Ян ошибался, думая о том, что более никогда не встретит людей, которые смогут стать ему столь же близки, как погибшие ребята из взвода. Ребята, которых он не смог сберечь.
Чёрная вязкая ненависть постепенно закипала в душе, и было непонятно, что сильнее действует на организм, — противошоковый и стимулирующий препараты или это народившееся чувство пустоты, среди которой нашёл себе место лишь один позыв: убивать проклятых андроидов. Убивать, пока не кончатся силы, пока последняя капля крови не сорвётся из потревоженных ран.
Всё, что было прежде, скорчилось, почернело, потеряло статус памяти, вакуум сознания заполнил БОЙ, как новая точка отсчёта, не жизни, но ненависти и горя.
Проснувшись, Мари почувствовала себя гораздо лучше.
Да, собственно, была ли она больна? Думать, что мнимая хворь рождена страхом, неприятно, но ведь действительной причиной её пребывания в больничной палате являлся именно испуг.
Нет, я здорова. — С такой мыслью она решительно откинула казённую простынь, ступив босыми ногами на холодный пол.
Немного кружилась голова, от первых движений начало подташнивать, но дискомфортные ощущения быстро прошли — её внимание отвлекли звуки, доносящиеся с улицы.
Мари насторожилась, тут же забыв о лёгком недомогании.
Толстое двойное стекло в пластиковой раме мелко вибрировало, передавая в помещение приглушённый аритмичный рокот. До сих пор ей не приходилось слышать ничего подобного, — если на улице работал некий механизм, то почему в его раскатистом урчании так много сплетающихся, не составляющих привычного ритма перестуков, то коротких, то длинных, перемежающихся с непонятными тугими ударами, от которых ощутимо вздрагивали стены и пол?
Страх вернулся, будто всё время сидел, затаившись в уголке сознания, чтобы, дождавшись удобного момента, выскочить, укусить, впиться своими холодными пальцами в неровно забившееся сердце, пробежать ледяными мурашками по коже, заставив в растерянности оглянуться вокруг.
Почему я одна? Куда все подевались? — Мысль уже отдавала паникой, но Мари, на удивление, справилась с собой, мысленным окриком заставив умолкнуть распоясавшееся воображение.
Одежда. Нужно найти свою одежду.
Слава богу, всё нашлось во встроенном шкафу — выстиранное, выглаженное, пахнущее чем-то больничным, но Мари не обратила внимания на запахи: тревожные звуки и ощущение одиночества подстёгивали её, изгнав остатки недомогания, она уже полностью пришла в себя после многочасового пребывания под воздействием успокоительных и снотворных препаратов.
Одевшись, она оглянулась — вернулся прежний страх, боязно было выходить в пустой коридор, но надежда связаться с кем-то из персонала больницы тут же погасла — компьютерный терминал, установленный в изголовье кровати, не работал, что само по себе являлось тревожным признаком.
Выглянув через окно, она не увидела на улице агротехнической фермы и прилегающего к ней посёлка ни одного человека. Лишь сельскохозяйственные механизмы застыли посреди улицы, будто их бросили второпях, на полпути между ангарами и полями.
Ничего не понимая, Мари обернулась, и в этот миг в коридоре раздались отчётливые шаги, зашипела пневматикой автоматически открывшаяся дверь, и она, не успев толком напугаться, вдруг увидела незнакомого парня в грязной, изодранной, испятнанной заскорузлой, спёкшейся кровью форме.
Треснувшее, поцарапанное забрало его боевого шлема было поднято, взгляд мутно блуждал, не в состоянии остановиться на каком-то конкретном предмете — он сделал несколько шагов, сильно припадая на правую ногу, и вдруг боком повалился на кровать, издав глухой непроизвольный стон.
В эту секунду Мари, опешившая от неожиданности, вдруг узнала его, несмотря на все чудовищные перемены в облике молодого лейтенанта, — это он беседовал с нею накануне, выясняя подробности её встречи с андроидами.
Боже, что же делать?
Ян (так вроде бы звали офицера) потерял сознание, отдав последние силы нескольким шагам, отделявшим его от больничной койки, которая, по наивному предубеждению, являлась для рассудка неким символом победы над смертью.
Мари вдруг отчётливо поняла — посёлок пуст, больница тоже, люди бежали отсюда, побросав технику и забыв о ней, и раненому лейтенанту вовсе не на кого рассчитывать, разве что на… неё?
Я биолог, а не медик, — шарахнулась в голове одинокая мысль, но она уже сделала шаг, опустилась на колени подле бесчувственного тела, коснулась пальцами магнитных застёжек на экипировке, ощутила вес разгрузки, которая вдруг начала оползать вниз…
Страх внезапно исчез. Осталась дрожь в кончиках пальцев, сосущее чувство одиночества, но действия Мари приобрели осмысленность, она больше не содрогалась, не думала о себе, всё её внимание поглотила забота о едва знакомом молодом парне, который попал в беду.
Сняв разгрузку, Мари расстегнула бронежилет, сняла с головы Яна боевой шлем, с облегчением убедившись, что на голове и груди нет ран.
