— Я их слышу. Они со мной говорят, рассказывают всякое.
— Миссис Соммерс, кто говорит с вами и рассказывает вам всякое?
— Они, — сообщает она так, будто я должна и сама прекрасно все понимать. — Они мне рассказывают. Она не то, чем кажется. Она такие дурные вещи делала! Она в союзе с теми, дурными, мисс. Я слышу ее по ночам, слышу. Такие дурные, безнравственные вещи! Поосторожнее, мисс. Они идут за вами. Они все идут за вами.
Миссис Соммерс усмехается, демонстрируя чересчур мелкие зубы.
Пряча в сумочку вырезку из газеты, я ухожу от нее и врываюсь в госпиталь, стремительно прохожу по коридорам, мимо комнаты для шитья, мимо молчащего пианино и что-то бормочущей Кассандры. Я иду все быстрее и быстрее, я почти бегу. Когда я добираюсь до кареты и Картика, я совершенно выдыхаюсь.
— Мисс Дойл, что случилось? Где ваш брат? — спрашивает Картик, нервно оглядываясь по сторонам.
— Он говорит… чтобы я возвращалась, — с трудом выговариваю я.
— Но в чем дело? Вы вся горите. Я отвезу вас домой.
— Нет. Не там. Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
Картик пристально смотрит на меня, едва дышащую; он поражен.
— Я знаю одно местечко. Я никогда не приводил туда молодых леди, но лучше мне сейчас ничего не придумать. Вы мне доверяете?
— Да, — отвечаю я.
Он подает мне руку, и я хватаюсь за нее, поднимаюсь в карету и позволяю Картику направить лошадей, куда ему вздумается, полностью отдавая свою судьбу в его власть.
Мы едем через мост, направляясь в закопченное, мрачное сердце восточного Лондона, и я с запозданием сожалею, что позволила Картику куда-то меня везти. Улицы здесь узкие и грязные. Продавцы овощей и мясники кричат от своих лотков, зазывая покупателей:
— Картошка, морковка, груши!.. Отличные кусочки баранины, ни единой жилки!..
За каретой бегут дети, выпрашивая хоть что-нибудь — монетку, что-нибудь съестное, работу… Они наперебой стараются завладеть моим вниманием.
— Мисс, мисс! — кричат они, предлагая любую «помощь» за жалкую монетку.
Картик останавливает карету в переулке за лавкой мясника. Дети бросаются ко мне, хватают за пальто.
— Прочь! — кричит Картик, причем говорит с акцентом кокни, которого я прежде никогда не слышала. — Вы слыхали о черепе и мече, а, негодники?
Глаза детей округляются при упоминании о символе Ракшана.
— Точно, слыхали, — продолжает Картик. — Так что быстро убирайтесь отсюда, раз уж поняли, о чем я говорю.
Дети бросаются врассыпную. Остается только один мальчик, и Картик бросает ему шиллинг.
— Присмотри за каретой, парень, — говорит он.
— А то! — отвечает мальчишка, пряча монету в карман.
— Весьма впечатляет, — говорю я, когда мы пересекаем грязную улицу.
Картик позволяет себе коротко, победоносно улыбнуться.
— Чему только не научишься, чтобы выжить!
Картик идет впереди меня. Он движется как охотник — напряженные плечи, осторожный шаг… Мы поворачиваем на одну извилистую улочку, застроенную дешевыми домами, потом на другую. Наконец мы выходим в короткий переулок и останавливаемся перед маленькой таверной, зажатой между обветшавшими домами. И подходим к тяжелой деревянной двери. Картик стучит как-то по-особенному, короткими ударами. Грубо вырезанное смотровое окошко в двери открывается изнутри, в нем появляется чей-то глаз. Окошко закрывается, нас впускают. В таверне темно и пахнет вкуснейшим карри и благовониями. Крупные мужчины сидят за столами, согнувшись над тарелками с горячей едой, их грязные руки сжимают кружки с пивом, как будто эти кружки — единственная стоящая вещь в целом мире. Я теперь понимаю, почему Картик никогда не приводил сюда леди. Насколько я вижу, я вообще тут единственная особа женского пола.
— Мне здесь ничто не грозит? — шепчу я сквозь стиснутые зубы.
— Не больше, чем мне самому. Просто надо заниматься своим делом и не таращиться на других, и все будет в порядке.
Почему этот ответ вызвал у меня ощущение, что Картик похож на гувернантку, которая по вечерам рассказывает своим подопечным страшные сказки, а потом ожидает, что они будут всю ночь мирно спать без кошмаров?
Картик ведет меня к столику в глубине помещения, где потолочные балки нависают особенно низко. Вообще этот зал кажется расположенным где-то под землей, как кроличье жилище.
— Куда ты пошел? — испуганно спрашиваю я, когда Картик куда-то направляется.
— Тсс! — Он прижимает к губам палец. — Я намерен тебя удивить.
Ну да, как раз этого я и боюсь. Я складываю руки на шершавой поверхности деревянного стола и стараюсь стать незаметной. Картик возвращается, неся тарелки с какой-то едой. Он с улыбкой ставит одну тарелку передо мной. Это доса! Я не видела этих тонких пряных печений с тех самых пор, как уехала из Бомбея, от кухни Сариты. Я кладу печенье в рот, и меня охватывает тоска по доброте Сариты, по стране, которую мне так хотелось покинуть, по стране, которую я, возможно, никогда больше не увижу…
— Очень вкусно, — говорю я и беру второе печенье. — Как ты узнал об этом месте?
