я обмена нужные нам припасы. И все-таки к обеду каждый из моих людей получил лишь по одной унции солонины, по четверти плода хлебного дерева и по одной трети галлона воды; это объяснялось тем, что я твердо решил не трогать запасов воды и сухарей, которые имелись у нас в шлюпке. Затем все, за исключением караульных, заснули.
Суббота 2. Наутро я с удовольствием мог отметить, что мои спутники несколько повеселели; я не видел больше печальных беспокойных взглядов, которые они постоянно бросали на меня с того времени, как мы потеряли из виду «Баунти».
Не слишком рассчитывая на то, что нам удастся получить достаточное количество воды от индейцев[8], я отправил часть моих людей к прорезавшим горы лощинам; они должны были наполнить водой захваченные с собой пустые кокосовые орехи. Во время их непродолжительного отсутствия жители Тофуа, как я и ожидал, снова явились навестить нас. Кроме того, с северного берега острова подплыли две пироги, в одной из которых находился старый вождь, по имени Макакавау. Вскоре часть экипажа, ушедшая на поиски воды, вернулась в сопровождении вождя с приветливым лицом, которого звали Иджи Ифау или, вернее, просто Ифау, так как Иджи, или, Иги, означает на их языке «вождь». Я подарил обоим вождям по старой рубахе и по ножу; из их слов мне удалось понять, что они меня уже видели когда-то или слышали обо мне на Анамуке. Они знали, что я раньше побывал в здешних краях с капитаном Куком. Они спросили меня о нем и о капитане Кларке, а также осведомились, где остался мой корабль. Во время этого разговора подошел молодой туземец, по имени Нажите, приветствовавший меня с живейшей радостью. Я справился у вождей о том, где в данное время находится Пулаху — мой старый знакомый; они мне сообщили, что Пулаху теперь живет на Тонгатабу, Ифау согласился проводить меня туда, если только я подожду наступления более сносной погоды.
Между тем индейцы стали собираться толпами, и мне показалось, что они замышляют недоброе. Вскоре они сделали попытку вытащить шлюпку на берег; я угрожающе поднял саблю и знаками дал понять Ифау, чтобы тот заставил их выпустить канат. Послушавшись уговоров вождя, туземцы отказались от своего намерения и на время успокоились.
Я продолжал покупать приносимые нам в незначительном количестве плоды хлебного дерева, а также приобрел несколько копий, чтобы вооружить моих людей, ибо все наше оружие состояло из четырех палашей, два из которых были оставлены в шлюпке. Тем временем я предупредил моих спутников, что намерен с заходом солнца отправиться в путь и что нам нужно попытаться понемногу перенести все купленные припасы.
Берег кишел индейцами, и со всех сторон слышался стук ударяемых друг о друга камней, которые они держали в руках. Я знал, что этот сигнал означает призыв к нападению.
В полдень я дал каждому из моих людей по одному кокосовому ореху и по одному плоду хлебного дерева; таким же обедом я угостил вождей, с которыми все время сохранял видимость добрых отношений. Они несколько раз предлагали мне присесть, но я неизменно отказывался, так как мне и Нельсону казалось, что они рассчитывают воспользоваться этим моментом, чтобы напасть на меня. Так, держась все время настороже, мы относительно спокойно могли проглотить наш скудный обед.
Немедленно по его окончании мы начали понемногу переносить в шлюпку наши пожитки; это оказалось нелегким делом вследствие сильного прибоя. Я внимательно следил за всеми движениями индейцев, число которых беспрерывно увеличивалось; они вовсе не собирались покинуть нас, а напротив, разожгли костры и расположились вокруг с явным намерением провести здесь ночь. Они устроили совещание, и все показывало, что на нас готовится нападение.
Я передал штурману приказание подойти со шлюпкой возможно ближе к берегу, как только он увидит, что мы спускаемся по склону.
Я взял с собой в пещеру мой судовой журнал, чтобы записать все события последних дней; я отправил его в шлюпку, но индейцы попытались вырвать его из рук матроса, и только вмешательство канонира помешало им выполнить свое намерение.
Перед самым закатом солнца я отдал приказ готовиться к отплытию. Все находившиеся со мной на берегу захватили оставшиеся вещи, чтобы перенести их в шлюпку. Увидя это, вожди выразили свое удивление по поводу того, что я не собираюсь провести ночь с ними. Я ответил им, что всегда ночую в шлюпке, но что завтра утром мы возобновим нашу торговлю; я прибавил, что намерен остаться здесь до тех пор, пока погода не улучшится, а затем мы отправимся на Тонгатабу, чтобы, как мы условились, повидать короля Пулаху. Услышав это, Макака-нау поднялся и произнес: «Ты не хочешь спать на берегу. Ладно, маттие (это слово значит: мы тебя убьем)». И он покинул меня.
Индейцы тотчас же приготовились к нападению. Тогда я схватил за руку оставшегося около нас Нажите и, увлекая его за собой, начал спускаться к берегу моря.
