию ладонями.
«Объединись с пищей и поглоти её всю без остатка».
Это просто, как для младенца впервые сосать грудь.
— Знаешь, — вновь заговорил персолип, — выглядит так, будто ты собираешься меня съесть, но тебя что-то терзает. Я прав?
— Только наполовину.
Расин положил руки на перепончатое тело персолипа. Твоей силой, Странное Создание, я воспользуюсь. Я заберу её всю без остатка. Но вот совесть на этот счет меня не станет мучить.
Лучше пусть разрушит тебя голод? Разве это сказал учитель? Нет, ученик сам придумал.
Вадим ощутил, как все произойдет. С тех пор, как он стал видеть будущее, некоторые действия совершались словно по трафарету. Впервые это произошло ещё в операционной, когда они с Фирманом делали холецистэктомию.
Объединиться с пищей — значит уничтожить расстояние, разделяющее нас.
Этот просто.
Сила будет перекачиваться, а персолип… умирать.
Расин убрал руки.
Хомуны не должны поедать братьев. Лучше пусть разрушит тебя голод.
Нет! Это неправильно, Кробиорус! Я — воин и обязан выполнить возложенную миссию. Мой долг — выжить в любых обстоятельствах… Ты сам этому учил!
Но скажи, зачем ты вешаешь на мои плечи бремя вины? Твои компаньоны — пространство и сознание — сделали это со мной ещё до моего рождения. Вы, три чистые васты, создали нашу вселенную пятнадцать миллиардов лет назад и нарекли её Виной, потому что её на самом деле наполняет заразная энтропийная вина, которую можно накапливать, терять и снова накапливать. Вы придумали этакую круглую сцену-вселенную, наполнили её актерами, дали им роли подраматичнее, чтобы сидеть в партере и, глазея на спектакль, коротать вечность. Умники, ничего не скажешь.
Так вот, говорю вам наперед, чтобы было не так интересно смотреть дальше: я слопаю несчастного брата по разуму, и даже не покривлюсь. И — никакого драматизма.
Сами-то вы, вневселенские расы, вон как высокомерны! Выгодная у вас мораль. Она дает полную свободу. Вы — абсолютны. Только к чему такая несправедливость? Ты, Кробиорус, великий учитель, не скажешь даже самому неискушенному вриму: не ешь ни братьев, ни врагов, иначе на тебя возляжет вина. Да нет же, эта наука предназначена лишь для хомуна, отягощенного первородным грехом. Ты, независимый учитель хомунов, говоришь с нами на нашем языке, ты непреклонен и не сделал исключения даже для меня, самостоятельно прозревшего. Я поверил тебе, я отверг теории бюрократа Балмара, главного президента всех хомунов, ради того, чтобы слушать живого врима. Но ты сказал: «Лучше пусть разрушит тебя голод». Согласись, это звучит неприятно. Ведь ты никогда не учил бы такому своего брата по крови, врима. Зачем же в меня, хомуна, ты с радостью вкладываешь странные противоречивые идеи?
А ведь ты знал, что я буду вынужден нарушить твой завет. Я отниму жизнь у этого существа и, воспользовавшись его силой, пойду дальше, чтобы выполнить свою миссию. И понесу на себе вину за совершенное убийство.
Вина — это вселенная, которую вы, чистые васты сотворили для нас. Всесильным в ней стает только грешник, убийца, подлец, предатель.
«Нет, это неправильно, Кробиорус» — мысленно повторило Создание.
— Зачем ты накапливаешь мысли? — спросил Вадим.
— Я этим живу, — проговорил персолип и добавил: — Мы с тобой очень похожи.
Черт тебя подери, хитрая же ты сволочь… Битый час протолковать с этим куском желе… Сам не знаю, как вышло, что разговорился с ним… Все началось с «Приветствую тебя, путник».
Сколько же можно тянуть? Делай, наконец, то, что должен!
— Понимаю, — сказал гриб. — Ты ощущаешь себя изгоем. Мне это чувство хорошо знакомо.
Расину почудилось, что фотообъектив моргнул.
Да, вероятно, он прав. Многослойная оболочка вселенной, тот её кусок, что именуется Хомофаром и тайно управляется Кантаратом, вряд ли с замиранием следит в эту минуту за душой хомуна, чье тело лежит в коме в психдиспансере на Берковце, а сама она, изодранная метеоритами, склонилась над огромной сыроежкой и плачет.
Но персолип-изгой? Трудно себе вообразить общество, состоящее из таких вот желеобразных граждан. Что это: грибное поле?
— Нет, ты меня не понял, — сказал гриб. — Не существует никакого сообщества персолипов. Я всю жизнь прожил в этом кармане. Здесь проходит колодец хомунов, вернее, людей. Я наполнен их мыслями, чувствую то же, что и ты. За всю мою жизнь меня посещало немало человеческих мыслей.
