— Всем надо когда-то отдыхать, — девушка пожала плечами. — Ты чего такой бледный?
— А я бледный?
— Хоть рисуй на тебе.
— Что-то с животом. Наверное, в школе что-то не то съел…
— Если что-то с животом, то тебе в ту дверь и направо.
Дик пошел «в ту дверь и направо», умылся горячей-горячей водой и растер лицо полотенцем. Щеки приобрели человеческий цвет.
Надо что-то делать с собой, — он изо всех сил вцепился пальцами в края раковины, чтобы унять дрожь в руках. Так нельзя. Мне просто показался какой-то мужик — и вот я кусок желе, а не человек. Ты! Эй, ты! Сделай что-нибудь, сволочь! Или ты боишься настоящего синоби?
Или ты с ним просто заодно?
— Оэ, — Шана деликатно стукнула в дверь. — Если ты уже всё, то мне тоже надо.
Дик открыл ей и шагнул из ванной. Она одновременно шагнула навстречу, и в узких дверях они оказались притерты друг к другу.
— Ты что, нарочно это делаешь? — спросил он резко.
— Интересный вопрос от того, кто все утро ко мне прижимался, — Шана вытолкала его и закрыла за собой дверь.
— Ты полагаешь, — спросила она через дверь чуть ли не сразу же, — я гожусь только в грелки?
— Извини, я больше не буду.
Из ванной послышался шум воды. Вымыв руки, Шана открыла дверь.
— Да я, в общем, и не против. А ты так её любишь?
Дик ответил:
— Да, — прежде, чем сообразил, что речь о Баккарин.
— Мне кажется, она ревновать не будет. Это бы некрасиво выглядело.
Вот еще только этого на голову мне не хватало, в тоске подумал Дик.
Самым простым выходом, немедля подсказала внутренняя сволочь, будет с ней переспать. Она увидит, какой ты любовник (давай начистоту, скорее всего, фиговый ты любовник, никуда не годится куцый твой… опыт) и сама оставит тебя в покое.
Дик поймал себя на том, что, пнув внутреннюю сволочь, он продолжает рассматривать подсказанное ею решение. Вспомнилась та сцена возвращения в Пещерах, и золотомордый императрёныш, который лизнул Бет при всем честном народе — и, конечно же, мучительная ревность просочилась откуда-то в живот, словно хватил швайнехунда… Чем больше километров и дней отделяло его от Бет, тем ясней делалась безнадежность их положения. Дик уже не мечтал, как бывало прежде, во главе отряда свободных морлоков ворваться в церемониальный зал, пройти кровавым жнецом через толпу вавилонских аристократов, топча шелка и разметанные по полу волосы; снести голову Шнайдеру, наставить на вавилонского царька покрасневший клинок и крикнуть: эй, ты! А ну, руки прочь от моей жены!
То есть, мечтал о чем-то вроде этого, но понимал, что это, во-первых, пустые фантазии, вроде тех снов, после которых нужно тайком стирать белье; а во-вторых, они еще постыдней, чем те сны, хотя ничего стирать и не приходится. Ибо даже если бы обстоятельства каким-то немыслимым образом сложились в его пользу, и вторжение в зал сделалось бы возможным — то, скорее всего, ответом на его слова были бы гнев и отвращение в глазах Бет.
Он уже не мог осуждать ее, как бывало раньше. Она не знает, что ее настоящая семья жива. Все, что у нее есть теперь — это Шнайдеры. Наверняка она уже знает, что Дик жив, и, может быть, думает о нем — но… он вспомнил новости о Салиме, выловленные в местной инфосети. О высочайшем покровительстве, которое получила организация, защищающая гемов от жестокого обращения. Для Салима, для Рокс, для имперских пленных Бет как невеста императора могла бы сделать очень много, а как жена императора — еще больше. А он… Что ж, он сам назвал себя рыбой на разделочном столе. Оставалась еще проблема чисто канонического характера. Но она в Сэцубун может решиться сама собой, а не тогда — так позже.
Но сердце было голодным ребенком, который, понимая, что еды взять негде, все равно требует у матери есть, а когда уже не может требовать — тихо и болезненно умирает. Так может быть, попросить для него пищи у этой девушки? Даже не просить — она сама хочет поделиться. Нужно только ей позволить. Это может сработать. Даже не «может» — должно.
Нет. Хотя бы потому, что придется раздеться — а у Шаны и глаза, и мозги на месте. Уже не только в «Горячем Поле» но и в школе прохаживаются насчет его неумеренной стыдливости. Увидев шрамы, она сразу все поймет. Два прокола подряд — недопустимо.
И еще это значит — использовать ее как инструмент. А использовать ее в этом качестве — полно желающих и без него…
На миг пришла мысль — а что если она тащит его в постель именно затем, чтобы увидеть, что он так прячет? Он всем врал, что Сэйкити работает над татуировкой и взял с него клятву не показывать ее, пока работа не будет закончена. Кажется, этому не очень поверили…
— Или ты это… из-за того, кто я? — спросила Шана, и между бровей у нее показалась морщинка.
— Нет, — отрезал Дик. — Я что, по-твоему, халда какой-то?
По ее лицу он понял, что опять сморозил не то, и попробовал исправиться:
— Ханда?
— Ханжа, ты хотел сказать? — помогла девушка.
— Да, — с облегчением вздохнул Дик. — Ханжа. Гикун.
— У нас еще говорят — «хотокэгусай». «Тот, от кого воняет Буддой».
— Точно, — от Дика воняло бы не Буддой, но с сутью высказывания он был согласен: именно воняло, а не благоухало.