Когда я подходил к шлюпке, Нажите предложил мне вступить в переговоры с Ифау; но я заметил, что одновременно он подстрекал своих соплеменников к нападению. Я решил убить его при первой же попытке дикарей наброситься на нас.
Я приказал плотнику оставаться со мной на берегу до тех пор, пока все остальные не сядут в шлюпку. Внезапно Нажите резким движением высвободил свою руку и убежал. Мы все находились уже в шлюпке, когда один из матросов, несмотря на крики боцмана и своих товарищей, выскочил на берег и принялся поспешно отвязывать кормовой канат.
Едва мы успели занять наши места, как по крайней мере двести туземцев ринулись в атаку; несчастный матрос, задержавшийся на берегу, был мгновенно убит; камни градом посыпались на нас. Несколько индейцев ухватилось за канат, пытаясь вытащить шлюпку на землю; это им несомненно удалось бы, если бы я не успел вытащить из кармана нож и быстро перерезать канат. Мы немедленно принялись поднимать якорь; каждый из нас получил уже более или менее серьезные ранения. В это мгновение я увидел, как пять индейцев, стоявших около трупа несчастного матроса, размозжили ему голову камнем. Несколько секунд спустя я, к великому моему удивлению, заметил, что индейцы наполнили камнями свои пироги, и двенадцать человек поплыли к нам, чтобы возобновить сражение. Они гребли с невероятной яростью, и им чуть не удалось врезаться в борт нашей шлюпки. Наш якорь завяз; но судьба нас спасла: одна из лапок якоря сломалась, и с помощью весел мы тронулись, наконец, с места. Однако пироги индейцев уже окружали нас. Тогда мне пришла в голову мысль выбросить в море несколько тряпок и рубашек; наши преследователи остановились, чтобы их подобрать. Тем временем солнце зашло, и стало темно. Индейцы отказались от дальнейшей погони и вернулись к берегу.
Мне вспомнился другой случай подобного нападения. Дело происходило в области Уаихи после смерти капитана Кука. Мне с кучкой людей пришлось выдержать атаку целой толпы туземцев. Тогда меня сильно удивило, каким образом индейцы могли кидать с такой силой и меткостью камни, весившие от двух до восьми фунтов. В тот раз мы находились все же в лучшем положении, так как были хорошо вооружены. Теперь же мы не миновали бы гибели, если бы дикари решились напасть на нас на берегу, не дав нам возможности сесть в шлюпку. Этот пример враждебного отношения индейцев заставил меня отказаться от намерения посетить Пулаху. Я ныне не сомневался, что доброжелательное отношение к нам этого вождя и его людей объяснялось лишь страхом перед нашим оружием, и что, увидев нас почти беззащитными, они будут себя вести совершенно иначе. Если даже нас и не убьют, то, наверное, отберут шлюпку и все имущество, после чего мы навсегда лишимся всякой надежды вернуться когда-либо на родину.
Мы поставили парус и, пользуясь свежим восточным ветром, поплыли вдоль западного берега острова Тофуа.
Едва оправившиеся от потрясения, все мои спутники начали умолять меня доставить их на родину. Я сказал им, что мы не можем рассчитывать на помощь, пока не достигнем острова Тимора, отстоявшего от нас свыше чем на 1200 миль, разве только нам посчастливится встретить какое-либо судно у берегов Новой Голландии.
После того как я проверил количество имевшейся у нас провизии, наш ежедневный паек с общего согласия был установлен в одну унцию сухарей и в одну двенадцатую галлона воды. Тем временем мы вышли в открытое море.
Воскресенье 3. На рассвете ветер усилился, и солнце взошло красное, как бы охваченное пожаром — верный признак приближающегося шквала. К восьми часам разразилась буря; валы вставали один выше другого; волны перекатывались через борта шлюпки, и в течение всего дня нам приходилось вычерпывать воду.
Я пересмотрел все находившиеся в шлюпке вещи и установил, что является излишним. Я распорядился, чтобы каждый из моих людей сохранил по два комплекта белья и одежды; все остальное было выброшено в море вместе с ненужными снастями и парусами, благодаря чему шлюпка стала значительно легче.
К обеду я дал каждому по полной чайной ложке рому, так как все мы промокли и дрожали от холода, и по четверти плода хлебного дерева. Необходимо было тщательно соблюдать установленные нами нормы питания; я твердо решил растянуть наш запас провизии на восемь недель, хотя бы для этого ежедневную порцию пришлось уменьшить до предела.
Понедельник 4. В понедельник 4 мая погода была отвратительная; дул сильный ветер, сначала с северо-востока, а затем с востока-юго-востока; море бушевало еще более яростно, чем накануне. Непрерывное вычерпывание воды утомило нас до крайности. Так как мы не могли бороться с противным ветром, то нам пришлось повернуть на запад-северо-запад и отдаться на его волю; в таком положении наша шлюпка держалась превосходно, и я совершенно перестал беспокоиться за то, что ее может перевернуть. Сильнее всего мы страдали от невозможности просушить насквозь мокрую одежду; ночи стояли холодные, и к утру мы так коченели, что с трудом могли шевелиться. Тогда я каждому давал по чайной ложке рому.