— Амар мне рассказал. Владелец этого заведения родом из Калькутты. Видишь вон тот занавес? — Картик показывает на висящий на стене гобелен. — За ним скрыта дверь. Тайная комната. Если я когда-то тебе понадоблюсь…
Я осознаю, что Картик открывает мне тайну. Приятно ощущать, что он мне доверяет.
— Спасибо, — говорю я. — Ты скучаешь по Индии?
Он пожимает плечами.
— Теперь моя семья — Ракшана. А они не поощряют преданности какой-то одной стране или обычаям.
— Но разве ты не помнишь, как прекрасны на закате горы Гаты или поднесенные богам цветы, плывущие по воде?
— Ты говоришь, как Амар, — усмехается Картик и тоже принимается жевать горячие печенья.
— Что ты имеешь в виду?
— Он иногда тосковал по Индии. И подшучивал надо мной. «Братишка, — говорил он, — я собираюсь вернуться в Бенарес и обзавестись толстой женой и двенадцатью детишками, которые не дадут мне ни минуты покоя. А когда я умру, ты развеешь мой пепел над Гангом, чтобы я никогда больше не родился в этом мире».
Картик никогда не говорил так много о своем брате. Я понимаю, что нам пора перейти к обсуждению дела, но мне хочется побольше узнать об Амаре.
— И он… женился?
— Нет. Братьям Ракшана запрещено жениться. Это мешает, отвлекает от нашей цели.
— О!.. Да, понимаю.
Картик берет еще одну досу и разламывает на аккуратные ровные кусочки.
— Как только ты даешь клятву братству Ракшана, ты отдаешь им саму свою жизнь. И Амар это знал. Он с честью выполнял свой долг.
— Он занимал высокое положение?
На лицо Картика набежала тень.
— Нет. Но он мог бы, если бы…
Если бы остался в живых. Если бы он не погиб, пытаясь защитить мою мать, пытаясь защитить меня.
Картик отодвигает свою тарелку. Он уже полностью сосредоточен на деле.
— Так что ты должна была мне рассказать?
— Я думаю, что мисс Мак-Клити — это Цирцея, — говорю я.
И рассказываю ему об анаграмме, о том, как мы проследили мисс Мак-Клити до Бедлама, о вырезке из газеты и о странном разговоре с Нелл Хокинс.
— Мисс Хокинс сказала, что Цирцея пыталась проникнуть в сферы с ее помощью, но у них ничего не получилось. Нелл могла лишь мысленно видеть сферы. А когда и это ей не удалось…
— Когда именно ей не удалось?
— Я не знаю. Я видела только разные обрывки в моем видении, — говорю я. Картик бросает на меня предостерегающий взгляд, но я именно этого и ожидала. — Я знаю, что ты хочешь сказать, но мне продолжают являться те три девушки в белом, подруги мисс Хокинс. Это одно и то же видение, но оно с каждым разом становится немножко отчетливее. Девушки, море и женщина в зеленом плаще. Цирцея. А потом… я не знаю. Случается что-то ужасное. Но я не вижу этого.
Картик тихонько барабанит кончиками пальцев по столу.
— Она сказала тебе, как найти Храм?
— Нет, — отвечаю я. — Она просто повторяет одно и то же насчет того, что нужно увидеть истинный путь.
— Я понимаю, что тебе очень нравится мисс Хокинс, но ты должна помнить, что на нее нельзя положиться.
— Но то же теперь касается и магии, и сфер, — возражаю я, вертя в руках перчатки. — Я не представляю, с чего начать. Мне кажется, это невозможно. Я должна найти нечто такое, чего вроде бы и не существует, и пока все, чего мне удалось достичь, это разговор с сумасшедшей из Бедлама, которая твердит о том, что необходимо придерживаться истинного пути, следовать пути. Да я бы с радостью последовала по этому чертову пути, если бы знала, где он находится.
Картик от изумления разевает рот. А я слишком поздно осознаю, что выругалась.
— Ох, я ужасно виновата, прости, — теряюсь я.
— Да, ты чертовски виновата, — говорит Картик.
И вдруг разражается оглушительным хохотом. Я пытаюсь заставить его замолчать, но вскоре и сама не выдерживаю, и мы оба завываем от смеха, как гиены. Какой-то старик за столом неподалеку качает головой, глядя на нас; похоже, он решил, что мы свихнулись.
— Извини, — говорю я. — Это потому, что я раздражена.
Картик показывает на мой погнутый амулет.
— А это что такое? Что с ним случилось, как ты это сделала?
— Ох, — вздыхаю я, снимая с шеи Око Полумесяца, — это не я. Это мисс Хокинс. Когда я в первый раз ее навещала, она сорвала его с моей шеи. Я думала, она меня убить хочет. Но она просто держала его перед собой вот так.
Я показываю Картику жест мисс Хокинс. Картик хмурится.
— Как оружие?
Он берет у меня амулет и взмахивает им так, словно это кинжал. В янтарном свете фонарей таверны металл светится тепло, как золото.
— Нет. Она вот так его сжимала.
Я забираю амулет у Картика и поворачиваю и передвигаю его в ладони, как это делала Нелл.
— Она долго всматривалась в его обратную сторону, как будто искала там что-то.
Картик резко выпрямляется.
— Ну-ка, еще раз так сделай…
Я снова поворачиваю амулет туда и обратно.
— Что такое? О чем ты думаешь?