Но на следующий день Лука и Гамба все-таки остались в постели. У Пьетро в дополнение к жару болел живот, и он проклинал ни в чем не повинных анатолийцев за обед и шампанское, кляня последнее сильнее всего. Кроме того, прибыл груз Перри из Драгоместри, и Пьетро рвался посмотреть на разгрузку лаборатории.
– Лежите уж, – Байрон покачал головой. – Без нас там справятся. А дождь опять взялся за свое – льет без передышки. Куда вам идти на улицу в таком состоянии!
И правда, взявшая перерыв погода вновь принялась за старое. Темные тучи покрывали небо, а шторм хоть и ослаб, но имел достаточно сил заливать берег, переворачивая камешки, утаскивая с собой в пучину, а взамен предлагая кучки неприятно пахнущих водорослей.
Прошло три дня. Дождь не позволял Байрону и Пьетро отправиться к берегу, но оба пребывали в уверенности, что груз перенесен в бывший гарем.
– Оставайтесь дома, а я пройдусь до моря, – заявил Байрон. – Греков надо постоянно подгонять. Проверю, сколько груза осталось.
– Ничего не должно остаться, – возразил Пьетро. – В такую погоду оборудование не должно лежать под дождем!
– Конечно, вы правы, мой друг, но проверить никогда не помешает, – Байрон закутался в плащ по самый подбородок и вытащил из подставки зонт. – К тому же мне не помешает глоток свежего воздуха, пусть и пропитанного не самыми приятными запахами, – он усмехнулся и вышел. Вслед побежал верный Тито…
Обратно Байрон вернулся к вечеру – усталым и больным.
– Где вы так долго были? – вскричал Пьетро, с трудом выполнявший строгое распоряжение Джорджа оставаться дома и носа не высовывать на улицу.
Байрон бросил мокрый плащ на пол и опустился возле очага на подушку.
– Дорогой друг, там все лежало на берегу. Все! Нанятые Стенхоупом греки перенесли оттуда пару коробок, а остальное бросили мокнуть. Все могло не просто прийти в полную непригодность, но быть унесенным волной в море. Когда я начал кричать на них, – что не делает мне чести, но я не мог сдержаться, – тот, кто у них за старшего, ответил: «У нас праздник. Работать в этот день не по-божески». У них праздников всегда больше, чем рабочих дней. Поняв, что кричать на греков бесполезно, я сам принялся перетаскивать груз.
– Вы!!! Вы с ума сошли, сэр! Куда же такое годится! – Пьетро вскочил на ноги. – Позвали бы слуг, меня…
– Некогда было размышлять. Им стало стыдно – я добился своего, – Джордж устало вздохнул. – Груз разобран. Пришлось там остаться до конца, иначе после моего ухода они тут же прекратили бы работать.
Отдохнуть Байрону не удалось. Вечером следующего дня прибыл Перри. С ним приехали восемь помощников и четыре офицера, среди которых были англичане, немцы и греки. Встречу с Байроном назначили в гареме, где инженер пытался обустроить лабораторию. Перри понравился Джорджу, хотя и произвел странное впечатление.
– Я ожидал увидеть крепкого малого, готового поджечь весь город и окрестности, – делился он с Пьетро и Джулиусом. – Да, парень грубоват, но честен, и я готов иметь с ним дело. Однако постоянно жалуется на холод и неудобства. Я как-то привык кутаться в плащ и согреваться мыслями о будущих победах. К тому же ему отказались выплачивать деньги. Я переговорил с Маврокордато. Тот уверяет: денег для лаборатории нет. Я пообещал Перри жалованье из своего кармана. И не только ему – всем работникам. Мы договорились вести строгий учет расходов, и я надеюсь: на Перри можно положиться.
– Пока вы отсутствовали, приходили солдаты из отряда сулиотов, – Пьетро замешкался. – Просят повышения по службе. Хотят, чтобы им подняли оплату.
Байрон рассердился и даже не пытался скрывать ярость:
– Нет! В который раз они пытаются обмануть меня, считая круглым идиотом! Я не показываю своего истинного дохода, потому что боюсь: просьбы польются на меня хуже непрекращающегося дождя! Передайте им, Пьетро, что я распускаю отряд. Немцы, оставшиеся не у дел, просили нанять их мне в охрану. Лучше я приму это предложение, чем буду постоянно отбиваться от ненасытных горцев!
Назавтра командиры сулиотов пришли к Байрону. Маврокордато тоже решил нанести визит Джорджу, услышав про его болезнь. В постели Байрона не застали. Он заверил всех, что чувствует себя гораздо лучше и готов выслушать в присутствии Маврокордато сулиотских представителей. Те пообещали ничего у Байрона, кроме положенного изначально жалованья, не просить. И так горячо доказывали свою преданность, что Джордж в очередной раз махнул на них рукой, позволив остаться под его началом.
Бывший гарем преобразился. При паше он, конечно, выглядел великолепно, но война превратила небольшой дворец в подобие барака. А сулиоты, вселившиеся туда ненадолго, довершили неприятное перевоплощение. Дом стоял запущенным, оплакивая времена былой роскоши. Но за считаные дни Перри и его сподвижникам удалось совершить чудо. Всего-то вычистить, вымыть и обставить. Европейцы тут же окрасили стены, заставив гарем если не блистать во всю мощь, то по крайней мере выглядеть достойно, не вызывая отвращения.