— Но ты не из этих, да?
— Не из этих. Просто… понимаешь, я слово дал. И пока меня от него не освободили, я… не могу.
— А, — согласилась девушка. — Если так, тогда да. Тогда правильно.
— То есть… — попробовал объяснить он, — не то чтобы я всегда держал слово. Даже наоборот — мне пришлось много нарушить… своих клятв. Именно поэтому я не хочу нарушать… одну из последних оставшихся. Я тогда совсем в огрызок превращусь.
— Баккарин взяла с тебя такое слово? — поморщилась Шана.
— Нет. Это… я сам.
— Ты слишком серьезно к этому относишься. А что, она и вправду что-то особенное?
Все, что Дик получил от Баккарин — был тот поцелуй в первый день и знакомства. Но даже по одному поцелую можно было уверенно сказать:
— Да.
— Ты ей быстро надоешь.
— Знаю, — Дик улыбнулся. — Вот тогда я и буду весь твой.
«Все, что от меня останется…»
Было уже восемь часов второй смены, когда они, нагулявшись в парке и поев мороженого, вернулись в «Горячее поле». Сэйкити почти сразу же напустился на Дика:
— Где вы шлялись? — и чуть ли не за шиворот потащил в свою комнату.
Дик решил поначалу, что там его ждет наконец-то костюм к Сэцубуну. Но там ждал другой сюрприз: немного старомодный, но вполне строевой полудоспех и спецкостюм для ношения брони.
— Прикинь, — сказал Сэйкити, закрывая дверь. — Нет, не переодевайся. Прикинь пока так, поверх своего.
Дик влез в нагрудник, и татуировщик, наскоро затянув ремни, начал подгонку. Впрочем, особо подгонять и не требовалось — прежний хозяин полудоспеха был разве что ростом выше: набедренные щитки и наручи пришлось поставить на минимум.
— Чей это? — спросил Дик, вертя в руках шлем.
— Был мой, — Сэйкити свинчивал ненужные сегменты. — Потом я из него вырос. Потом мне его швырнули с еще кое-каким старым барахлом. Потом я его продал. А сегодня один мой приятель его выкупил.
— Ваш брат? — спросил Дик, холодея.
— Да. Как ты догадался?
— Случайно видел, как он покупал. И что, — юноша стиснул шлем, чтоб Сэйкити не заметил дрожи в пальцах. — Синоби знают, что я в деле?
— Пути синоби неисповедимы, — пожал плечами Сэйкити. — Но ты рано вообразил себя центром Вселенной. Этот полудоспех Рин выкупил для Анибале. Баккарин намерена подарить его сыну на Сэцубун. Так что ты его побереги. Ну и себя заодно.
Есть такое умное слово — Дик никак не мог его вспомнить — которым обозначают навязчивое ощущение, что ты здесь уже был и все это уже видел. Словно бы в прошлой жизни. И мокрый этот снег, и промозглый зимний ветер, и горы — белые на фоне серого неба, и море, на которое даже смотреть холодно, и притаившийся под скальной грядой катер, и людей, и морлоков в полудоспехах, и на тебе полудоспех — а от легкого запаха чужого пота, въевшегося в подшлемник, возникает ощущение чьего-то невидимого присутствия…
Чьего же? Покойного Нейгала? Но тогда было совсем иначе. Тогда был конец злющей Долгой Зимы, и манор Нейгала трепала страшная метель — а сейчас заканчивалась тихая и спокойная Короткая Зима, и крупный снег падал так медленно, так плавно, и сами они не были загнаны в ловушку — а напротив, готовили ловушку другим. Нет, не тень Нейгала дышала в затылок.
Значит, это присутствие юного Северина Огаты? Но Северин присутствовал вполне зримо. Его трудно было разглядеть — плащ-зеркалка хорошо маскировал — но если знать, куда смотреть, то по легкому изменению преломления света можно было различить его фигуру.
Дик подобрался к нему.
— Чего тебе в катере не сидится? — Огата оторвался от бинокля.
— А вам? — огрызнулся Дик.
— Раз усвоишь привычки боевого офицера — потом не отделаться. Закурим?
Дик принял сигарету.
Три длинных барака, полузаметенные снегом, и несколько домиков поменьше к северо-востоку от них не тянули на звание поселка; но надо же их было как-то называть, и их называли «поселок Пункт-300». Почему 300 — ни одна живая душа уже не помнила. Эта кучка строений занимала почти целиком узенькую долину, за которой открывалось плато, служившее площадкой космолетам с универсальной посадочной платформой. Узкая дорога, достаточно ровная и пологая, чтобы по ней мог пройти гравитрак с грузовым прицепом, сползала с плато и рассекала «Пункт-300» надвое: бараки с одной стороны, хаотично разбросанные домики — с другой. Домики предназначались для обслуги, бараки были складами и временными загонами для «живого товара».
Все это недоразумение взяли еще затемно, не поднимая шума. Сопротивляться там никто не стал — увидев молодцов Ройе, все сложили оружие (оно и было-то не у многих) и покорно проследовали в бараки.
А вот на то, что с транспортом из Хикари выйдет так же легко, ни Ройе, ни Огата, ни Хельга с Габо Пулей не рассчитывали. Оружейный завод в Хикари был собственностью клана Сога, охраной груза ведала служба безопасности клана, а там овечек не держали. Ройе полагался на два фактора: эффект внезапности и превосходство в численности. Точнее, на то, что ни одна посторонняя собака не знает о договоре между экологической полицией и имперцами, а стало быть — и помыслить не может за Ройе какое-то численное превосходство.