— Он прикрывал тебя.
— Ага, только я чуть не обделался, пока понял это.
Бет немного помолчала, потом сказала:
— Когда рейдеры захватили манор Нейгала, я думала, что мою приемную маму уже убили, а меня превратят в банк органов для моей генетической матери. На моих глазах женщина Нейгала покончила с собой. Добро пожаловать на Картаго.
— Если бы мама решила остаться со мной на Сунагиси, ее бы просто убили. Или планетники, за то, что спала с офицером Рива, или тот же Нейгал. Везде так. Нет мира, где было бы иначе.
— Есть, — твердо сказала Бет. — Или будет.
— Иногда ты очень умная, а иногда очень наивная. — Анибале немного помолчал. — Расскажи о штурме манора Нейгала.
— Зачем тебе?
— Ну… по правде говоря, это полковник Ольгерд хотел знать, как умер его друг.
— Не знаю я, как он умер. Нас спрятали в оружейной, в подвале. Потом погас свет. Потом пустили газ, все. Когда я очнулась, я не знала, что с кем случилось. Слышала, как мама уговаривает госпожу Кассандру не кончать с собой, и тут вырубилась. Думала, маму и Джека убили.
— Что значит «думала»? Разве их не убили?
Трепло! — Бет в ужасе прикусила язык.
— Убили, конечно. Только я не знаю, когда и как. Хочется думать, что они живы, например, в плену — вот я и говорю о них, как о живых. Все это… тяжело.
Только бы он принял это объяснение!
— Да, я знаю. Мой отец тоже был в плену. А куда могла пропасть корабельная казна «Паломника»?
— Не… пфффф!.. знаю, — от неожиданного вопроса Бет хватанула слишком большой глоток игристого вина, и газ пошел у нее носом. — Последний раз я видела ее у Рэя, он тащил кейс. Наверное, при штурме манора ее взяли рейдеры. Эй, а чего ты вдруг расспрашиваешь о ней? Тоже Ольгерд попросил?
— Нет, Ройе, — Анибале опустил лицо, и Бет показалось, что бронзовые щеки чуть потемнели. — Понимаешь, деньги с «Паломника» всплыли. Ими расплачивались убийцы Пауля.
Бет мгновенно восстановила логическую цепочку.
— Рейдеры, — сказала она. — Да, эти могли. Слушай, у вас хоть кто-нибудь разговаривает без двойного дна, задней мысли и кукиша в кармане?
Анибале улыбнулся.
— Маленькие дети и гемы.
— Одним словом, ты переживаешь, что наорал на него, как на гема?
— Да. Он еще засмеялся так…
Сильвер откинулась на кресле.
— Ты наорал на него, как на человека. Ты наконец-то признал его равным себе.
Дик вспыхнул.
— Я всегда считал его равным себе!
— Нет. Ты всегда знал, что как настоящий христианин, должен считать его равным себе. Но у тебя не получалось, Дик. Я видела, как ты относишься к гемам — бережно, с боязнью обидеть, с неизменной вежливостью…
— Скажите еще, что это плохо.
— Я психолог, Дик. Мое дело — факты, а не моральные оценки, испытание совести я оставляю священникам. Факты же таковы: ты относишься к гемам как к существам эмоционально и умственно незрелым. У тебя есть основания — гемам действительно не дают созреть умом и душой, их искусственно удерживают в состоянии вечных детей. Твои убеждения велят тебе относиться к ним как к равным, а здравый смысл говорит, что еще рано, что они не готовы взять на себя ответственность за свои жизни. Поэтому тебя разрывает конфликт. Он должен был прорваться. И он прорвался, по счастью, как раз с человеком взрослым, без скидок. Я думаю, он тебе простил.
— Самое главное, было бы из-за чего, — Дик повел плечами. — Ведь среди нас… Есть, одним словом, среди нас человек, способный сложить два и два и в имперских законах разбирающийся…
Дик не стал уточнять, что это, скорее всего, несколько человек: Шана точно доложит бабушке Ли, а уж та сообразит, от какого хвоста какое перо. И Шастара будут пасти в сотню глаз, а значит, нечего бояться, что он совершит предательство, вот что надо было сказать Рэю… Нет, стоп. Тогда ему пришлось бы сказать, что Шана — синоби, а это не нужно знать ему и не нужно Сильвер.
— Словом, получается, на ровном месте поцапались, и теперь он ушел в Лагаш, и я волнуюсь — не схватят ли там его.
— А раньше не волновался?
— Как оно раньше было, я вчера вам рассказывал. Беречься смысла не было, поймают — стало быть, поймают…
Неудобно, неловко под этим все понимающим, но прохладным взглядом. А надо, надо, обещал пройти терапию — значит, надо… Симатта ё! Хорошо еще, что она так прохладна, так… профессиональна. Немного больше человеческого участия — и он бы сломался, как тогда, на «Юрате».
— Иногда мне… почти хотелось, — признался он. — Ну, чтоб поймали. Чтоб все закончилось.
— Давай сосредоточимся на этом. На твоем стремлении к смерти.
Дик усмехнулся.
— Если бы вы вели такую жизнь, как я, разве вам хотелось бы жить?
Сильвер покачала головой.
— В прошлый раз ты говорил мне о своих отношениях с Таракихи Матэпараэ и с Элисабет, на «Паломнике». В обоих случаях ты проявил тягу к саморазрушению, и это было еще до того, как твоя жизнь сделалась такой, что стремление к смерти начало выглядеть рациональным. Но даже и сейчас оно только выглядит таковым. Инстинкт самосохранения — базовый инстинкт. Человек на самом глубинном уровне хочет жить, как бы ни была жизнь плоха. Он сопротивляется смерти, осознавая ее неизбежность, до конца. Если он стремится к смерти — значит, он надорван где-то очень глубоко внутри, далеко в прошлом. Я хочу, чтобы ты вспомнил свое прошлое, Дик. Чтобы ты вспомнил Сунагиси.
