От лопаток до поясницы алела карта хаотичных росчерков. Лиловая паутина шрамов впилась в кожу, словно корни древнего дерева. Каждый рубец — запекшийся крик, каждая отметина — безмолвное напоминание о боли. Прошлое, от которого он убежал, оказалось выгравировано на его спине.
— Моя жена была женщиной богатой и влиятельной, служила при дворе и до моего появления уже имела двоих мужей и собственный гарем, — он заговорил, и слова его, словно ядовитый плющ, оплетали меня, душили своей откровенностью. — Я попал к ней совсем молодым, моего согласия на брак, разумеется, никто не спрашивал. Первое время, признаюсь, я ликовал, что наконец-то избавился от родительского гнёта, но радость моя продлилась недолго.
Голос командира вибрировал. Рассказывая историю, он качал головой или морщился, в его жестах не было ни гордости, ни бравады.
— Она метила в канцлеры, но так и не смогла занять эту должность. Больше всего на свете моя покойная жена любила упиваться своей властью. Я научился по звуку её шагов, по дыханию, по каким-то неведомым вибрациям её ауры угадывать, когда она была просто не в духе, а когда в ярости. Каждый её вопрос таил в себе подвох. Нужно было решить за мгновение, как надлежало ответить: ровно и честно или пресмыкаясь и раскланиваясь в унижении.
Дроу замолчал, погружаясь в воспоминания. Я видела, как вздрагивали его плечи, как напрягались мышцы спины под сетью шрамов. Этих рубцов почему-то хотелось коснуться.
— Мне повезло, — коротко заключил он. — Я быстро наскучил ей и редко получал внимание. Но другие парни… — Эолис покачал головой. — Нас она ещё щадила, мужей как-никак защищал закон. В случае гибели одного из нас пришлось бы держать ответ, давать объяснения родственникам. Но наложники в её гареме дохли, как мухи.
— И ты… — догадавшись, я перебила его. — Ты не выдержал и… избавил всех от её гнёта?
— И да, и нет. Собственноручно убить женщину, главу дома, практически невозможно. Все мужчины носили браслеты, подавляющие физическую и магическую силы, поэтому мы целый год продавали украшения и подарки, которые она дарила нам, когда была… довольна. Поскольку я умел читать, писать и считать, меня иногда отправляли с надзирательницей в город по мелким делам. Я тайно сдавал цацки в ломбард и однажды столкнулся там с необычной женщиной, приехавшей в Вольмонд. Она была дриадой, ты же знаешь кто они и чем занимаются?
— Да, разумеется, — кивнула я. — Шпионки и наёмные убийцы.
— Я решил, что это мой шанс и передал ей записку с просьбой помочь, обещанием заплатить и сказал, как нас найти.
— Она помогла? — его история пугала и захватывала, мне не терпелось узнать итог.
Эолис поднял с пола рубашку и нырнул в неё, скрыв от меня и ужасы прошлых страданий, и прелесть своей наготы.
— Ночью она влезла в окно гарема, чтобы говорить с нами. Мы были наивные и даже не знали, что с дриадами нужно заключать договор. Представь себе, мы просто отдали ей деньги и попросили избавить нас от… хозяйки, но избавить так, чтобы это выглядело естественно.
Я закрыла рот ладошкой. Нет, не от того, что истерзанные парни наняли убийцу. Этой незнакомке они отдали всё, что у них было, и даже не потребовали гарантий. Она могла сбежать, прикарманив деньги. Могла рассказать их жене или сдать страже. Могла сделать всё, что угодно, но они, доверчивые и бесхитростные, поверили ей на слово.
— От дриады долго не было вестей, — дроу усмехнулся. — В какой-то момент мы подумали, что нас обманули, бросили, но через несколько дней жена вдруг слегла. Резко захворала и ни один лекарь Вольмонда не мог исцелить её.
Эльф замолчал, глядя в пустоту.
— Она чахла, как роза без солнца, день за днем теряя красоту и жизненную силу. Ее тело, некогда пышущее здоровьем, превращалось в изглоданную хворью тень. Когда её не стало, мы безупречно играли свои роли. Горевали, оплакивали потерю, клялись в вечной любви и верности. В этот момент я подумал: что дальше? Нас снова женят, снова распределят по гаремам, а тех, кто уже стал «брачным неликвидом» привлекут к тяжёлому рабскому труду. В этом мире мужчина без женщины не выживет, — после долгой тирады эльф вздохнул, переведя дух. — Однако, ответ на мой вопрос пришёл быстро: дознаватель, который вёл расследование, смог распознать яд в крови усопшей.
От его рассказа у меня замирало сердце. Так красочно возникали образы в моей голове, так ярко и живо представлялись события, что я переживала их вместе с ним.
— Почуяв неладное, мы дали дёру. Сбежали из города и попытались укрыться в лесу. Покидая комнату гарема, я помню, как увидел мальчишку, спрятавшегося в узком проёме стены. Это был Илай, единственный сын моей покойной жены, который родился у неё в период моего… пребывания.
Эолис невольно ответил на мой вопрос, который я в пылу любопытства задавала Йохану. Вернее, не ответил, потому что сам не знал. Илай был именно тем ребёнком, про которого тхаэлец сказал однажды «кто полюбил, тот и отец».
