Горничная, вздохнув, возвращается к своей работе, когда дамы направляются к двери. Мы с Саймоном медленно идем за ними.
— Вы потеряли цветок, мисс Дойл…
Роза, приколотая к моим волосам, соскользнула на шею. Я тянусь к ней, и то же самое делает Саймон. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и я отдергиваю руку.
— Спасибо, — говорю я, разволновавшись.
— Вы позволите?..
С предельной осторожностью Саймон закладывает цветок мне за ухо. Надо остановить его, чтобы он не принял меня за слишком податливую особу. Но я не знаю, что сказать. Я вспоминаю, что Саймону девятнадцать, он на три года старше меня. И знает вещи, неизвестные мне.
В окно что-то ударяет, потом еще раз, сильнее, и я подпрыгиваю от неожиданности.
— Кто это швыряется камнями? — возмущенно восклицает Саймон и всматривается в сумерки.
Потом он открывает окно. В библиотеку врывается холодный воздух, и я покрываюсь гусиной кожей. За окном никого не видно.
— Я должна присоединиться к дамам. Бабушка будет беспокоиться обо мне.
Поспешно выбегая из библиотеки, я чуть не налетаю на горничную, которая продолжает чистить каминную решетку, не поднимая глаз.
Когда мы наконец прощаемся с хозяевами, время перевалило далеко за полночь, и вокруг царит ночь, полная звезд и надежд. Прошедший вечер был наполнен множеством слишком разных вещей. Было хорошее — Саймон. Его семья. Теплота, с которой они меня приняли. Прекрасное состояние отца. Потом еще — грустная перспектива встречи с Нелл Хокинс в госпитале в Бетлеме; возможно, в ее руках ключ к поискам Храма и Цирцеи… И было нечто весьма странное — камни, ударившие в оконное стекло.
Картик, ожидающий нас у кареты, выглядит возбужденным.
— Хорошо провели вечер, мисс?
— Да, вечер был приятным, благодарю вас.
— Я заметил, — бормочет он, помогая мне сесть в карету и с излишней резкостью трогая коней с места.
Что это с ним?
Когда мои родные улеглись в постели, я накидываю пальто и бегу через холодный двор к конюшням. Картик сидит там, читая вслух «Одиссею» и прихлебывая горячий чай. Но он не один. Рядом с ним пристроилась Эмили, она внимательно его слушает.
— Добрый вечер, — говорю я.
— Добрый вечер, — откликается Картик и встает.
Эмили перепугана.
— Ох, мисс, я просто… просто…
— Эмили, мне нужно обсудить с мистером Картиком кое-какие дела, прямо сейчас, если ты ничего не имеешь против.
Эмили стрелой вылетает из конюшни.
— Что ты имел в виду сегодня вечером?
— Я просто спросил, хорошо ли ты провела вечер. С мистером Муддлетоном.
— Миддлтоном, — поправляю я его. — Он джентльмен, тебе это известно.
— А выглядит как какой-нибудь хлыщ.
— Буду благодарна, если ты не станешь его оскорблять. Ты ничего о нем не знаешь.
— Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Как будто ты — какое-нибудь сочное яблочко.
— Он ничего подобного не делает. Погоди… а откуда ты знаешь, как он на меня смотрел? Ты что, шпионил за мной?
Раздосадованный Картик утыкает нос в книгу.
— Но он действительно смотрел на тебя именно так. В библиотеке.
— Так это ты бросал камни в окно!
Картик подскакивает на месте, уронив «Одиссею».
— Ты позволила ему дотронуться до твоих волос!
Это правда. И мне не следовало этого делать, если я хочу выглядеть настоящей леди. Я смущена, однако не намерена спускать Картику его дерзость.
— У меня есть что сказать тебе, важное, если только ты готов перестать жалеть себя и прислушаться.
Картик фыркает.
— Я вовсе не жалею себя.
— В таком случае спокойной ночи.
— Погоди!
Картик шагает ко мне. Я нервно сглатываю. Это некрасиво, но так уж получилось.
— Извини. Обещаю, впредь постараюсь вести себя как можно лучше.
Он театрально опускается на колени и склоняет голову; подняв с земли соломинку, он кладет ее себе на шею.
— Умоляю вас, мисс Дойл! Расскажите мне все, или мне придется покончить с собой с помощью вот этого ужасного оружия!
— Ох, да встань же ты! — говорю я, невольно смеясь. — У Тома в Бедламе есть пациентка. Нелл Хокинс. Том говорит, что она страдает галлюцинациями.
— Иначе она и не попала бы в Бедлам.
Картик самодовольно усмехается. Но я не отвечаю на его усмешку, и он с раскаянием произносит:
— Извини. Продолжай, пожалуйста.
— Она утверждает, что состоит в Ордене и что женщина по имени Цирцея охотится за ней. Она говорит, что сошла с ума, пытаясь удержать Цирцею на расстоянии.
Улыбка Картика гаснет.
— Ты должна немедленно встретиться с Нелл Хокинс!
— Да, я уже это устроила. Завтра около полудня я буду читать ей стихи и выясню, что она знает о Храме. А что, он действительно смотрел на меня именно так?
— Как — так?
— Как на сочное яблочко?
— Тебе бы лучше держаться с ним поосторожнее, — говорит Картик.
Да он ревнует! Картик ревнует, а Саймон считает меня… аппетитной? У меня слегка кружится голова. И я растеряна. Но волнение это приятное…
— Я вполне способна позаботиться о себе! — говорю я.
