Джордж остался у себя размышлять о дальнейших действиях. Было заметно: он вовсе не уверен в том, что следует послушать совета Трелони и срочно выезжать на материк. Пьетро подобное поведение Байрона не тяготило, и он спокойно вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Просмотрев последние послания, лежавшие перед ним на столе, Джордж взял в руки письмо от Терезы. Следовало что-то ответить, иначе она расстроится, обидится и все это выплеснет на бумагу в следующих посланиях Джорджу. С одной стороны, ему, конечно, были приятны ее пылкие заверения в любви и верности. С другой – желание писать такой же длинный, полный страсти ответ напрочь отсутствовало. Тем не менее Байрон взял чистый лист бумаги и вооружился пером. Текст опять получился кратким: искренне заверив Терезу в своей любви и сославшись на дела, Джордж поставил подпись «Всегда твой», как делал обычно в конце писем к графине и Августе. Затем он вновь предался размышлениям…
– Остаемся пока на Кефалонии, – объявил Джордж Пьетро и Бруно, спустившись вниз. – Здесь от меня больше пользы. Мое влияние растет, и я не хочу давать деньги отдельному человеку или клике. На Кефалонии я независим. Уверен, Трелони мое решение не понравится, но ему придется принять его.
Отчего-то Пьетро так и полагал: Байрон был не готов двинуться с места. Сначала он долго собирался в Грецию, сейчас он так же долго будет собираться переехать из Кефалонии на материк, если вообще решится на этот шаг.
Буквально на следующий день пришли очередные новости: греческое правительство проголосовало за то, чтобы просить англичан выделить им заем на четыре миллиона испанских долларов. Двух членов правительства отправили в Англию для проведения переговоров. Новость Байрона обрадовала.
– Без больших средств реальных действий греки предпринять не смогут, а мои возможности слишком скромны, – его настроение переменилось в лучшую сторону. – Я распорядился продать имение в Англии, но больших денег за него не выручат.
– Вы продаете свое имение? – удивился Пьетро.
– Да. В начале осени я отправил распоряжение Киньярду. Он не идет покупателям на уступки, но более десяти тысяч получить за Рочдейл сложно. Хотя и эта сумма пригодится: на содержание небольшого отряда, на продовольствие, на лекарства.
Депутаты, выбранные правительством, впрочем, в Англию выезжать не торопились. Они прибыли на остров Идра, где сосредоточились основные силы греческого флота, и не выдвигались дальше.
– А вы в курсе, мой друг, что на Идре все мужчины – моряки? – спросил Байрон, услышав название острова, на котором задержались депутаты. – Они долгое время не воспринимали известия о начале освободительной войны с радостью. Жителей вполне устраивала служба во славу турок.
– Почему они передумали?
– Сложно сказать, – Джордж покачал головой. – Не исключено, что они были вынуждены подчиниться обстоятельствам. Соседний с ними остров Спеце восстал, и им просто пришлось примкнуть к ним. Греческая революция не похожа ни на одну другую, поверьте, дорогой Пьетро. Подобной раздробленности, противоположности мнений, отстаивания собственных интересов, вопреки интересам несчастной страны, я не припомню во Франции, например. Промедление губительно, но греки никуда не торопятся, чего-то выжидая. А порой они, напротив, мужественно выступают против османов, идя на верную погибель.
– Французы – более благородная нация? – Пьетро помнил о любви Байрона к Наполеону и хотел перевести разговор в новое русло. Джордж с удовольствием откликнулся:
– О, да, конечно! Благородства в нации тем больше, чем более она развита. Французы ушли далеко вперед, оставив тех же греков прозябать на задворках. После поражения в России, страшной зимой двенадцатого года, разбитая армия Наполеона приплелась домой. Но до сих пор двести солдат из тех, кто был выгнан из России, пребывают в весьма приличных условиях в доме инвалидов наравне с остальными офицерами. Поражение не стало для них позорным клеймом…
В конце месяца в гости к Байрону с Корфу пожаловал лорд Сидни Осборн. Лорд был младше Джорджа менее чем на год, а кроме того, состоял в родстве с его сводной сестрой Августой.
– О, если я вам расскажу, как переплетены наши судьбы, доктор, – говорил Байрон Кеннеди, который не оставлял привычки регулярно навещать Джорджа и вести с ним многочасовые беседы, – то вы ужаснетесь! – Байрон подмигнул Осборну, сидевшему напротив. – Вы не возражаете, мой дорогой лорд?
– Нет, что вы! Разве только милейшему доктору наскучит эта семейная сага, – улыбнулся Осборн. – Когда заметите первые признаки, вы, Джордж, тут же прекращайте повествование.
Лорд чем-то неуловимо походил на Байрона, хотя прямого кровного родства между ними не существовало. Он унаследовал тонкие черты отца и стройную фигуру. Матери Джордж не видел и судить о ее внешности не мог. Отец же, лорд Френсис Осборн, отличался приятной наружностью и нравился женщинам. Младший Осборн жениться пока не удосужился, однако успел стать героем некоего скандала, из-за которого ему пришлось покинуть Англию. И в этом Байрон находил сходство с собственной судьбой. Осборн прибыл на Корфу в качестве представителя английского правительства и, как многие англичане, сочувствовал борющимся за свободу грекам…
– Так кем же приходится вам досточтимый лорд? – поинтересовался Кеннеди. – Вы родственники?