— Я схватил Илая за шкирку и потащил с собой, поскольку он тоже был под подозрением, — продолжал командир. — Илай цеплялся за меня, как репейник, плакал и замедлял мой шаг, но я не мог его бросить. Каратели поймали бы нас, мы были слишком медлительны, однако мне опять повезло: я снова встретил дриаду. Не ту, которая брала у нас деньги, другую. Молодую и дерзкую. Её звали Фиона, именно её отправили выполнять наше задание. Она укрыла нас в лесу, помогла затаиться, дала нам денег из своего кармана и показала место, где мы могли пару дней переждать.
— Вы спаслись все вместе? — с надеждой на хороший исход, спросила я. — Всем гаремом?
— Увы, нет, — Эолис помрачнел, и фиалки его глаз потемнели до цвета грозовой тучи. — Не все были такими удачливыми. Половину перебили на месте, остальных поймали и замучили на допросах. Двоим удалось покинуть страну.
Неожиданно дроу улыбнулся, и эта улыбка украсила его особенно сильно.
— И вот я здесь, — почти весело сказал он, описав рукой дугу. — Ну как? Не боишься теперь такого соседа?
— Нет, — робко улыбнулась я и повела плечом. — Напротив.
— Напротив? — пепельные брови взлетели вверх.
— Ой, ну то есть… — замялась, виня дурман в моей излишней храбрости. — Ты стал мне… понятнее.
История его жизни пробудила во мне сострадание. Он больше не казался неприступной крепостью, скорее раненым зверем, ищущим защиты и справедливости. В его глазах плескалась буря, в которой я тонула, теряя остатки самообладания. Хотелось прикоснуться. Потрогать его красивое лицо, пропустить волосы сквозь пальцы.
Странное желание.
Иррациональное.
Запретное.
Он наклонился ко мне немного, потом ещё, и вот уже между нами не осталось ни пяди свободного пространства. Его дыхание, пахнущее пряными травами, смешивалось с моим. Я чувствовала, как бешено колотится моё сердце, как дрожат кончики пальцев. Как хмель всё ещё притупляет стыд.
Его взгляд — фиалковый шторм, несущий меня прямиком на рифы. Он посмотрел в глаза пристально-пристально и произнёс хрипловатым шёпотом:
— Тогда, пожалуй, пора отправляться спать. Отбой был давно, довольно на сегодня пьяных разговоров.
А затем отстранился, полоснув моё сердце острым чувством разочарования.
Глава 16
Сперва обоняния коснулся пряный запах, заполнивший комнату, и только потом сознание прояснилось и я открыла глаза.
У командира была странная манера сбегать из дома раньше моего пробуждения, оставив на столе поднос с завтраком. Сегодня он принёс ломоть пушистого хлеба, воздушный козий сыр, глиняную крынку, из которой тянулся тонкий змеистый дымок, и несколько полосок вяленого мяса.
Присев на лежанке, я сладко потянулась и не сразу заметила, что камиза сбилась во время сна, оголив плечо и грудь. Воздух холодил кожу, завязки небрежно болтались, из разреза выглядывал розовый сосок. В какой момент это произошло и лицезрел ли это дроу — оставалось только гадать. Спешно расправив одежду, я смутилась, почувствовав себя распутницей. Не столько из-за провокационного вида, сколько из-за фантазий, что роились в моей голове.
Я ведь мечтала о поцелуе.
О близком дыхании едва знакомого эльфа, — персоны нон-грата в этой стране — о его руках, о прикосновении. Такие мысли не должны возникать у благопристойной эльфийки.
Тем более замужней.
И нет, не стоит списывать фривольные мысли на действие дурман-грибов. Я была способна держать себя в узде, но при необходимости прикрываться своим состоянием.
Сейчас хмель больше не имел надо мной власти.
Пожалуй, вчерашний вечер открыл мне неприглядную сторону самой себя. Познакомил с тёмными закоулками собственной души. Я считала себя эталоном верности. Мне не составляло труда принимать восхищение других мужчин с достоинством, присущем замужней даме, с холодной чопорностью демонстрировать неприступность. Даже откровенные танцы в доме у канцлера не тронули меня. Я чувствовала смятение и растерянность, поскольку не знала, как дипломатично прекратить представление, однако тот спектакль не задел струны моей души, не взбудоражил кровь.
Близкое соседство Эолиса наталкивало на нечестивые мысли. Что самое странное — лишённые стыда. Вчера, опьянённая фимиамом его откровения, я жаждала поцелуя и абсолютно точно ответила бы на него. Выходит я, Гвилисс Торальфин, со всем своим хвалёным воспитанием и происхождением могу допустить мысль об адюльтере…
Не от того ли в своё время вольмондская беллетристика так захватила моё внимание? Не потому ли без зазрения совести я позволяла себе влюбляться в вымышленных героев, в то время как рядом мой муж спал безмятежным сном?
Подойдя к подносу, я вдохнула аромат травяного чая. Он показался мне глотком свежего воздуха после душной исповеди. Взяв в руки глиняную крынку, ощутила тепло, исходящее от нее, и представила будто сам Эолис согревал мои озябшие пальцы.
Медленно смакуя чай, я знакомилась с собой.
Слова и действия контролировать можно, мысли — нет. Их впору только ловить, как птицу, и запирать в клетке. Я не могла не думать о фиалковых глазах, антрацитовой коже, испещрённой шрамами спине и хриплом шепоте, но была способна запереть наглухо дверь в комнату, где обитали мои фантазии. Возвести крепость из долга и приличий, ощетиниться шипами верности, дабы ни единая крамольная мысль не смела просочиться наружу.