Временами он возвращался из деловых поездок в ярости. Но он, как и папа, всегда старался оградить нас от своего гнева. В первый раз, когда он ворвался в дом мрачнее тучи, мне стало страшно. Но Даррен отправился прямиком в свой домашний кабинет и не выходил оттуда пару дней. Это было, мягко говоря, странно, но уже не так ужасало. Когда он наконец покинул свой офис, он снова казался спокойным, безмятежным и вежливым.
– Мне жаль, что я шорвалша. Я обнаружил, что вложил большие деньги в отель, который не будет доштроен еще ближайшие дешать лет. Мое поведение было неправильным, такого больше не повторитша, – оправдывался он, поправляя свой смятый галстук.
Только это происходило снова. И снова. И, черт возьми, снова. Я старалась отгородиться от этого. Не то чтобы его поведение как-то отражалось на мне или маме. Иногда я слышала, как он кричал на кого-то по телефону – без шепелявости, будто момент, когда он терял свой рассудок, влиял и на его манеры поведения, – но с нами он всегда разговаривал спокойно. Однажды, на следующий день после очередной вспышки гнева, к нам зашел мужчина. Дедушка в возрасте, похожий на юриста, в брюках с высоким поясом. Я наблюдала за ними из окна спальни. Даррен чуть не ударил его прямо в лицо.
Мой отчим облажался лишь однажды, но этого хватило, чтобы перевернуть мой мир с ног на голову и переписать страницы моей истории и моего будущего. Мне по-настоящему нравилось проводить время в рабочем кабинете Даррена. Я знала, что мне запрещено туда заходить и пользоваться его вещами, но я не всегда могла удержаться. В его кабинете стояли три ноутбука, и там же располагалась библиотека, состоящая из тысячи книг, большинство из которых ни разу даже не открывали.
– Выглядит хорошо, не так ли? – хвастался как-то раз Даррен. – Дижайнеры интерьера приложили ушилия, чтобы шкупить коллекцию клашшики.
Его кабинет напоминал темную пещеру, где я могла побыть наедине со своими мыслями, словами и с творчеством Пушкина.
Однажды, когда он вернулся из поездки в Гондурас, я находилась в его офисе. Лежа на темно-зеленой бархатной кушетке, с книгой Джейн Остин на груди, я спала. Шел уже четвертый час ночи.
Даррен ворвался в кабинет, захлопнув за собой дверь. Я тут же проснулась и увидела, что он держит в руке бутылку. Он никогда не брался за алкоголь. Водка. Я сразу узнала запах напитка, потому что он напоминал мне об отце. Я вернула книгу на место, поставив ее на полку над моей головой, и заправила волосы за ухо.
Даррен обернулся и заметил меня.
– Привет, Джесси.
Он не шепелявил, и я забеспокоилась. Это был признак того, что передо мной стоял Даррен, которого я совершенно не знала. Даррен, который необязательно хотел быть моим отцом.
Он запер дверь.
Я моргнула, и мне показалось, что мои глаза превратились в объектив камеры, которая сделала снимок его спины, запомнила текущий момент и отправила его в каталог мозга, как бортовой самописец.
Запомни этот кадр, Джесси.
Я не могла проглотить скопившуюся во рту слюну.
– Мне нужно уйти, – я думала, что произнесла это вслух, но не была до конца уверена. Меня сковал страх, который я никогда раньше не испытывала. Я даже не могла толком объяснить свои чувства. Даррен всегда вел себя со мной любезно. Но той ночью все было иначе. Будто в руки дьяволу попала ручка и он принялся писать сценарий моей жизни.
Даррен выглядел ужасно в своем помятом костюме, и на мгновение я даже испытала к нему жалость. Мне было жаль его, потому что мужчина чувствовал себя обязанным заработать огромное количество денег, чтобы хоть как-то достичь уровня моего покойного отца. Жаль, что он женился на женщине, которую действительно заботила только финансовая сторона их брака. И что даже в своем возрасте он все еще считал, что должен кому-то что-то доказывать.
– Джесси, – прохрипел он.
Он плакал? Боже, он действительно плакал. Я огляделась. В меня проникло иррациональное желание причинить ему боль. Инстинкт выживания обжигал каждый нерв в моем теле.
– Мне так жаль, – извинился он. Его голос теперь звучал четко, властно и решительно. – Но тебе не следовало приходить сюда сегодня вечером.
Наконец мне удалось подняться с кушетки. Некоторое время я наблюдала, как он пил, боясь пошевелиться.
– Знаешь, ты действительно красивая. – Он сделал шаг в мою сторону. Я отступила назад. Мой страх похож на кровососущих муравьев, которые неслись вверх по моим ногам, все выше и выше. Их укусы чесались и обжигали кожу, пока не покрыли все тело.
– Я лучше пойду, – произнесла я, подходя к двери. Мои подозрения и тревога воплотились в реальность в тот момент, когда я почувствовала, как его рука обвивает мое запястье. Моя ладонь уже лежала на круглой ручке двери, которая, как я знала, была заперта, но он все равно не отпускал. Даррен опустил глаза в тот же момент, когда я подняла свои, и наши взгляды встретились.
Он молча протянул мне бутылку водки с изображением снежинки на этикетке.
– Выпей.
Я не двигалась. Тогда он повернул мое запястье, раскрыл ладонь и вложил в нее бутылку.
– Пей, пока не почувствуешь, как напиток обжигает твое горло.
