— В распоряжении Цирцеи — далеко не единственный темный дух! — продолжил голос. — Девушка разбила руны, которые хранили магию для многих поколений. Ты понимаешь, что теперь все вышло из-под контроля? Магия свободно существует в сферах, и ею может воспользоваться любой темный дух! И многие уже пользуются ею, чтобы воздействовать на духов, ждущих перехода. Они уведут их в Зимние Земли и тем самым умножат собственные силы. И много ли времени пройдет до того, как они растворят завесу между сферами и этим миром? До того как они найдут дорогу к Цирцее или же она сумеет проникнуть к ним? Много ли времени пройдет до того, как она наконец обретет ту силу, которой жаждет?
По моим венам полз скользкий ледяной страх… А голос продолжал:
— Теперь ты видишь? Ты понимаешь, что она натворила? Что ты помог ей сделать? Опустись на колени…
Из ниоткуда возникли две сильных руки, заставившие меня упасть на колени. Завязки плаща на шее ослабели, и я ощутил у горла холодную твердую сталь. Вот оно… Я потерпел неудачу, я опозорил Ракшана и память брата и теперь должен умереть за это.
— Склоняешься ли ты перед волей братства? — спросил невидимый брат.
К горлу плоской стороной прижимался нож, и когда я наконец заговорил, мой голос звучал сдавленно и отчаянно. Это был не мой голос.
— Да.
— Скажи как положено.
— Я склоняюсь перед волей братства. Во всем.
Лезвие отодвинулось. Меня отпустили. Когда я осознал, что меня пощадили, то — должен признать со стыдом — я был готов разрыдаться от облегчения. Я мог жить, и у меня был шанс доказать Ракшана, что я чего-то стою.
— Но надежда еще остается. Девушка когда-нибудь упоминала в разговоре о Храме?
— Нет, брат. Я никогда не слышал от нее о подобном месте.
— Задолго до того, как для управления магией были сооружены руны, Орден пользовался Храмом. Судя по слухам, именно Храм — источник всей силы сфер. Это место, откуда можно сдерживать магию и властвовать над нею. И кое-кто утверждает даже, что именно Храм управляет всеми сферами. Девушка должна найти его.
— А где он?
Последовала небольшая пауза.
— Где-то в сферах. Мы не знаем точно. Орден тщательно хранил эту тайну.
— Но как же…
— Она должна пустить в ход свой ум. Если она действительно член Ордена, Храм, скорее всего, каким-то образом сам позовет ее. Но ей следует быть предельно осторожной. Другие тоже станут искать это место. Магия сфер непредсказуема, необузданна. Ничему на той стороне нельзя доверять. Это и есть самое важное. Как только она отыщет Храм, она должна будет произнести вот такие слова: «Я связываю магию именем Восточной звезды».
— Но разве это не отдаст Храм в руки Ракшана?
— Это даст нам то, что нам причитается. С какой стати Орден владеет всем? Их время прошло.
— А почему бы нам не попросить ее взять кого-то из нас с собой?
Комната на несколько мгновений наполнилась звенящим молчанием, и я испугался, что вот-вот снова почувствую нож у горла.
— Ни один член братства Ракшана не может входить в сферы. Такую кару наложили на нас ведьмы.
Кару? Но за что? От Амара я слышал только, что мы — стражи Ордена, некая система, которая сдерживает и уравновешивает их силу. Это был не слишком устойчивый союз, но тем не менее союз. Но то, что говорилось теперь, заставило меня встревожиться.
Мне было страшно высказать это, но я знал, что должен это сделать.
— Я не думаю, что она согласится на нас работать.
— Не говори ей ничего о твоих целях. Завоюй ее доверие.
После этих слов последовала пауза.
— Поухаживай за ней, если это будет необходимо.
Я подумал о сильной, властной, упрямой девушке, которая осталась там, вдали.
— За ней не очень-то поухаживаешь.
— Любой девушке это нравится. Это всего лишь вопрос выбора правильной тактики. Твой брат, Амар, весьма искусно привлек на нашу сторону мать этой девушки.
Мой брат, одетый в плащ проклятого… Мой брат, издающий военный клич демона… Нет, сейчас некстати было бы упоминать о моих тревожных снах. Они могли счесть меня дураком или трусом.
— Добейся ее благосклонности. Отыщи Храм. Не подпускай к ней поклонников. Остальное — наше дело.
— Но…
— Иди же, брат Картик, — сказал невидимый, произнеся то почетное звание, которое могло быть однажды даровано мне как полноправному члену братства Ракшана. — Мы будем следить за тобой.
Потом кто-то подошел ко мне, чтобы завязать глаза. Я вскочил на ноги.
— Погодите! — вскрикнул я. — Когда она отыщет Храм и мы завладеем силой, что будет с девушкой?
В комнате стало очень тихо, лишь едва слышно потрескивали фитили свечей. Наконец наверху, на галерее, кто-то произнес гулко:
— Тогда ты должен будешь убить ее.
ГЛАВА 1
Декабрь 1895 года
Академия Спенс
Ах, Рождество!