«С остальным я справлюсь. Должна справиться». — Мысленный голос помогал пальцам двигаться проворнее, а взгляду не холодеть при виде запёкшейся крови.
Ян застонал, его потрескавшиеся, пересохшие губы вытолкнули хриплую команду — он бредил, призывая бойцов своего взвода, и душа Мари, сжавшаяся в комочек, поняла — в этот миг он разговаривал с мёртвыми.
Многие понятия не находили места в её разуме, они врывались в него, ломая сложившиеся жизненные стереотипы… и застревали среди обломков былого бытия, подразумевая, что теперь всё будет иначе, жизнь станет другой, но вот какой — оставалось совершенно неясно.
За четверть часа она успела прожить целую субъективную вечность, вспомнить всё, чему учили на уроках гражданской обороны и начальной военной подготовки, востребовать и приспособить собственные знания биологии к конкретной ситуации, несколько раз сбегать в разные помещения опустевшей сельской больницы за необходимыми препаратами и перевязочными средствами.
Наконец, очистив раны от запёкшей крови, удалив грязь и копоть, она туго перебинтовала бедро и плечо Яна, сделала ему необходимые инъекции и вдруг поняла: всё… далее судьба лейтенанта зависит от возможностей его собственного организма.
Стоило ей закончить перевязку и присесть на край койки, как рассудок вновь начал погружаться в омут страшных догадок о сути происходящего вокруг, но она не поддалась панике, как полчаса назад. Мари ещё не понимала, насколько сильно изменили её прошедшие тридцать минут.
Ян вдруг пошевелился и, скрипнув зубами, открыл глаза.
Перед взглядом плыли белые стены.
Цветок на окне, чисто вымытое стекло, через которое брызжут лучи полуденного солнца, отдалённый рокот беспорядочного автоматического огня, редкие толчки разрывов, ощущаемые, как мягкие, едва заметные колебания пола и стен…
Более всего его поразил солнечный свет. Редкий случай, когда светило находило разрыв в плотном пологе облачности, чтобы приласкать землю своими лучами, подобные явления всегда вызывали чувство радости, восторга, но сейчас всё казалось иным, зловещим, неуместным…
В сознании всё ещё цвела горячечными красками безумная ночь, ему казалось, что в мире больше никогда не будет солнца, и сейчас, глядя, как тёплые, ласковые лучи, прорываясь сквозь тканый узор в шторах, рассыпаются по полу солнечными зайчиками, он вдруг подумал: мир неизменен. Со мной или без меня будет вставать солнце, приходить ночь, сменяться времена года…
Со мной или без меня.
Миру всё равно, жив я или уже умер?
Ян отвернулся, чтобы не смотреть на золотистые солнечные лучи, и только тут заметил Мари.
Он с трудом узнал девушку, с которой беседовал перед выдвижением взвода к холму, — прошло менее суток, а она похудела, осунулась, черты лица заострились, и в глазах появилось совсем иное выражение — в них не осталось и следа того кричащего, эгоистичного, затравленного ужаса, который он видел, разговаривая с ней. Теперь она смотрела на него с тревогой, но во взгляде появился совершенно иной оттенок — она тревожилась не за себя.
Ян с трудом попытался привстать, чувствуя, как на месте заскорузлых ран туго натянулись свежие повязки, а она молча стала помогать ему, так, словно они были знакомы всю жизнь, с самого детства.
Лейтенант ослабел от потери крови, но всё же сумел с помощью Мари утвердиться на ногах.
Обведя взглядом помещение, он с трудом узнал больничную палату и понял, что пришёл сюда в полубессознательном состоянии.
— Где все? — хрипло, не узнавая своего голоса, спросил он, продолжая невольно прислушиваться к звукам далёкого, то затухающего, то разгорающегося с новой силой боя.
— Не знаю, — пожала плечами Мари. — Когда я очнулась, уже никого не было.
— Тебя бросили?
— Я спала. Ничего не видела и не помню. — Мари отвела взгляд, давая понять, что не желает обсуждать данную тему. Мысль о том, что её могли бросить, не находила места среди знакомых привычных понятий.
Они оба ещё многого не знали. Их жизненный опыт открывал новые грани реальности, но сформированное сознание на первых порах отказывалось принимать большинство откровений.
Казалось бы, они уже вкусили свою долю ужаса, каждый по-своему прошёл через определённые испытания, и теперь в наступившем вокруг хаосе им следовало позаботиться прежде всего о себе…
— Давно я пришёл?
— Примерно час назад. Сядь, у тебя ранение в ногу.
— Пустяк… — Он попробовал улыбнуться своей спасительнице, но губы лишь болезненно искривились. — Поцарапало осколком… — Он всё же сел, здоровой рукой дотянувшись до бронежилета и разгрузки. Ян хотел надеть экипировку, но вдруг передумал.
Посмотрев на Мари, он что-то сделал с магнитными липучками бронежилета, с которого она успела соскоблить кровь, и протянул ей шуршащий металлокевлар.
— Он не тяжёлый. Надень.
Она удивлённо посмотрела на Ковальского.
— Зачем? — тихо спросила Мари.