о января мы не могли выйти в море. Сначала не приходили необходимые бумаги, потом ветер дул в ином направлении. Пришлось мне развлекаться охотой, нервируя пугливую охрану.
Пьетро широко улыбнулся. Ему приключение понравилось, и, насколько понял Джордж, его молодого товарища волновала лишь судьба второго корабля, за собственную он был абсолютно спокоен…
Жизнь в Месолонгионе сразу приняла странный характер. Дни пролетали в сплошных беседах с приходившими в дом греками. Поодиночке они не передвигались – каждый командир приводил с собой отряд из двадцати, а то и пятидесяти человек, да еще и в любое удобное им время. Установить часы для приема посетителей, как на Кефалонии, никак не удавалось. День тоже начинался раньше. Уже в семь утра возле дверей толпились люди, но толку от большинства визитов практически не было.
– Какое терпение вы проявляете! – восхитился Пьетро в минуту затишья.
– Мы на Востоке, мой друг, и иного тут не ожидайте, – ответил Байрон. – Стенхоуп проявляет куда большее терпение, пытаясь в кратчайший срок создать в стране то, чего у нее не было. Девять кораблей идриотов, не получив оплаты, ушли к своему острову, а специотов кое-как удержал Стенхоуп, обещая деньги, которые вез я. Кроме того, помощи от меня ждут набранный под мое командование отряд сулиотов, артиллерия и печатный станок Стенхоупа, – Байрон пытался шутить, но улыбка на его усталом лице получилась печальной. – Маврокордато удалось собрать в городе около пяти тысяч человек. Он рассчитывает взять Патры и Морею. Оставшиеся суда специотов должны удерживать османов в проливе. Но разногласия между греками так сильны, что они неспособны договориться даже о малом.
Газета, подготовленная к выходу Стенхоупом, тоже разочаровывала Джорджа. Он не считал возможным предоставлять грекам полную свободу слова, выражая на страницах газеты все существовавшие мнения и взгляды. Напротив, газету следовало использовать для сплочения, призывая объединиться и выступить против врага единым строем.
– Деньги ваши. Вы имеете право требовать от Стенхоупа выполнения своих пожеланий, – возмущался Пьетро, но Байрон гордо не стал напоминать графу об этом нюансе.
Ко всему прочему, отряд сулиотов, ожидавших от Байрона помощи, к середине января насчитывал полторы тысячи человек, из которых настоящих представителей горного народа было всего триста-четыреста. Именно столько и хотел взять под свое командование и обеспечение Байрон. Маврокордато уговорил его взять пятьсот. Собралось в итоге на сотню больше. Сил спорить у Джорджа не осталось, и он оставил шестьсот человек.
– Шестьсот лучше, чем полторы тысячи, – говорил он Пьетро. – Плюс мы ожидаем немцев, которых Стенхоуп собирает по всей стране. Посмотрите, мой дорогой друг, их как раз меньше, чем хотелось бы: часть больны и хотят вернуться домой, часть просто хочет вернуться, часть не являются артиллеристами.
Дела занимали почти все помыслы Байрона, но обустройство жилья также отнимало силы и время. Джулиус Миллинген, живший в Месолонгионе второй месяц, столкнулся со сложностями сразу же по прибытии. Ничего с той поры не изменилось, и ему пришлось принять неудобства как данность.
– Варварская страна, признайте, дорогой Байрон, – вздыхая и качая головой, жаловался он Джорджу. – Ни соблюдения правил гигиены, ни нужды в малейшем комфорте, к которому давно привыкли цивилизованные страны.
На втором этаже дома в одной из комнат жил Пьетро, в другой разместился Байрон. За ширмой, которую Джордж повсюду возил с собой, поставили узкую кровать, с трудом раздобытую Стенхоупом. Возле кровати Байрон установил несессер с зеркалом. В остальной части комнаты по принятой на Кефалонии привычке на полу разложили стопками книги и бумаги. Небольшой столик – также перевозимый Байроном с места на место – служил и для трапезы, и для написания писем. Присесть посетителям было не на что. Впрочем, греков это обстоятельство не смущало. Они рассаживались на разбросанные по полу подушки, скрестив ноги на турецкий манер, не чувствуя ни малейшего неудобства. Байрону достался маленький низкий диванчик, а брезгливым иностранцам приходилось стоять, прислонившись к стене и, в отличие от греков, скрещивать не ноги, а руки…
Сырость пропитывала все помещения. Ветер заставлял сквозняки гулять по полу, охлаждая неотапливаемые комнаты. Стекла на окнах отсутствовали. При непрекращавшихся зимних дождях приходилось закрывать ставни, погружая комнаты в полумрак. Очаги всю комнату обогреть не могли; они были пригодны для приготовления еды и распространяли тепло на небольшой пятачок поблизости от огня. Январь и февраль «славились» дурной погодой в этой местности. Близость моря и болот не делало климат суше и полезнее для здоровья.
– Вам следовало остаться на Кефалонии, – продолжал ворчать Джулиус, пытаясь устроиться на подушках поудобнее. – Там условия жизни хоть и хуже, чем в Англии, но все же куда лучше, чем здесь!
