Поселился Байрон в Альбаро, вблизи Генуи. Особняк, который он снял, принадлежал семье Салюццо и являлся «младшим братом» великолепного палаццо, расположенного напротив. В основном здании вполне могла бы жить особа королевской крови, и называлось оно под стать своему внешнему виду – Рай. Вокруг палаццо раскинулся огромный парк, откуда и шел проход к вилле Байрона. Она уступала по размерам дому, что сняла Мэри. Однако ее скромная красота, пожалуй, выгодно отличалась на фоне громоздких палаццо Рай и Негрото. Небольшая лестница с двух сторон вела к главному входу. Во внушительных окнах первого этажа отражались небо и зеленые деревья. Окна второго и третьего этажей отличались меньшим размером, зато были украшены решетками тонкой работы.
Наконец, в конце месяца пришли хоть какие-то новости, которые смогли разнообразить жизнь, застоявшуюся, словно вода в болоте: Джорджу прислали записку от прибывших в Геную графа Блессингтон и его жены. Они путешествовали вместе с младшей сестрой леди Блессингтон и с молодым французским графом Альфредом д’Орсе. Байрон слышал, что чета Блессингтон уехала из Англии примерно год назад по прекрасно знакомому ему поводу.
– Бежали от долгов, – делился он с Мэри, когда она заглянула в гости. – Как мне это понятно! Экстравагантный образ жизни: приемы, салоны, наряды, гости. Помню, конечно! Не они первые бегут в Европу, где жить дешевле, но, дорогая Мэри, куда скучнее!
– Ты вновь полюбил Англию? – улыбка у Мэри получилась печальной. – Я не против того, чтобы вернуться на родину, Джордж. Мне опостылела Италия.
– Нет, о любви к Англии речь не идет, поверь. Но я уеду отсюда, ты ведь знаешь. Стремление это безотчетно и, пожалуй, бессмысленно. Обрести счастье вдруг, нечаянно, невозможно. Я мечтал, думал о том, как окажусь в другом месте. Ты знаешь, я писал Августе. Да, я писал любимой сестре, предлагая ей приехать в Ниццу…
– Ты бы сбежал отсюда, оставив Терезу? Бросив меня? – почти закричала Мэри.
Джордж покачал головой:
– Нет, нет, дорогая. Ты бы не осталась в одиночестве. Относительно Терезы… Я в любом случае намереваюсь поговорить с ее отцом. Им лучше уехать обратно в свой дом в Равенне. Там сейчас спокойно – их примут обратно, уверен. Но Августа так и не решилась. О, было бы чудно вновь встретиться с ней, увидеть ее, поговорить.
– Ты влюблен, значит, правда, – пробормотала Мэри. – Правда то, о чем говорила твоя жена перед отъездом. Ты и Августа…
– Замолчи, Мэри! – закричал Джордж. Собаки чуть привстали и зарычали, готовясь защитить хозяина. – Никакой грязи, о которой твердят в Англии! Я обожаю мою сестрицу. Не имею ли на то права? Грязные домыслы оставим на совести тех, кто сам бы рад. Она не решилась, а я уверен, ей просто не дали, не позволили быть рядом со мной, шантажируя и угрожая. Итог – одиночество и прозябание, мое – в Италии, Августы – в Англии.
Вернувшись к теме разговора, Джордж, однако, взбодрился. Приезда англичан он ждал с нетерпением, несмотря на явное сопротивление Терезы. Графиня чувствовала, что над ее любовью собираются тучи. Она устраивала скандал за скандалом, но Джордж уже не прислушивался к словам Терезы. Он отправил Блессингтонам ответную записку, и англичане устроили встречу, якобы случайно остановив экипаж прямо напротив виллы Саллюцо. Ну и как тут не пригласить соотечественников в дом. Джордж выскочил на улицу, раскланялся, и вскоре завязалась беседа, из которой бедная Тереза опять не понимала ни слова. Ох, уж эти англичане! Они никак не желали говорить на итальянском или, на худой конец, на французском, а Байрон постоянно забывал переводить…
– Лорд Байрон, сэр, мы вас будем рады видеть в Генуе, в отеле, где мы остановились, – щебетала прелестная леди Блессингтон, все более и более раздражая Терезу.
Она и вправду была хороша – Маргарет Блессингтон, хрупкая брюнетка с тонкими чертами лица. Младшая сестра Маргарет, которой исполнился двадцать один год, немного проигрывала старшей сестре, но тоже обладала немалым очарованием. Ревность, постоянная спутница Терезы, и в Генуе не оставила ее в покое. То, что леди Блессингтон сопровождает муж и явно влюбленный в нее граф д’Орсе, не меняло настроения Терезы. По собственному опыту она видела: никакой муж не поможет, если ты влюблена и потеряла от переполнивших чувств голову. Тем более, влюблена в Байрона…
Ежедневные сцены не меняли положения вещей в лучшую сторону. Напротив, Джордж все более отстранялся от итальянской графини, неожиданно обнаружив в Блессингтонах притягательные черты и, таким образом, назначив их своими новыми друзьями. Они путешествовали большим кортежем, перевозя с места на место немыслимое количество мебели, безделушек, а также милых сердцу Байрона павлинов, мартышек и собак.