Среди сулиотов Пьетро по просьбе Байрона тоже пытался навести порядок. Он скрупулезно сверял списки солдат, которые примерно на треть преувеличивали реальное количество сулиотов. Конечно, командиры желали получать деньги по спискам, оставляя у себя в карманах жирный излишек. Гамба дал твердое обещание устранить недоразумение.
– Сулиоты – самые храбрые из тех, кто служит в рядах греков, несмотря на хитрость, вероломство и жадность, – утверждал Джордж, объясняя свою непонятную привязанность к коварным горцам…
Новости не заставляли себя ждать – в отличие от Кефалонии, в Месолонгионе события происходили с завидным постоянством, причем не всегда долгожданные. Противники Маврокордато при помощи шпионов, испугавшись усиления его позиций, начали распускать слухи один другого нелепее. Слухи тем не менее доходили до ушей греков и, несмотря на всю несуразицу, вызывали переполох то тут, то там.
– Видите, Пьетро, – Байрон пересказывал услышанное с видимым удовольствием, но тонкие губы, превратившиеся в узкую полоску, выдавали его негодование, – Маврокордато, оказывается, идет в Морею с огромной армией, дабы потом продать Грецию Англии. А я на самом деле вовсе не англичанин, а турок, путешествующий под вымышленным именем и имеющий целью не возрождение, а крах Греции! – он засмеялся, но смех звучал нерадостно…
Нескончаемый дождь, как и бесконечные требования и жалобы сулиотов, действовали на нервы. Планы рушились, вновь создавались, велись переговоры, аннулировались сделки, снова собирались люди, чтобы обсудить создавшуюся обстановку, но в итоге с места мало что сдвигалось. Байрон из-за непогоды не мог выезжать и мало двигался. В душе накапливалось раздражение, и никто не пытался дать ему хоть час передышки, постоянно присылая посыльных, нанося визиты, приглашая на совещания в сырые, непротапливаемые комнаты, где греки курили свои трубки, а иностранцы, морщась, жались по стенам. Некоторые потихоньку уезжали. Их никто не смел осуждать – просто тех, кто оставался, уже не отпускало болото Месолонгиона – маленького ада, из которого вылезти суждено было немногим…
В семь вечера пятнадцатого февраля Пьетро осторожно заглянул в комнату Байрона. Тот лежал на кровати, закутавшись в плащ. В очаге догорал огонь, поскрипывали от пробегавшего сквозняка закрытые ставни, непривычная для этого дома тишина заползла во все углы, зловещим шепотком подкрадываясь со спины.
– Проходите, Пьетро. Я не сплю, – прозвучал неожиданно голос Байрона.
– Вы так и не оправились, сэр, после простуды. Не следовало так рано вставать с постели! – Пьетро прошел в комнату и остановился чуть поодаль от кровати.
– Если я не двигаюсь, не соблюдаю диеты, то чувствую себя куда хуже, – откликнулся Джордж. – Нервничаю… Но это не страшно. Сейчас встану. У вас новости, мой друг?
– Стенхоуп зовет к себе. К нему зашел Перри, и они не против обсудить с вами последующие выпуски газеты. Но вам явно не следует идти, – Пьетро выглядел обеспокоенным, но Байрон начал вставать.
– Полежать успею в гробу, – откликнулся он. – Нет желания, мой друг, лежать тут в темноте, словно прижатый тяжким грузом к постели. Знаете, чем дольше лежишь, тем сильнее страх, что никогда не сможешь встать. Руки, ноги немеют. Говорить не с кем. Эх, Пьетро, главное мое беспокойство об Аде! Августа пишет, что девочка чувствует себя хорошо. А я думаю о том, чтобы мои болезни не передались ей. Мои болячки, привычки, дурной характер…
Джордж встал, взял трость и устало пошел к двери. В последний момент он надел любимое кепи и ловко вытащил зонт из подставки, выглядевшей в данной обстановке совершенно неуместно.
– Пойдемте, не будем заставлять нас ждать, – и уже с куда большей прытью Байрон начал спускаться вниз по лестнице. По крыше барабанил дождь, но идти было недалеко.
У Стенхоупа разговор крутился вокруг первых выпусков газеты. Перри, не будучи сильно подкованным в издательском деле, тем не менее говорил дело:
– Иностранцы не могут читать газету, потому что она издается на греческом.
В этот момент вошедший в комнату Байрон поспешил согласиться с инженером:
– Я готов написать несколько статей и перевести их. Я вижу, вы, дорогой Перри, разбираетесь не только во взрывчатке!
Стенхоуп и Перри заулыбались. Простоватый, но обладавший приятным, веселым характером инженер нравился английским и немецким филэллинам, которые любили проводить с ним время. Байрону предложили сидра, разбавленного водой.
– Попробуйте, по-моему, недурен, – сказал Стенхоуп, протягивая стакан.
Байрон сделал глоток, но вдруг его лицо перекосилось. Было очевидно: он не может говорить, а тело сводят конвульсии. Джордж попытался встать, однако ему это не удалось, и он повалился набок. Тело все больше сотрясали судороги. Перри и Тито пытались удержать Джорджа на диване.
– Пошлите за доктором! – вскричал Стенхоуп.