Одно упоминание об этом празднике вызывает у большинства людей такие драгоценные, такие сентиментальные воспоминания: высокая зеленая ель, увешанная мишурой и стеклянными шарами; тщательно завернутые в блестящую бумагу подарки под ней; гудящий в камине огонь и весело звенящие бокалы; рождественские гимны на улице, певцы в щегольских шляпах, на поля которых падает снег; чудесный жирный гусь на большом блюде, в окружении яблок… И, конечно же, пудинг с инжиром на десерт.
Отлично. Просто замечательно. Мне бы очень хотелось все это увидеть.
Вот только эта картина Рождества отстоит на многие мили от школы Спенс. Я пытаюсь соорудить маленького барабанщика из оловянной фольги, ваты и кусочков бечевки, как будто занимаюсь дьявольским экспериментом по оживлению кадавра. Наверное, монстр, созданный Мэри Шелли, не был и вполовину так ужасен, как эта глупейшая штуковина. Фигурка в моих руках и отдаленно не напоминает то, что считается самой душой рождественского веселья. Скорее, она довела бы детишек до слез.
— Нет, это невозможно, — бормочу я.
Но мне не дождаться жалости ни от кого. Даже Фелисити и Энн, мои дорогие подруги — и, собственно говоря, мои единственные подруги в этой школе, — не придут на помощь. Энн полна решимости превратить влажный сахар и маленькие гладкие палочки в точное изображение младенца Иисуса в яслях. И, похоже, она не видит сейчас ничего, кроме собственных осторожно движущихся рук. Фелисити холодно смотрит на меня серыми глазами, как бы говоря: «Страдай, страдай. Я ведь страдаю».
Нет, вместо них на мой отчаянный зов откликается мерзкая Сесили Темпл. Дорогая, дорогая Сесили… которую я мысленно называю «той, кто приносит несчастье даже своим дыханием».
— Понять не могу, что вызывает у тебя такие затруднения? Это же простейшая в мире вещь! Посмотри, я уже четырех смастерила!
Она показывает четырех барабанщиков из фольги. Они безупречны во всех очертаниях, на них крошечные шерстяные шарфы, связанные умелыми ручками Сесили, и, конечно же, они сияют сладкими улыбками и выглядят безумно счастливыми оттого, что их подвесят за шеи на рождественскую елку для бедных.
До Рождества еще две недели, и мое настроение падает с каждым часом. Мальчики из фольги, кажется, просто умоляют меня пристрелить их. И я, будто меня толкает какая-то сила, кладу уродливую игрушку на стол и устраиваю маленькое представление. Я заставляю своего барабанщика двигаться, волоча бесполезные ноги, как елейный Тини Тим мистера Диккенса.
— Благослови нас Бог, всех нас, — пищу я жалобным высоким голосом.
Воцаряется пугающее молчание. Все глаза устремлены на меня. Даже Фелисити, не отличающаяся смирением, испугана. За спиной слышится знакомое покашливание, выражающее крайнее неодобрение. Я оглядываюсь — и вижу миссис Найтуинг, ледяную директрису школы Спенс. Она уставилась на меня так, словно я прокаженная. Вот это влипла…
— Мисс Дойл, видимо, вы считаете это забавным? Смеяться над болью тех, кому не повезло в жизни?
— Я… я… нет, почему же…
Миссис Найтуинг пристально смотрит на меня поверх очков. Седеющие волосы окружают ее голову, как облако, предупреждающее о приближении бури.
— Возможно, мисс Дойл, если бы вам пришлось поработать в госпитале для бедных, сворачивая бинты, как мне довелось это делать в юности во время Крымской войны, вы бы сумели приобрести столь необходимое вам здоровое сочувствие к несчастным.
— Д-да, миссис Найтуинг. Я просто не понимаю, как я могла… — бормочу я.
Краем глаза я вижу, как Фелисити и Энн согнулись над своими изделиями, будто перед ними реликвии из археологических раскопок. Я, правда, замечаю, как вздрагивают их плечи, и понимаю, что обе пытаются не расхохотаться над моим тяжким положением. Да, вот такие они, подруги…
— За это вы теряете десять положительных отметок, и я надеюсь, что вы так или иначе проявите милосердие во время рождественских каникул в качестве покаяния.
— Да, миссис Найтуинг.
— И вы напишете подробное описание этого милосердного действия и расскажете мне, как именно оно улучшило ваш характер.
— Да, миссис Найтуинг…
— А эта елочная игрушка требует доработки.
— Да, миссис Найтуинг…
— У вас есть какие-то вопросы?
— Да, миссис Найтуинг… то есть я хотела сказать нет, миссис Найтуинг. Благодарю вас.
Проявить милосердие? Во время каникул? А не зачтется ли мне в качестве такого действия то, что мне придется терпеть общество моего брата Тома? Это ведь не так-то просто.
— Миссис Найтуинг!
От высокого голоса Сесили у меня чуть не выступает пена на губах.
— Я надеюсь, эти фигурки вполне удовлетворительны. Мне так хочется принести хоть какую-то пользу обездоленным!
Я так старательно сдерживала готовое вырваться очень громкое «Ха!», что чуть не свихнулась. Сесили, никогда не упускавшая случая поддразнить Энн и напомнить ей о ее положении в школе, и в мыслях не держит ничего такого, что относилось бы к беднякам. Чего она хочет на самом деле, так это стать любимицей миссис Найтуинг.
Миссис Найтуинг подносит безупречные изделия Сесили к свету, чтобы рассмотреть как следует.