– Одного из моряков. Он хорошо знает эти места.
– Лука пойдет с ним. Не хочу оставлять мальчонку с нами, в опасности.
Греческого мальчика Байрон вывез с Кефалонии, желая устроить его судьбу на материке, и считал себя за него в ответе.
На берег никто, кроме отправленных в Месолонгион греков, не выходил. На поросшей зеленью возвышенности виднелись стены древнего укрепления, но красивые виды команду не привлекали. Все устремили взоры на море. Паруса были убраны, в небе реял флаг Ионических островов…
1821 год, Равенна
Время летело стремительно. Алджернон не успел и глазом моргнуть, как наступила осень, а вот уж и она заканчивается. Лорд уехал из Равенны, и теперь оставалось ждать указаний, следовать ли за ним. Намерения Байрона вначале были совершенно запутанны и пониманию неподвластны. Он явно не жаждал покинуть Равенну, но слезы графини заставили его передумать. Так, по крайней мере, лорд писал в письме на родину, вскрытом, прочитанном, вновь запечатанном и отправленном адресату. Забавно, однако: Байрон чуть ли не в каждом послании утверждал, что его письма вскрывают. Это ему, впрочем, не мешало рассуждать в них на всяческие политические темы, мешая в одну кучу указания по поводу публикации своих произведений, суету, связанную с отъездом графини Гвиччиоли, и планы по освобождению Италии и Греции.
Коротышка, прибежав, по обыкновению, неожиданно, еще в июле сообщал:
– Ваш лорд намеревается ехать в Швейцарию и прихватить с собой всех Гамба. Ищет там себе жилье. Жалуется на проведенные аресты и высылку друзей из Романии. А чего жаловаться? Сами виноваты…
В итоге в Швейцарию Байрон не поехал – друг ему нашел виллу в Пизе. Туда он вроде и направился, как минимум на зиму. Друг этот, поэт Шелли, – тот еще безбожник и развратный тип. Алджернон старался нос в подобные дела, если не просят, не совать: какое ему дело до подробностей семейной жизни поэта. Но велели и за поэтом на всякий случай следить. Жил Шелли с двумя женщинами, одна из которых была его супругой, а вторая, мало того что сводной сестрой супруги, так еще и матерью дочери Байрона. Не запутаться бы! Поэт проживал под одной крышей с обеими, разделяя с ними, видимо, не только еду и кров. А больше ничего интересного сказать про поэта нельзя.
В начале осени лорд отправил в Англию драму «Каин». Аж три пакета выслал с рукописью. Шума книжка наделает большого, если ее, конечно, позволят напечатать. Безбожная вещь, хотя, казалось, лорд отчасти верующий. Но с безбожником подружишься, сам начнешь писать странные вещи. Алджернон покачал головой. Иногда приходилось признавать правоту коротышки: лорд писал частенько непонятно и вызывающе.
Слежка в последнее время была скучна. В доме лорда собирали вещи: пыль, шум и беготня. В Равенне не осталось ни стула. Он увозил всю мебель, какой скопилось немало, а также животных и птиц. Это также удивляло Алджернона: держать у себя ворона, сокола, обезьян, собак, кошек и павлинов? Он оглянулся. Нет уж! Увольте!
С оружием, конечно, вышло совсем смешно. Сначала лорд закупил его для своих друзей-карбонариев. Выдал им полный комплект: для французской революции мало, но для беспорядков в Равенне вполне достаточно. Потом вышел указ об арестах всех, у кого обнаружат оружие. Так дружки лорда отнесли все это оружие к нему домой. Милая услуга! Коротышка следил тогда за домом и прибежал вечером довольный:
– У вашего лорда дома целый склад! Можно арестовывать хоть сейчас!
Но никто арестовывать Байрона не стал. Даже домой к нему не нагрянули проверить наличие оружия или прочих свидетельств несоответствующего поведения. Лишний раз Алджернон убеждался, что лорд особенно не интересовал ни английские власти, ни итальянские, ни австрийские. Так, следили проформы ради. Правда, через лорда можно было спокойно выходить на более интересные связи, но сам он загадочным образом оставался в тени, не представляя угрозы. Стук в дверь прервал размышления:
– Господин Витингем желает вас видеть, – объявил слуга, мгновенно растворившись в темноте.
Алджернон со вздохом принялся одеваться. Идти было недолго, и вскоре показалось знакомое палаццо. Почти во всех окнах было светло от горевших внутри многочисленных свечей. Мелькали тени. Точно, собрались гости. Куда тут вызывать Алджи для разговора, но он привык к подобным несуразицам – вызвали, значит, так надо. Витингем вышел в сад, не пригласив Алджернона в дом.
– Простите, дорогой друг, – счел он нужным принести извинения. – Гости! Супруга устроила прием в масках. Если бы ваш знакомец не уехал в Пизу, уверяю вас, позвала бы и его. Модная персона. Его стишки любят леди.
– Какие будут распоряжения, сэр? – спросил Алджернон, не зная толком, какой ответ ему хотелось бы услышать.