— Я много раз пытался, сударыня. Я не могу.
— Ты сможешь, — Сильвер сняла с шеи образок и взяла его за цепочку, слегка раскачивая. — Смотри на него. Не пытайся что-либо вспомнить, по возможности вообще ни о чем не думай — просто откинься в кресле, расслабься и следи за медальоном. Я буду медленно считать с десяти до одного. Когда я скажу «один», ты закроешь глаза и уснешь. Десять…
Когда она сказала «один», Дик был уже в трансе. Сильвер передвинула стул поближе к его креслу.
— Райан, — тихо позвала она. — Ран. Ты меня слышишь?
— Да.
— Сколько тебе лет, где ты находишься?
— Шестнадцать или что-то вроде. Я нахожусь в Пещерах Диса, в исследовательском центре Кордо.
— Хорошо. Тебе двенадцать лет. Где ты находишься сейчас?
— В Палао, в лечебнице.
— Как ты себя чувствуешь?
— Мне плохо.
— Тебя обидели?
— Нет. Они не могут обидеть меня. Но Таракихи сказал, что я злой. Что меня боятся все гемы, я бью всех, кроме них, а теперь вот и убивать начал. Но я же ради них. Я же только потому что… — он задохнулся на секунду, потом твердо сказал: — Людоедам нельзя владеть людьми. Людоеды не должны владеть людьми.
— Тебе десять лет. Где ты находишься? Что ты чувствуешь?
— Я на опреснительной станции Уэнуа. Только что родился Билли. Тете Кэдди тяжело, поэтому я готовлю завтрак и вожу Салли и Тома в школу.
— Ты любишь Салли и Тома? Билли?
— Да. Они хорошие. Я всех маленьких люблю, они хорошие.
— А тётю Кэдди — нет?
— …Она хочет, чтобы я называл ее «мамой», а дядю Лена — папой. Но я не могу. У меня есть мама и папа. Там, на небе.
— Ты часто о них думаешь?
— Нет. От этого мне плохо, от этого тошнит, а тетя Кэдди сердится, когда тошнит. Они просто есть.
— Хорошо. Ран, тебе шесть лет. Где ты?
Ричард вдруг открыл глаза и серьезно, холодно посмотрел на Сильвер.
— Уважаемый коллега, — сказал он на безупречном астролате без всякого акцента. — Если вы пойдете дальше, вы должны быть уверены, что этот мальчик перенесет правду, которую я скрыл за блоком памяти. Если он вырос и возмужал, снимайте мою печать. Если он еще ребенок, лучше вам остановиться здесь. Десятая десантная манипула Синдэнгуми, штатный психотехник Киллиан.
— Снимаю печать, — твердо сказала Сильвер. — Ран, тебе шесть лет. Где ты?
Дик снова закрыл глаза и тоненьким голосом проговорил:
— Не знаю. Здесь темно.
— Темно — потому что ночь?
Дик помотал головой.
— Ты под землей? — догадалась Сильвер.
— Да.
— Ты прячешься?
Дик снова закивал.
— Почему ты так тихо говоришь? Ты боишься?
Снова кивок, и доверительное:
— Если его не будить, он спит. А когда он спит, он молчит. И не заставляет есть.
— Он заставляет тебя есть?
— Чтобы выжить, надо есть. Я не могу, болит живот. Но он заставляет. Говорит, я должен выжить. Говорит, не надо смотреть, надо просто есть. Но я смотрю иногда. Если не смотреть — то вдруг это мама или папа?
Сильвер сжала зубы, выпрямилась на стуле, привычно отгораживаясь от ситуации профессией. Участие, не более того. Врач, исходящий кровью, ничем не поможет пациенту.
— Ран, прошло время, ты на корабле Синдэна. Что с ним случилось? С тем человеком, который заставлял тебя есть?
— Не знаю. Наверное, он все-таки не выжил.
— Ран, сейчас ты заснешь, и во сне будешь видеть часы. Сейчас они показывают десять минут пятого. Когда на часах будет пятнадцать минут пятого, ты проснешься. Ты будешь помнить все, о чем мы говорили.
Дик послушно обмяк, опустил подбородок на грудь. Сильвер побарабанила пальцами по спинке стула. Триста секунд на выработку стратегии разговора и всей последующей терапии. И на то, чтобы справиться с собственными эмоциями.
Ее не готовили к психологии экстремальных состояний. Предполагалось, что она будет улаживать конфликты в экипажах исследовательских судов и станций. Как и все, она получила базовый курс работы с посттравматикой и депрессиями. Базовый. Самый общий. Конкретно работать с детьми, которых пытались выкормить человечиной, ее не готовили. И даже опыт, полученный на войне и в Салимее, не очень годился.
Сильвер подавила раздражение в адрес психотехника Синдэна, который не придумал ничего умней, чем запечатать эти воспоминания и перебросить ответственность на неизвестного «уважаемого коллегу». Раздражение ничем не поможет. Мяч остановился здесь.
.. Он жил сейчас в доме Кордо на странном положении. Чтоб не провоцировать движение среди гемов, его поселили не на остановленном заводе, где была база Салима, и не в особняке Кордо, а в исследовательском центре. Для всех работников он был помощником эколога, тестирующим «рыбьих пастухов» и занимался написанием отчета. На самом деле Роксана поселила его там ради терапии — и чтобы составить компанию доктору Монтеро.