очень горячо рекомендует упомянутых Питера Хэйвуда и Джемса Моррисона милосердию его величества; далее Суд согласился, что обвинение в отношении упомянутых Чарлза Нормана, Джозефа Колемана, Томаса Мак-Интоша и Майкла Байрна не доказано и постановил всех их и каждого из них оправдать».
Королевское решение было получено в Адмиралтействе только 24 октября. В нем содержались полное помилование Хэйвуда и Моррисона, отсрочка приведения в исполнение приговора по отношению к Муспрату (впоследствии также помилованному) и утверждение смертного приговора трем остальным.
29 октября 1791 года в бурное ненастное утро на реях корабля «Брансуик», стоявшего в гавани Портсмута, три активных участника восстания, Эллисон, Миллуорд и Баркит, были повешены. Адмиралтейство сочло дело о мятеже на «Баунти» окончательно решенным и постановило сдать его на хранение в архив.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КАРЬЕРА КАПИТАНА БЛАЯ
Судьба привезенных в Англию мятежников с «Баунти» и суд над ними вызвали оживленные толки и в течение нескольких месяцев являлись злобой дня. Но прошло немного времени и об этой истории забыли. Обстановка в стране была очень тревожная, и все классы населения — с одинаковым интересом, но с совершенно различными чувствами — пристально следили за событиями, развертывавшимися по ту сторону Ламанша.
Восставший народ Франции разрушил феодальный строй. Власть перешла в руки буржуазии, но революция на этом не кончилась. Избранный в сентябре 1792 года Национальный Конвент принял декрет о низложении короля и установлении республики. 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен. Внутри Конвента не утихала борьба, которая привела вскоре к якобинской диктатуре. Для борьбы с внешними врагами и внутренней реакцией был создан Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности. Против революционной Франции составилась коалиция европейских держав. Шла война, которой суждено было продлиться долгие годы и совершенно преобразить Европу. На первых порах многие англичане даже из буржуазных кругов относились к революции с сочувствием. Они воображали, что во Франции создается такой же благоразумный и законопослушный парламент, как тот, который помогал королю и его министрам управлять Великобританией. Знаменитый парламентский оратор Эдмунд Берк, один из виднейших вождей партии вигов, находившейся тогда в оппозиции, первый выступил с предостережением.
Его «Письма о французской революции» оказали огромное влияние на умы и явились предвестником перемены правительственного курса. Английское министерство, руководимое Питтом Младшим, после недолгих колебаний решило примкнуть к коалиции, создавшейся с целью обуздать революцию. Летом 1793 года англичане уже фактически принимали участие в военных действиях. Почти не имея сухопутной армии, они не могли играть видной роли в планах союзников, рассчитывавших стремительным маршем захватить Париж, но вся тяжесть борьбы с морскими силами противника по необходимости легла на их плечи. Эта борьба стихийно разрасталась, предъявляя с каждым днем все более высокие требования к личному составу флота.
Хуже всего, по мнению английского правительства, было то, что революционная зараза перекинулась через пролив и захватила широкие народные массы в больших городах. Английские радикалы, малочисленные и невлиятельные в парламенте, сумели, однако, заставить всю страну прислушаться к своему голосу. И голос этот раздавался тем громче, чем чаще становились военные неудачи, чем больше жертв людьми и деньгами требовало столь опрометчиво начатое военное вмешательство во внутренние дела соседней Франции.
Какое значение наряду с этими великими мировыми потрясениями мог иметь бунт кучки матросов, разыгравшийся на борту маленького шлюпа в далеких неведомых морях?
Английские политики и публицисты, поглощенные более важными проблемами, перестали вспоминать об этом незначительном инциденте. Однако у профессиональных, кадровых моряков была более твердая память, и они лучше понимали неизбежную связь великого и малого, постоянно проявляющуюся в явлениях повседневной жизни. на военных кораблях его британского величества не переставали говорить о «Баунти». Но говорили далеко не с одинаковыми чувствами, находившимися в прямой зависимости от служебного положения беседующих. В офицерских кают-компаниях ругательски ругали мятежников, сокрушались об излишней мягкости судебного приговора и жалели о том, что не удалось изловить и повесить Флетчера Кристиена. Совершенно другие речи можно было услышать в матросских кубриках. Здесь вполголоса, но упорно и со все возраставшим озлоблением повторяли, что на «Баунти» люди восстали за правое дело, что трое повешенных погибли, как мученики, что давно пора рядовым морякам напомнить офицерам о своих неотъемлемых человеческих правах.
Поводов для жалоб во флоте имелось сколько угодно. Дисциплина попрежнему была жестокой и поддерживалась она девятихвостой плетью и линьками. Матросов кормили прескверно, и в провиантской части шло явное воровство, на которое адмиралтейские лорды и комиссары смотрели сквозь пальцы. Жалование было грошовое и вдобавок из-за частой нехватки денег в государственном казначействе уплачивалось в высшей степени неаккуратно. Однако главным источником недовольства оставалась насильственная вербовка, практиковавшаяся теперь систематически и в широких размерах, потому что никакими иными способами нельзя было пополнить сильно увеличившийся в военное время флот. С насильно завербованными рекрутами на корабли были занесены семена революционной пропаганды, которую радикалы вели на берегу. И семена эти, упав на весьма благоприятную почву, вскоре дали ростки.