– Полагаю, вам следует отправиться за лордом. За некоторыми людьми следует приглядывать, как за непоседливыми детьми: чего бы ни натворили случайно, по недомыслию, – он протянул Алджи конверт. – Здесь деньги на переезд и первые расходы. Снимите там квартирку неподалеку. Я с вами свяжусь и передам дальнейшие указания. Посмотрите, кто станет захаживать в гости. Приглядите на всякий случай за его другом Шелли. За Гамба, конечно, тоже. Нам выгоден интерес лорда к Греции, пусть лучше в ту сторону смотрит. Сюда и направьте основное внимание. Возвращаться в Англию ему не следует. В Италии его действия уже ограничены. Короче говоря, действуйте, как обычно, Алджернон.
Дома Алджи пересчитал выданные деньги: неплохо. Хватало и на переезд, и на обустройство в Пизе, да еще при определенной экономии останется. Он огляделся. Пожалуй, стоило оставить всю неказистую мебель в Равенне, а в Пизе обзавестись новой, получше.
– Ну что ж, первый итальянский период закончился, – провозгласил Алджернон вслух, встрепенувшись и оживившись.
После переезда Байрона в Италию он впервые трогался с места…
Часть четвертая
Глава 1
Месолонгион, январь 1824 года
Странное это было место, и чем-то оно отдаленно напомнило Байрону Венецию: многочисленные канальчики, речушки и островки испещрили Месолонгион и его окрестности. Подойти к берегу на большом корабле было задачей практически невыполнимой – сплошные отмели и илистое дно, грозившее затянуть судно в свое чрево… Мало того, каналы и речушки являли собой искусный лабиринт, пройти который было под силу лишь рыбакам, годами плававшим здесь на деревянных плоскодонках.
Охранялись островки, окружавшие Месолонгион, из рук вон плохо. Защитные сооружения скорее походили на забор старого английского сада, за которым пристроили пару шестифутовых пушек. Абсолютная бесполезность пушек быстро стала Джорджу очевидной: так как специальные платформы отсутствовали, при малейшем передвижении тяжелых орудий они проваливались в илистую почву. Несущие дозор рыбаки не выглядели воинственно, продолжая заниматься любимым делом. Они активно солили и вялили рыбу, заготавливали икру, которой издавна так славился Месолонгион.
Город представлял собой еще более убогое зрелище. Несколько сотен грязных, полуразрушенных домов располагались близ воды, на заболоченных участках, с трудом пригодных для жилья. Видимо, когда-то тут хозяйничало море – ил и разложившиеся, высохшие водоросли составляли почву этих мест. Однако жителей, промышлявших рыболовством и добычей соли, подобное соседство вполне устраивало. За время освободительной войны это место успело покрыть себя славой, но крайняя бедность населения бросалась в глаза. Все сливки от продажи рыбы и икры раньше снимал Али Паша, а война положение только ухудшила, доведя людей до полуголодного состояния.
Немногочисленные улицы Месолонгиона, слишком узкие и практически невымощенные, проигрывали даже итальянским. Отходы всех видов из жилищ выливались на улицу – привычка, давно позабытая англичанами. На настроении жителей и приезжих, впрочем, это никак не сказывалось. Город праздновал день и ночь. Греки справляли свадьбы, танцевали на улицах и распевали песни победы. Идриоты и специоты, воодушевленные последними успехами, триумфально маршировали по городу, демонстрируя добытые у османов трофеи. Странно, но греки совершенно не осознавали, что их победа не походит на настоящую. Они не одолели врага, не нанесли ему поражения, никого не разгромили и не побороли.
Турки, раздираемые противоречиями, сами сняли блокаду, которая, продержись еще чуть-чуть, сломала бы сопротивление Месолонгиона, отрезанного от помощи извне. Во время атаки городу было бы нечем сражаться. Того оружия, которым Байрон его снабдил, хватило бы дней на десять, не более. Правда, надо отдать должное рыбакам – даже во время блокады они шныряли на своих маленьких лодчонках между огромными турецкими судами, провозя в город нехитрую снедь и прочие припасы. Почему паша не захватил летом беззащитные островки вокруг Месолонгиона, оставалось загадкой. В конечном итоге турецкий флот отошел от города, и только отдельные корабли время от времени нарушали относительное спокойствие этих вод…
Ужасная усталость сковывала движения, но Байрон старался не показывать, насколько вымотан длительным путешествием из Кефалонии. Покинув дом в Метаксате в конце декабря, он вечером четвертого января добрался до Месолонгиона. Прячась от турецких кораблей, его корабль бросил якорь в Драгоместре, откуда и были отправлены посланцы с сообщением в Месолонгион. Идти к городу морем по мелководью было опасно, но дорога по суше шла через горы. В январе она стала непроходимой. Маврокордато послал за Джорджем пять канонерок[15] и бриг «Леонидас». На носу у канонерок расположились пушки – по одной на лодку. На двухмачтовом «Леонидасе» установили шесть орудий. Не много для успешной схватки с турецким кораблем, но лучше оснастить суда не получилось.
Рано утром четвертого января Байрон отправился в путь. В море разразился сильнейший шторм, и только чудом лодки не разбились о подводные скалы и не были выброшены на берег. Моряки умело лавировали, ведя неравную борьбу с волнами. Но вслед за первым последовал второй порыв ветра, и волны словно взбесились. Байрон с трудом уговорил потерявших всякую надежду моряков остаться на лодке…