Чтобы немного уменьшить гнев Терезы, Джордж представил ее брата англичанам, и теперь Пьетро вечерами с удовольствием ездил с ними верхом на прогулки. Альфред д’Орсе великолепно управлял лошадями. Его выезд из дома всегда сопровождался большой помпой. Итальянские синьорины и донны выходили из домов специально поглазеть на двадцатидвухлетнего розовощекого француза, лихо вскакивавшего на лошадь и выделывавшего, перед тем как покинуть площадь, немыслимые фортеля…
Окрестности Генуи радовали глаз: сельские пейзажи, виноградники, величественные виллы, возвышавшиеся на холмах над морем, никого не могли оставить равнодушными.
– Представьте, мой друг, – делился Байрон с Трелони, – мирный вид простых крестьян, бредущих по пыльной дороге по своим неспешным делам, отчего-то поднимает мне настроение. Они идут к церкви или несут выращенные овощи на рынок – что бы они ни делали, это внушает веру в незыблемость бытия. Я умру, вы, дорогой Эдвард, умрете, а крестьяне так и будут брести по дороге, не ропща и не пытаясь изменить жизнь. Мы ведем умные беседы, а они безропотно несут свою ношу. Не пытаясь бороться, просто потому, что не знают, за что бороться, какой цели достичь.
Трелони, взявший себе за привычку регулярно ездить на охоту, внося тем самым посильный вклад в скудный рацион питания, принятый в доме Байрона, а также разнообразие в собственную жизнь, подумав, ответил:
– Позвольте, а как же карбонарии? Обыкновенный люд, угольщики, крестьяне, восставшие против иноземных, как вы выражаетесь, племен?
– Хм, – Байрон, казалось, был даже рад заданному вопросу, – карбонарии не совсем крестьяне! Скорее это итальянская знать, сумевшая убедить крестьян в необходимости революции. Но вы правы отчасти. Конечно, когда тебе не дают давить виноград, печь хлеб и верить именно так, как тебе привычно, ты пытаешься вернуть установленный порядок. Вся борьба крутится вокруг установленных привычек. Как милая Тереза, которая заполучила меня в полное владение после смерти Перси. А тут прибыли Блессингтоны, и она борется против них со всей страстностью итальянской натуры, – он рассмеялся. – Так и хочется ей сказать: женщины должны жить в гаремах, их необходимо запирать и не давать слова сказать лишнего. Но мы живем в ином обществе, где дамы имеют право на все!
Несмотря на улучшившееся в апреле настроение, Байрона тяготили дела, которые он вынужден был решать. До и после прогулок верхом, сопровождавшихся смехом и шутками, он вновь впадал в меланхолию. Блессингтоны выслушивали его терпеливо и с пониманием людей, рассуждавших так же, как он, имевших те же взгляды и образ мыслей.
– Журнал «Либерал», – жаловался им Байрон, – из-за моего участия только проигрывает. Это естественно. Общество настроено против меня…
– Ах, дорогой Джордж, – перебивала его леди Блессингтон, – вас обожают в Англии и во Франции. Иных стран мы не посетили, но там – вы бог, которому молится всякий образованный человек! – ее глаза сияли и заставляли мужчин чуть придерживать лошадей, чтобы насладиться прекрасным образом удивительной женщины.
– Не льстите, – Джордж нехотя прерывал поток комплиментов в свой адрес. – «Либерал» проваливается из-за меня. Я пытаюсь писать в Англию и прошу напечатать хотя бы две тысячи экземпляров, а потом, при успешной продаже номера, допечатывать. Они не слушают меня! Они не пытаются искать других авторов, а самое смешное – упорно высылают мне журнал! Он под запретом! Зачем пытаться высылать мне то, что я сам и писал! – он пришпорил коня и вырвался вперед. Затем, подождав всю компанию, продолжил: – Я прошу присылать те издания, которых здесь не дождешься. Они шлют, что считают нужным, да еще, представьте, морем! Морем отправления идут по четыре месяца. Зачем? Пытаясь избежать проверки, таможни, цензуры? Так те ищут запрещенную литературу – не отправляйте ее. Отправьте то, что я просил, и все! Но странно устроены англичане: они не приемлют иного мнения, кроме своего собственного. Я прошу брата господина Ханта выслать мне последний роман Вальтера Скотта, а тот шлет экземпляр «Либерала»!
Блессингтоны не спорили. Графиня вообще была в восторге от Байрона, хотя первое впечатление о нем у нее осталось не самое приятное: слишком худой, слишком высокомерный, неромантичный и не совсем денди, по крайней мере, как она лично понимала дендизм… Но позже Маргарет стала им искренне восхищаться, вознамерившись даже написать о Джордже книгу. Естественно, юный граф д’Орсе превосходил внешне стареющего Байрона. Но тонкий ум, блестящие манеры, обволакивающий голос и обворожительная манера смеяться, чуть растягивая тонкие губы в улыбке, – короче то, что приходит лишь с опытом, оттачивается годами, – делало Джорджа в глазах леди Блессингтон неотразимым.
Внутри прекрасной виллы царил аскетизм. Нагрянувшие по греческому вопросу гости из Англии несказанно удивились, увидев внутреннее убранство дома и образ жизни его обитателей. Эдвард Блэкьер, член лондонского греческого комитета, и Андреас Луриоттис, имевший британское гражданство и представлявший интересы правительства Греции, посетили Байрона, узнав о его желании помочь борьбе Греции за независимость. Джон Хобхаус, став активным членом греческого комитета, много рассказывал о своем друге, который готов немедля выступить на помощь истерзанной войной стране. Через Италию Блэкьер и Лурио