Я резко разворачиваюсь на пятках и налетаю на стену, стукаюсь об нее лбом… наверное, теперь у меня навеки останется шишка на этом месте.
ГЛАВА 22
На следующий день, надев серый фланелевый костюм и фетровую шляпу, я вместе с Томом отправляюсь в Королевский госпиталь в Бетлеме. Здание госпиталя производит впечатление. Его портик украшен шестью белыми колоннами. Купол с окнами накрывает его, как котелок полицейского. Я искренне надеюсь, что Том не слышит биения моего сердца. Если повезет, мисс Хокинс откроет передо мной тайну Храма.
— Ты выглядишь вполне респектабельно, Джемма, если не считать синяка на лбу, — говорит Том, присматриваясь ко мне. — Откуда он взялся?
— Да ерунда, — отвечаю я, надвигая шляпу поглубже на лоб.
— Ну, неважно. Ты все равно будешь самой хорошенькой девушкой в Бедламе, — говорит Том.
Ах, как это приятно слышать — что я выгляжу симпатичнее, чем все здешние лунатики! Впрочем, я это заслужила. Бедняга Том. Он, конечно, хотел сделать мне комплимент. Он вообще стал куда лучше ко мне относиться после того, как заметил, что Саймон мной заинтересовался. Я как будто бы даже стала почти человеком в его глазах. Умереть от восторга!
Я решаю пожалеть брата и ответить без дерзости.
— Спасибо. Я с нетерпением жду встречи с мисс Хокинс.
— Не ожидай слишком многого, Джемма. Ее ум в сильном беспорядке. Иногда она говорит и делает что-нибудь просто возмутительное. Ты не привыкла к подобным вещам. И должна быть к этому готовой, проявить сдержанность.
«Я видывала такое, что ты и вообразить бы не смог, дорогой братец…»
— Да. Спасибо. Я воспользуюсь твоим советом.
Мы идем по длинному коридору; справа от нас — сплошной ряд окон, слева — двери. С потолка свисают корзинки с папоротником, придавая коридору бодрый вид. Я не знаю, чего я ожидала, как представляла себе сумасшедший дом, но такого я уж точно не предвидела. Если бы я не знала, где нахожусь, я могла бы подумать, что очутилась в закрытом лондонском клубе. Мимо проходят сиделки, молча кивая Тому, белые накрахмаленные чепцы обрамляют их лица.
Том приводит меня в гостиную, обшитую деревянными панелями; здесь сидят несколько женщин, занятых шитьем. Одна женщина постарше, со слегка растрепанными волосами, сосредоточенно колотит по клавишам пианино; она играет какую-то детскую мелодию и напевает тихим дрожащим сопрано. В углу комнаты стоит клетка с огромным, очень красивым попугаем. Птица хрипло выкрикивает:
— Как здоровье? Как здор-ровье?
— У них есть попугай? — шепотом спрашиваю я.
Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках и выглядеть так, будто каждый день навещаю сумасшедшие дома.
— Да. Попугаиха. Ее зовут Кассандра. Она ужасно болтлива. Она запоминает все, что говорят пациенты. Ботаника, судоходство, просто бессмысленная ерунда… Нам скоро придется и ее тоже лечить.
Как будто по сигналу, Кассандра кричит:
— Я великий поэт. Я великий поэт!
Том кивает.
— Ну вот, видишь? Один наш пациент, мистер Осборн, воображает себя поэтом, чьи стихи дорогого стоят. Он весьма недоволен, что его держат здесь, и каждый день пишет письма своему издателю и герцогу Уэльскому.
Пожилая женщина у пианино прекращает игру. Внезапно чрезвычайно разволновавшись, заламывая руки, она подходит к Тому.
— Это все сон, да? Вы знаете? — тревожно спрашивает она.
— Уверяю вас, миссис Соммерс, это все абсолютный сон.
— Они пришли, чтобы сделать мне больно? Я была очень безнравственной?
Она дергает себя за ресницы. Несколько ресничек падают ей в ладонь.
Сиделка в простом белом фартуке оказывается рядом и останавливает больную.
— Ну-ка, ну, миссис Соммерс, а что случилось с нашей чудесной мелодией? Мы ведь вернемся к пианино?
Рука больной, снова взлетевшая к глазу, замирает, трепещет, как раненая птица, потом падает и повисает вдоль тела.
— Сон, сон… Только сон, ничего, кроме сна…
Высокий худощавый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и усами приближается к нам. Его одежда в легком беспорядке, и волосы лежат не слишком гладко, но в остальном он выглядит совершенно нормальным.
— А, мистер Сноу. Как вы сегодня себя чувствуете, сэр? — спрашивает Том.
— Отлично, отлично, — отвечает мужчина. — Я отослал письмо доктору Смиту. Он скоро разберется с моим случаем, с моим случаем, с моим случаем. Я отправлюсь танцевать. Отправлюсь, отправлюсь, сэр.
— Увидим, мистер Сноу. Прежде всего надо разобраться с вашим поведением на прошлом танцевальном вечере. Вы уж слишком вольно держали себя с дамами. Им это не нравится.
— Ложь, ложь, это ложь! Мой адвокат все это выяснит, сэр, да… что? Ложь, говорю я вам.
— Мы еще обсудим это. Хорошего вам дня.
— У доктора Смита — мое письмо, сэр! Он очистит мою репутацию!
— Это мистер Сноу, — объясняет мне Том, когда мы продолжаем путь через гостиную. — У него есть привычка распускать руки во время танцев.