Огонь, долго тлевший под пеплом, впервые прорвался наружу осенью 1795 года. Волнения прежде всего вспыхнули среди экипажей военных кораблей, стоявших в устье Темзы. Здесь организовались судовые комитеты, и Адмиралтейству была отправлена петиция, содержавшая ряд пунктов. Как это всегда бывает в ранних стадиях подобных массовых движений, требования пока что носили исключительно экономический характер и можно предполагать, что они были выработаны матросами с участием представителей низшего командного состава.
Моряки требовали, или, вернее, почтительнейше ходатайствовали (ибо до угроз дело еще не дошло) чтобы начальство приняло к сведению и руководству следующие их пожелания:
повышение жалования, остававшегося на прежнем уровне, хотя стоимость жизни за последнее время увеличилась на 30 %;
улучшение качества продовольственного пайка;
организация ухода за больными матросами в госпиталях, где они обычно оставались брошенными на произвол судьбы;
более частое увольнение на берег во время стоянки кораблей на рейде.
Адмиралтейство отправило к недовольным трех делегатов, которые пообещали, что правительство внесет в палату общин билль, предусматривающий повышение жалования младшему командному составу на 5 шиллингов, а простым матросам на 4 шиллинга. Что касается остальных пожеланий, то для всестороннего их обсуждения будет создана особая комиссия.
Моряки, подавшие просьбу, согласились на компромисс, но предупредили делегатов, что до исполнения этих минимальных обещаний ни один корабль не покинет рейда.
Господа из Адмиралтейства, повидимому, слишком легко отнеслись к словам матросов. Прошло больше трех месяцев, а к осуществлению намеченных реформ не было даже приступлено. Всем и каждому становилось ясно, что дело попросту положено под сукно.
Весной 1795 года верховный адмирал лорд Бриджпорт отдал эскадре приказ сняться с якоря и выйти в море. Судовые комитеты этого только и ждали. Ни один корабль не тронулся с места. Матросы устраивали шумные митинги и выносили резолюции, в которых настаивали на исполнении своих требований. Вице-адмирал Компойс, державший свой флаг на фрегате «Лондон», вызвал морскую пехоту, рассчитывая, что присутствие хорошо дисциплинированной части, не принимавшей участия в волнениях, «образумит» его людей. Но он ошибся. Матросы встретили пехотинцев криками и свистками. Те, после троекратного предупреждения, дали залп и пять человек положили на месте. Тут, однако, внезапная паника охватила отряд. Усмирители со стыдом ретировались, а матросы стали полными хозяевами корабля. Они воспользовались этим, чтобы арестовать своих офицеров и запереть их в каютах. Кое-кого при этом им очень хотелось повесить. Адмирал Компойс, еще сохранивший некоторое подобие начальнического авторитета, сумел убедить их этого не делать.
Председателем судового комитета на фрегате «Лондон» избрали Ричарда Паркера. Насколько можно судить, это был человек замечательный по ораторскому таланту и по революционной энергии. Бывший боцман, разжалованный в рядовые за дисциплинарные проступки и за смелое отстаивание матросских прав, он пользовался огромным влиянием среди товарищей. В великом восстании английского флота он играл роль примерно аналогичную той, которая досталась на долю Джона Адамса во время мятежа на «Баунти». Только судьба его сложилась несравненно более трагично.
Паркер знал, что надо ковать железо, пока горячо. Благодаря его усилиям, открытый мятеж в тот же день распространился на все корабли, стоявшие на рейде. Все команды вышли из повиновения. Офицеры были обезоружены, арестованы, заперты под замок или свезены на берег. Тогда Паркер отправил адмиралу Чарлзу Бакнеру, старшему флагману Северной эскадры, новую петицию. Форма ее попрежнему была очень вежливая и почтительная, но содержание несколько изменилось. К прежним экономическим требованиям прибавлено было одно новое, совсем иного рода: свезенные на берег офицеры возвращаются к своим должностям не иначе, как с согласия судовых комитетов. По существу это означало бы введение выборного начала в деле командования английским флотом. Самые основы морского могущества Великобритании вдруг зашатались.
Флагман возразил, что не может приступить к рассмотрению каких бы то ни было петиций и пожеланий до тех пор, пока матросы не вернутся к исполнению своих обязанностей и не допустят обратно на корабли всех офицеров. Вместо ответа, Паркер произвел десант на берег. Взломав ворота арсенала, мятежники завладели вооруженными баркасами, стоявшими вдоль набережной, и пригрозили потопить все корабли эскадры, если делегаты Адмиралтейства не явятся для совещания с ними на борт линейного корабля «Сандвич», который являлся теперь главным очагом восстания.