– Я приехал в Грецию не отдыхать, – возразил Байрон. – Я приехал на войну. Терпеть лишения в такое время нормально. В одном вы правы: на Кефалонии было проще видеть ситуацию в целом. Я никогда не хотел вставать на чью-то сторону. В Месолонгионе мне сложнее оставаться нейтральным, чем на нейтральном острове. Неприятный факт заключается в том, что здесь я обладаю даже меньшей объективной информацией, чем там. Остальное меня не волнует. Удобства вполне сносные.
– Согласитесь, сэр, использование диванов, или оттоманок, говоря на европейский манер, для всех нужд совершенно негигиенично, – продолжал гнуть свою линию Джулиус. – Как врач я вам говорю: сидеть в верхней одежде, которую не меняют неделями, на том же диване, где потом едят и спят, нехорошо! Сидят, лежат, курят, едят, часами перебирают четки все вместе: женщины, дети, мужчины. Едят, как в Древнем Риме, – полулежа, с трех сторон навалены подушки, заменяющие стол. С четвертой ставят медный поднос с разными блюдами. Вилки у них – ненужный предмет. Едят руками, оливковое масло течет по подбородкам, – Миллинген замолчал, брезгливо поморщившись.
Байрон спорить не стал, да и спорить было не о чем. Тут он вспомнил о новом знакомце Джулиуса:
– Лучше расскажите о враче Маврокордато, с которым вы здесь сошлись.
– Лукас Вайя? Интересная личность! Сначала служил у Али Паши. Паша отправил Лукаса обучаться в Вену, поэтому он свободно изъясняется по-немецки. Доверие к Лукасу со стороны паши было полным: лекарства принимал только из его рук! После смерти Али Лукас служил у Омара Паши. Отношение к нему переменилось, и, воспользовавшись суматохой османов при их отходе из этих мест год назад, он перешел через гору сюда, в Месолонгион. Интересно, но Лукас имеет несколько иные представления о дворе Али Паши, чем те, что нынче бытуют в Европе…
– Согласен с вашим доктором, мой друг, – кивнул Байрон. – Я сам в молодости бывал при дворе паши. Конечно, жестокостей хватало, но в определенном благородстве этому правителю не откажешь, не говоря уж об уме и мудрости.
В отличие от Миллингена, у Джорджа в целом настроение не ухудшалось. Его оптимизм заряжал окружающих, а греков он постоянно удивлял глубоким знанием их страны, которую посетил больше десяти лет назад. Джордж помнил все нюансы и мельчайшие детали, включая расстояние от города до города. Раздражало его только одно – постоянные распри между греческими предводителями. Даже выборы командира для сулиотского отряда оказались делом неразрешимым. Ежедневно в доме Байрона происходили ссоры, которые он не был способен погасить.
– Вот, Пьетро, вы видите, как пять кланов, пять племен дерутся между собой и пока словесно, а ведь они готовы служить османам, лишь бы не подчиняться вождю враждебного клана, – вечером, закутавшись в теплый плащ, Байрон сидел возле очага, безуспешно пытаясь согреться. – Артиллерийский полк радует меня куда больше. Несчастные, обездоленные немцы наконец получили возможность применить в Греции свои силы, а сами греки оказались прекрасными учениками.
– Удивительно! – Пьетро разлил по стаканам виски и тоже уселся на ворох подушек возле очага.
– Хватают на лету, мой друг, именно так, – Байрон снова повеселел. – Миллингена я нанял начальником медицинской службы. Как и многие филэллины, он, конечно, оказался не готов увидеть, в каком плачевном состоянии находится греческая армия. Но энтузиазм его не утих, а потому следует максимально использовать знания доктора на благо Греции.
На следующий день, рано утром, к Байрону нагрянул Стенхоуп.
– Греческий приватир захватил в плен турка, – выпалил он с порога. – Предлагаю навестить его.
Байрон тут же озаботился судьбой несчастного и отправился вслед за графом. История турка была проста и незатейлива: он шел на корабле под турецким флагом. Грек, решив обмануть вражеское судно, тоже поднял турецкий флаг. Подойдя ближе, турки осознали свою ошибку и попытались быстро удрать от грека. Пленный в суматохе упал в воду и, чтобы спастись, был вынужден плыть к греческому кораблю…
– Мы должны показать, как относимся к пленным, – заявил Джордж. – Следует забрать турка с корабля и поместить в более удобное место.
В тот же день пленному позволили сойти на берег. За неимением лучшего Байрон поселил его у себя. Однако на этом приключения не закончились. Во время обеда Тито прибежал с улицы с новостями:
– Синьор! Специоты дерутся с таможней! Скоро в ход пойдет оружие!
– Ты знаешь, что между ними произошло? – Джордж нахмурился.
– А делов-то, синьор! Из-за двух пенсов, не поверите! Моряки пришли в порт и отказались платить сбор, – Тито аж подпрыгивал на месте, едва ли не радостно докладывая о происшествии.
Джордж, взяв с собой Пьетро, пошел успокаивать разбушевавшихся моряков. Тито побежал вслед за ними. Несмотря на попытки удержать его, Байрон влез в самую гущу толпы и умудрился угомонить обе стороны.
– Конечно, синьор, – сетовал Тито на обратном пути. – Отдали им два пенса, и все рады. Нехорошо им поступать так, синьор, – он качал головой и сердито втаптывал башмаки в грязь, покрывавшую немощеную дорогу.