— Хомунских?
— Нет, человеческих… Многие приходят издалека, с самой поверхности. Я бы хотел быть среди них, особенно хотелось бы… поработать. Но я не хомун, и даже точно не знаю, как выгляжу.
— Ну, хватит!.. — почти выкрикнул Вадим. Он понял, что если сейчас же не восстановит силы, то потеряет сознание.
Я выполняю слишком важную миссию, чтобы останавливаться из-за сострадания к говорящему грибу.
«Да, понимаю, ты выполняешь слишком важную миссию» — прозвучало в ответ.
Я пытаюсь оправдать свои действия. Силюсь убедить себя, что передо мной существо низшее, которое можно употребить в пищу… А что, если я стою на одной ступени развития с ним?.. Чушь! Оно даже взглянуть на себя не может. Круглая лепеха с линзой посредине.
«Круглая лепеха с линзой посредине. Ты прав».
Зачем ты повторяешь мои мысли? Ах да, я забыл. Ты — накопитель. Твой процессор сортирует полученные данные.
«Совершенно верно!»
А что, если ты устроен более тонко, чем я думаю?
«…более тонко».
Вранье. Просто говорящая пища. Пища. Пища…
Черт! Персолип. Живой и мыслящий.
Будь это существо похожим на одного из тех улыбающихся манекенов, я бы не испытывал никакого сожаления, убивая его. Я давно бы уже восстановил потери и двигался дальше.
Может, что-то пропустил в своем блиц-обучении? Или вселенский демон-коммандос забыл в спешке вкинуть в рюкзак воинское хладнокровие?
Проклятая слабость…
Коварный Кробиорус.
Вселенная-вина… Энтропия… Рассеивание…
— Воспользуйся мной, — тихо проговорил гриб. — Мир не пострадает, если одним персолипом станет меньше.
Глава 24
Дни и ночи, проведенные в камере, дали Расину больше, чем могли дать занятия.
Балмар был напуган. Он пытался разгадать тактику Вадима, а Вадим — постичь самого себя и тактику Балмара. Самые невероятные приемы психологического допроса были использованы в эти пять суток.
— Глокая куздра штеко будланула бокра и курдячит бокренка! — выкрикивал Балмар. — Что это значит?.. Твои ассоциации! Живо!
— Материя и время! — вопил он тут же. — В чем разница?!.
Вадим не знал, в чем разница. Но понять хотел. Мозг строил связи и угадывал ответы, вычитывал их из самой среды — из стен, из двери, из непроницаемого блеска очков Балмара. Но язык не успевал произносить: Балмар говорил быстрее.
— Кто такая Доэ?
— Можно ли обогнать вину?
— Ты хомун?
— Как искривить секунду?
— Как девченка убила тузора? Отвечай!..
— Кто ты?
— Как выглядит знак вины? Знак вины!
Балмар читал мысли. Факт! Ему нужен был невербальный ответ — то, что рождалось в первое мгновение — вспышка мысли. Расин даже рта не открывал. А начальник службы охраны Хомофара продолжал сыпать вопросами.
— Тебя прислали вримы? Да?
— Кто тебя всему научил?
— Ты работаешь на Хи?
— Что ты знаешь об Захватчике?
На тысячу сто двадцать восьмом вопросе («из чего состоит пустотный пузырь?») вместо ответа последовала тишина: Расин неожиданно для себя освоил способ утаивать мысль в закоулке подсознания.
Он сделал это не нарочно. До этого он с интересом наблюдал за процессом, за самим собой и за Балмаром. И вдруг почувствовал: есть в темноте подсознания двойное дно, и этим местом можно «думать».
В блеске очков появилась угроза.
— Повторяю. Из чего! Состоит! Пустотный пузырь?!
Главный хомун нервничал.
— Не будешь отвечать, — прорычал он, — позову Гаерского.
Расин вздохнул. Главный хомун все больше разочаровывал.
Дешевый шантаж не вписывался в строгую картину учебного процесса, столь успешно налаженного.
Ладно, сейчас не время нарываться. Но можно попробовать думать в двух местах одновременно. В темноте и на свету. Два независимых мыслителя. Как это назвать? Может, личность в личности?
Задавайте свои вопросы, Учитель.
Расин вышел из закоулка. Поток преображения увлекал его дальше. Теперь Вадим читал Балмара, как открытую книгу.
История Кантарата, какой её видел главный хомун. Сознание довлеет над третьей частью вселенной. А разве не так должно быть? Рачительный отец (или мать?) всегда печется о чаде. Обдумывает правила, по которым ребенок пройдет путь взросления. Следит за тем, чтобы чадо не вышло из-под контроля. А заодно поглядывает и на соседских детей: не окажут ли дурного влияния.