– Отчасти, – усмехнулся Байрон. – Нас связывает моя сводная сестра Августа. Она мне сестра по отцу, который был женат на первой жене лорда Френсиса, то есть отца дорогого Сидни! – выпалив последнее предложение на одном дыхании, Джордж замолчал, гордо посмотрев на доктора, словно в подобном хитросплетении судеб была его немалая заслуга.
– Да, так случилось, – воспользовавшись паузой, заговорил Осборн. – Леди Осборн, первая жена моего отца, упаси Господь ее душу, – вместо того чтобы перекреститься, лорд усмехнулся и воздел взгляд к потолку, – отличалась удивительной, просто необыкновенной красотой. Впрочем, я сужу лишь по сохранившемуся у отца портрету и по рассказам тех, кто ее знал. Такие женщины умеют сводить с ума мужчин. Кажется, они кротки и невинны, как младенцы. Кротость заканчивается мгновенно, стоит только мужчине упасть к их ногам.
Доктор Кеннеди поджал губы, но комментировать слова гостя не стал.
– Леди Осборн умерла рано, – продолжил Сидни, не обращая ни малейшего внимания на выражение лица доктора. – Ей не исполнилось и тридцати. Амелия успела родить отцу Байрона Августу.
– Скорее Августа похожа на меня, то есть на нашего отца, а не на мать, – встрял Джордж. – И характер у нее байроновский.
– Возможно. Я Августу знаю хуже, чем вы, мой друг, – не возражал Осборн, игнорируя доктора, для которого вроде и предназначался рассказ. – Позже отец женился на моей матушке, но умер, когда мне стукнуло десять лет.
– Вот! Опять! – воскликнул Джордж. – Мой отец также был женат дважды и умер рано, раньше отца дорогого Сидни. Так что мы оба провели детство и юность либо с матерями, либо в ужасных школах.
– О, я школы ненавидел! – закивал Осборн. – Страшные воспоминания.
– Я постоянно умолял мать меня оттуда забрать, – подхватил Байрон. – Учителя ненавидели учеников, и это было взаимно!
Вскоре разговор перешел на события не такие давние.
– Вы в курсе, Джордж, что о вас в Англии ходят слухи, один другого лучше. В особенности относительно вашего отъезда и причин расставания с вашей женой. Про свои неприятности, позвольте, умолчу. Последнее, что я слышал о вас перед тем, как покинул Англию – это история похорон вашей внебрачной дочери.
– Бедная Аллегра! – Байрон заметно опечалился. – Но что английское общество может иметь против ее похорон? Да, она – внебрачный ребенок, тем не менее я признал Аллегру. Знаю, девочку не хотели хоронить в церкви, которую я выбрал. На ее могиле нет надписи, которую я просил сделать. Слова эти до сих пор стоят перед моими глазами: «Я пойду к ней, но она не вернется ко мне».
– Неужели книга Самуила? – воскликнул Кеннеди, не выдержав долгого молчания. – Понятно, почему они отказались воспроизвести эти слова в церкви.
– Вы видите, Сидни, и тут те же предрассудки, – Байрон хмурился все сильнее. – Так о чем же говорят в Лондоне?
– Якобы вы похоронили дочь в церкви, в которой регулярно молится ваша жена, да еще напротив того места, где она сидит. Поверьте, я лично не слушаю подобные речи, но находится масса людей, пересказывающих нелепицы одна другой безумнее, – лорд взял бокал с вином и встал из-за стола. Он направился к окну, из которого открывался прекрасный вид на море. Лорд сменил тему: – Вы неплохо устроились здесь, мой друг! Дом не очень хорош, но место замечательное. И правильно, что не торопитесь на материк.
Джордж был опечален словами Сидни о похоронах дочери и на последние фразы не отреагировал.
– О, Боже! – наконец вымолвил он. – Я выбрал эту церковь, даже не подозревая о том, что леди Байрон туда постоянно наведывается. Уж подавно я не в курсе, где она предпочитает молиться. Видимо, на обедах совсем стало не о чем вести беседы, раз там обсуждают похороны бедной девочки.
В комнате установилась тишина. Осборн продолжал смотреть в окно. Он не чувствовал неловкости или раскаяния из-за пересказанных им сплетен. Доктор, напротив, очень желал высказаться по поводу неподобающего места для могилы незаконнорожденного ребенка, но страдающее выражение лица Байрона сдерживало его порывы…
Сидни Осборн пробыл на Кефалонии три дня. После скомканного первого визита он приходил к Джорджу дважды, и разговоры велись теперь исключительно о ситуации в Греции. Как ни странно, лорд владел информацией и охотно делился ею с Байроном, доктором и остальными обитателями дома в Метаксате.
– Видите ли, – рассуждал он, шагая из угла в угол небольшой гостиной, – русские пытаются сделать греков своими союзниками на основании общей веры. Общая вера – сильное преимущество, поэтому, дабы Англии не потерять имеющиеся неплохие позиции в стране, стоит приложить куда большие усилия, чем мы прикладываем в настоящее время. Сейчас идут переговоры о создании греческого комитета в Италии, мой друг! – Сидни обратил свой взор на Байрона.