Лучше всего было бы зажать ноздри одной рукой, а второй держать бутылку. Мне было тяжело. Помню, как думала, что могу умереть той ночью. И хотя я тогда еще этого не понимала в силу возраста, но так и произошло.
По приказу Даррена я вернулась на диван, который все еще хранил тепло и вмятины в тех местах, где я сидела. Наклонившись, Даррен навис надо мной и прижал мои запястья к дивану рядом с головой. Комната начала расплываться, а тело онемело.
– Ты пьян, – сказала я. – Мой отец был пьян постоянно. Так не должно быть.
Даррен помотал головой.
– Только один раз, Джесси. Позволь мне. Всего один раз.
– Нет. Пожалуйста, не надо.
Он забрался на меня, игнорируя мольбу. От него пахло мужчиной, а не мальчиком. Аромат мальчиков имеет острый или кислый привкус из-за переизбытка гормонов и дезодоранта. Мужчины же пахнут жестокостью. Аромат горький, но едва различимый.
– О боже. Ты такая красивая. Такая красивая, Джесси… – произнес он, когда вошел в меня. Вероятно, это было чертовски больно. Но самое печальное, что я этого совсем не почувствовала. – Твоя тугая горячая плоть подо мной подобна раю. Я хочу жить внутри тебя, Джесси. – Его дыхание, от которого разило водкой, обжигало мне ухо.
Я хочу жить внутри тебя.
Я хочу жить внутри тебя.
Я хочу жить внутри тебя.
Эти слова эхом отдавались внутри моей, казалось бы, пустой головы. Я продолжала спрашивать себя, почему я не боролась, но ответ очевиден. Меня больше пугала альтернатива того, что может случиться, чем то, что уже происходило. Во-первых, я боялась, что если попытаюсь оттолкнуть его, Даррен станет жестоким и его мягкое, искреннее одобрение, которым он меня осыпал, тут же испарится. Во-вторых, я опасалась, что в сопротивлении не будет никакого смысла и он все равно меня изнасилует. Даррен намного крупнее и сильнее меня. В-третьих, я боялась, что если расскажу обо всем маме, она мне не поверит или, что еще хуже, придумает что-нибудь безумное – например, обвинит в том, что я сама его соблазнила. И в-четвертых, даже если бы я, чисто теоретически, смогла отбросить все вышеупомянутые страхи, куда бы это меня привело? Моя мама не работала. Если бы она бросила Даррена, мы бы оказались на улице, без дома и средств к существованию.
Я смутно помнила, как Даррен отнес меня в кровать. На следующее утро когда я проснулась и сняла пижаму, то увидела пятна засохшей крови на внутренней стороне бедер. Раздражающее чувство тошноты окутало мой желудок, но я не была уверена, в чем причина. Я попыталась помочиться, но ничего не вышло. Тогда я развернулась, и меня вырвало в унитаз. Некоторое время я сидела и обнимала его, прижав влажный лоб к поверхности сиденья и не особо заботясь о санитарных нормах. Пэм проходила по коридору мимо открытой двери в ванную, остановилась, посмотрела на меня и спросила, поправляя свои бриллиантовые серьги:
– Плохо себя чувствуешь?
– Думаю, у нее проблемы ш желудком! – крикнул Даррен привычным тоном из недр их спальни. – Ночью мне пришлошь нешти ее наверх.
Взгляд Пэм опустился на следы крови на моих бедрах. Ее зрачки расширились. Я проследила за взглядом мамы. Неужели у меня наконец-то начались месячные? Эта мысль первой пришла в голову.
У многих девочек моего возраста уже началась менструация, и они всегда жаловались на спазмы в животе и другие вещи, с которыми я не хотела сталкиваться. Осознание промелькнуло на лице Пэм. Она покачала головой и повернулась ко мне спиной. Я моргнула.
Щелк.
Запомни этот кадр, Джесси.
– Можешь остаться сегодня дома. Ханна приготовит тебе завтрак, – холодно произнесла она. – Сейчас я еду на тренировку, потом на обед в загородный клуб, а после я вернусь, чтобы проверить твое самочувствие. Поздравляю, – фыркнула она, ее голос слегка надломился. – Ты стала женщиной.
В тот день я начала фотографировать спины людей. Ханны. Пэм. Затем спину миссис Белфорт, когда она входила в свой лабиринт, а я наблюдала за ней из окна спальни.
И в ту ночь мне приснился первый кошмар.
Щелк.
Он прижался ко мне лбом.
Я не двигалась.
Он поднялся.
Я не двигалась.
Он опустил на меня взгляд.
Я все еще оставалась неподвижной.
Он произнес:
– Черт. – Это был первый и последний раз, когда я слышала, как он выругался.
И я заплакала.
Я спрятала воспоминание о той ночи как можно глубже, заперев его в безопасном месте, и сфотографировала дверь кабинета Даррена.
Забудь этот кадр, Джесси.
Глава двадцать вторая
Джесси
Позже той же ночью я приползла обратно в квартиру Гейл. Я была вся в песке, слезах и соплях, представляя собой жалкое зрелище. Где-то во время заплыва по реке воспоминаний я упала, когда поднималась по лестнице на набережную. У меня шла кровь, но я этого не осознавала, пока не начала царапать входную дверь Гейл, подобно отчаянной бездомной кошке. Мое горло горело от жажды. Гейл распахнула дверь, посмотрела вниз, и ее глаза практически вылезли из орбит.